Это давало возможность каждому понять все его намерения от первого до последнего.
Но именно Цезарь Страбон разрешил дилемму Суллы.
– Легко, – сказала эта косоглазая знаменитость, когда к ней обратились за помощью, – добавить еще один закон в твой список и опубликовать его первым. А именно, это должен быть закон, согласно которому действие закона Цецилия Дидия временно приостанавливается, причем только по отношению к твоим законам.
– Комиция никогда не утвердит это, – возразил Сулла.
– О, они утвердят, особенно если увидят достаточное количество твоих солдат, – дружелюбно отозвался Цезарь Страбон.
Он был абсолютно прав. Когда Сулла созвал всеобщую ассамблею, которая включала патрициев также, как и плебеев, он обнаружил, что очень легко быть законодателем. Так, первый из представленных законов, который приостанавливал действие закона Цецилия Дидия только в отношении законов Суллы и который поэтому назывался первым законом Корнелия из его программы, был опубликован и принят в один и тот же день. Теперь уже в распоряжении Суллы было время до конца ноября.
Один за другим Сулла ввел шесть больших законов, порядок их представления был отработан крайне тщательно; это было сделано для того, чтобы народ не мог раскрыть его главного замысла вплоть до того момента, пока не стало бы слишком поздно ему воспрепятствовать. Сулла прилагал неутомимые усилия, чтобы избежать малейшего намека на конфронтацию между его армией и жителями Рима, прекрасно понимая, что народ не доверяет ему из-за присутствия солдат.
Тем не менее, поскольку его совсем не волновала любовь народа – лишь бы повиновались, – он решил, что не повредит распустить слухи по всему городу: если его законы не будут приняты, Рим может ожидать кровавая бойня гигантских размеров. Даже когда его собственная голова подвергалась опасности, Сулла не останавливался ни перед чем. Пока народ только говорил, он имел полную свободу пассивно ненавидеть Суллу, то есть именно так, как тот позволял себя ненавидеть. Чего он никогда не допустил бы, так это, разумеется, кровавой бойни, если бы это произошло, на его карьере можно было бы ставить крест. Но правильно оценивая чувство страха, Сулла не предполагал никакой кровавой бойни, и он оказался прав.
Второй его «закон Корнелия» казался достаточно «невинным». Согласно этому закону сенат увеличивался на триста новых членов; до этого в него входило всего сорок человек. Такая формулировка была специально придумана, чтобы новый закон избежал позорного пятна закона, призывающего вновь изгнанных сенаторов. Новые сