Если государству понадобится, согласен платить и больше, потому что и я сам государственный! Вот я и говорю: справедливо ли, что сейчас громят мой дом ни за что ни про что, а? И спрашиваю: если ты, господин председатель, не можешь помочь, то кто может? На то ты и председатель!
— Ты, Ивко, не волнуйся,— успокаивает его председатель своим бархатным голосом, и губы его дрожат от сдерживаемого смеха,— мы это так не оставим. Я сам пойду и...— И он поднимается с кресла.
— Я не пьяница,— продолжает Ивко, не спуская с председателя глаз и следуя за ним,— не игрок и не бездельник, господин председатель. Я человек порядочный, цеховый мастер, и отец мой был таким же; я налогоплательщик, солдат и член правления; я в каждой депутации участвую, на каждой встрече присутствую, в комитете по воздвижению триумфальных ворот я главный закоперщик. Но можно ли с одного зайца семь шкур драть? Зачем же меня доводить до такой крайности? Вот я и говорю: сходи туда сам, господин председатель, и убедись: существуют ли в этой стране закон и управа на таких нарушителей! Пойди погляди на мой разоренный дом, может, хоть тебя постыдятся, и я от них избавлюсь... Боюсь, господин, очень боюсь, что какой-нибудь досужий щелкопер тиснет обо мне в газете и осрамит на весь мир. Ради бога, сударь, выручай! Вот о чем тебя прошу...— заканчивает Ивко и, откашливаясь, отходит к стене, исполненный решпекта и смирения.— Лучше полдюжины басурман привести на славу, а то и всю дюжину... но вот... сейчас в пору самому идти в басурманы...
— Ну, ну, ну,— успокаивает его председатель,— довольно!.. Дом у тебя не горит...
— Эх, кабы горел, господин, все было бы легче, чай, застрахован! Тут дело похуже, нашествие побратимов, полный разор! И никто не пожалеет. Одно лишь мое сердце знает, каково мне.
— Будь спокоен, я сам к ним пойду. Ты больно неловок, не умеешь, а я все тихо, по-хорошему улажу. Предоставь это мне, оставайся здесь, не ходи за мной, и скоро тебе мой писарь честь по чести передаст ключи от дома.
— Сходи, сходи, погляди, какие чудеса бывают на свете! Там перед домом детвора со всей слободки собралась, глазеют, словно на какую панораму. Разогнать невозможно. Говорю им: «Чего собрались? Делать вам нечего? Медведь во дворе пляшет или обезьяна?» — «Нет, говорят, какой медведь, тут позабавнее медведя будет!» — «Напрасно ждете, ничего здесь такого не будет!» — «Ждем, отвечают, когда подерутся!» — «Бросьте,— уговариваю я их,— только шеи себе свихнете, не дождетесь!» — «Дождемся, говорят, вчера троих взашей на улицу выталкивали!» Вот так-то, а теперь иди! Разделывайся! И заранее говорю: либо выгони их из дома, либо отдай им владенную, а мне выдели полдюжины стражников, чтобы помогли выселиться из этого пустырища, придется на старости лет мыкаться по чужим углам, точно какому чиновнику...
— Хе-хе! — смеется ласково председатель.— Эх, мой грешный Ивко, ну и влип же ты. И как это тебя угораздило?
— Невезучий я!
— Впрочем... вспоминаю... ведь и ты порой был сущее наказание! Любил душу потешить, кого только в дураках не оставлял, над кем только не смеялся, а сейчас: «Выручай, бога ради!» Вот тебе и воздалось. Ведь и ты подчас бывал если не хуже, то уж никак не лучше!
— Что верно, то верно, господин председатель. Спору нет, признаюсь! Но чтобы такое выкинуть — нет, господин председатель. Шутка шуткой, а ведь это ни в какие ворота не лезет. Богом клянусь!
— С этим, считай, покончено, дай только туда схожу... Ты не беспокойся.
— О том я и говорю, недаром же ты председатель!
— Ну, до скорой встречи, Ивко! Все будет, как я сказал,— успокаивает его председатель.
— Дай-то господи! — бормочет Ивко.
Председатель зажигает спичку, закуривает, зовет писаря, надевает летнее пальто, велит ему поправить себе воротник и приказывает следовать за собой.
— Ты опять опоздал,— укоряет писаря председатель.— Опять, наверно, по своему обыкновению всю ночь... поглядите-ка только, какие у него глаза... Сейчас же отправляйся к парикмахеру и постригись... вишь, какие лохмы отпустил! Чтобы больше таким патлатым и на глаза мне не показывался! Эх, всех бы вас следовало...
Франт писарь с длинной всклокоченной шевелюрой, в жилете с глубоким вырезом, в широченных брюках и остроносых ботинках, отделанных красным бархатом, который горит огнем, молча, не оправдываясь, подает ему шляпу. Да и какой толк оправдываться, недремлющее око председателя заметит любого дьявола. Потому писарь и не решается оправдываться, думая про себя: «Кто знает, где меня видел этот старый волк, недоставало еще, чтоб он поймал меня на вранье. Лучше промолчать». Председатель приказывает ему следовать за ним, а чуть поодаль идти шести стражникам, три извозчика тоже должны быть наготове.
— Прошу тебя, господин председатель, пусть почувствуют всю строгость закона! — просит Ивко и услужливо и смиренно подает ему трость, словно церковный служка — посох владыке.— Чтоб мне уважение людей вернуть.
Председатель уходит, Ивко остается ждать с покорным и кротким видом, как человек, во всем изверившийся и не смеющий даже дышать из боязни погасить последнюю слабую искру надежды.
Прибыв на место действия, председатель выслушал жалобу цыгана на Калчу, который отколотил его за то, что он якобы был одним из тех, кто торговал добром, награбленным турками в Княжеваце во время войны семьдесят шестого года, и вошел во двор.
Председатель слыл хорошим товарищем и душою общества. Старый Андалия, на осведомленность которого можно положиться, после одной пирушки рассказывал: «Такую бедовую головушку я не видел за свои сорок лет игры на скрипке. Все отдаст за добрую сербскую компанию, не ведающую жеманства и стеснения». Это был старый бражник и повеса, о кутежах которого охотно рассказывали и еще охотнее слушали. Говорили, что на посту «уездного» он держался орлом и носил шпоры с золотыми «наполеонами». Знали об этом отлично все, и потому не удивительно, что его радостно встретили и наши побратимы, которые, хоть и были пьяны, но почтение к власти все же еще малость сохранили.
— О-о-о! — воскликнул Калча, заметив его первым.— Здорово живешь, господин председатель! Вы что, ослепли? — обратился он к собутыльникам.— Или глаз у вас нет, не видите, кто к нам пожаловал?
Твердо решив выдворить их добром или силой, председатель напускает на себя строго официальный вид.
— Погляди-ка, господин председатель, что этот зверь с нами сделал? — говорит Калча. Официальность председателя его словно холодной водой окатила.
— Какой зверь?— спрашивает председатель и, вежливо поздоровавшись, оглядывает двор.
— Да хозяин, побратим наш Ивко, господин председатель,— объясняет Волк.— Садитесь, пожалуйста... Д мы вот... на минутку забежали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
— Ты, Ивко, не волнуйся,— успокаивает его председатель своим бархатным голосом, и губы его дрожат от сдерживаемого смеха,— мы это так не оставим. Я сам пойду и...— И он поднимается с кресла.
— Я не пьяница,— продолжает Ивко, не спуская с председателя глаз и следуя за ним,— не игрок и не бездельник, господин председатель. Я человек порядочный, цеховый мастер, и отец мой был таким же; я налогоплательщик, солдат и член правления; я в каждой депутации участвую, на каждой встрече присутствую, в комитете по воздвижению триумфальных ворот я главный закоперщик. Но можно ли с одного зайца семь шкур драть? Зачем же меня доводить до такой крайности? Вот я и говорю: сходи туда сам, господин председатель, и убедись: существуют ли в этой стране закон и управа на таких нарушителей! Пойди погляди на мой разоренный дом, может, хоть тебя постыдятся, и я от них избавлюсь... Боюсь, господин, очень боюсь, что какой-нибудь досужий щелкопер тиснет обо мне в газете и осрамит на весь мир. Ради бога, сударь, выручай! Вот о чем тебя прошу...— заканчивает Ивко и, откашливаясь, отходит к стене, исполненный решпекта и смирения.— Лучше полдюжины басурман привести на славу, а то и всю дюжину... но вот... сейчас в пору самому идти в басурманы...
— Ну, ну, ну,— успокаивает его председатель,— довольно!.. Дом у тебя не горит...
— Эх, кабы горел, господин, все было бы легче, чай, застрахован! Тут дело похуже, нашествие побратимов, полный разор! И никто не пожалеет. Одно лишь мое сердце знает, каково мне.
— Будь спокоен, я сам к ним пойду. Ты больно неловок, не умеешь, а я все тихо, по-хорошему улажу. Предоставь это мне, оставайся здесь, не ходи за мной, и скоро тебе мой писарь честь по чести передаст ключи от дома.
— Сходи, сходи, погляди, какие чудеса бывают на свете! Там перед домом детвора со всей слободки собралась, глазеют, словно на какую панораму. Разогнать невозможно. Говорю им: «Чего собрались? Делать вам нечего? Медведь во дворе пляшет или обезьяна?» — «Нет, говорят, какой медведь, тут позабавнее медведя будет!» — «Напрасно ждете, ничего здесь такого не будет!» — «Ждем, отвечают, когда подерутся!» — «Бросьте,— уговариваю я их,— только шеи себе свихнете, не дождетесь!» — «Дождемся, говорят, вчера троих взашей на улицу выталкивали!» Вот так-то, а теперь иди! Разделывайся! И заранее говорю: либо выгони их из дома, либо отдай им владенную, а мне выдели полдюжины стражников, чтобы помогли выселиться из этого пустырища, придется на старости лет мыкаться по чужим углам, точно какому чиновнику...
— Хе-хе! — смеется ласково председатель.— Эх, мой грешный Ивко, ну и влип же ты. И как это тебя угораздило?
— Невезучий я!
— Впрочем... вспоминаю... ведь и ты порой был сущее наказание! Любил душу потешить, кого только в дураках не оставлял, над кем только не смеялся, а сейчас: «Выручай, бога ради!» Вот тебе и воздалось. Ведь и ты подчас бывал если не хуже, то уж никак не лучше!
— Что верно, то верно, господин председатель. Спору нет, признаюсь! Но чтобы такое выкинуть — нет, господин председатель. Шутка шуткой, а ведь это ни в какие ворота не лезет. Богом клянусь!
— С этим, считай, покончено, дай только туда схожу... Ты не беспокойся.
— О том я и говорю, недаром же ты председатель!
— Ну, до скорой встречи, Ивко! Все будет, как я сказал,— успокаивает его председатель.
— Дай-то господи! — бормочет Ивко.
Председатель зажигает спичку, закуривает, зовет писаря, надевает летнее пальто, велит ему поправить себе воротник и приказывает следовать за собой.
— Ты опять опоздал,— укоряет писаря председатель.— Опять, наверно, по своему обыкновению всю ночь... поглядите-ка только, какие у него глаза... Сейчас же отправляйся к парикмахеру и постригись... вишь, какие лохмы отпустил! Чтобы больше таким патлатым и на глаза мне не показывался! Эх, всех бы вас следовало...
Франт писарь с длинной всклокоченной шевелюрой, в жилете с глубоким вырезом, в широченных брюках и остроносых ботинках, отделанных красным бархатом, который горит огнем, молча, не оправдываясь, подает ему шляпу. Да и какой толк оправдываться, недремлющее око председателя заметит любого дьявола. Потому писарь и не решается оправдываться, думая про себя: «Кто знает, где меня видел этот старый волк, недоставало еще, чтоб он поймал меня на вранье. Лучше промолчать». Председатель приказывает ему следовать за ним, а чуть поодаль идти шести стражникам, три извозчика тоже должны быть наготове.
— Прошу тебя, господин председатель, пусть почувствуют всю строгость закона! — просит Ивко и услужливо и смиренно подает ему трость, словно церковный служка — посох владыке.— Чтоб мне уважение людей вернуть.
Председатель уходит, Ивко остается ждать с покорным и кротким видом, как человек, во всем изверившийся и не смеющий даже дышать из боязни погасить последнюю слабую искру надежды.
Прибыв на место действия, председатель выслушал жалобу цыгана на Калчу, который отколотил его за то, что он якобы был одним из тех, кто торговал добром, награбленным турками в Княжеваце во время войны семьдесят шестого года, и вошел во двор.
Председатель слыл хорошим товарищем и душою общества. Старый Андалия, на осведомленность которого можно положиться, после одной пирушки рассказывал: «Такую бедовую головушку я не видел за свои сорок лет игры на скрипке. Все отдаст за добрую сербскую компанию, не ведающую жеманства и стеснения». Это был старый бражник и повеса, о кутежах которого охотно рассказывали и еще охотнее слушали. Говорили, что на посту «уездного» он держался орлом и носил шпоры с золотыми «наполеонами». Знали об этом отлично все, и потому не удивительно, что его радостно встретили и наши побратимы, которые, хоть и были пьяны, но почтение к власти все же еще малость сохранили.
— О-о-о! — воскликнул Калча, заметив его первым.— Здорово живешь, господин председатель! Вы что, ослепли? — обратился он к собутыльникам.— Или глаз у вас нет, не видите, кто к нам пожаловал?
Твердо решив выдворить их добром или силой, председатель напускает на себя строго официальный вид.
— Погляди-ка, господин председатель, что этот зверь с нами сделал? — говорит Калча. Официальность председателя его словно холодной водой окатила.
— Какой зверь?— спрашивает председатель и, вежливо поздоровавшись, оглядывает двор.
— Да хозяин, побратим наш Ивко, господин председатель,— объясняет Волк.— Садитесь, пожалуйста... Д мы вот... на минутку забежали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36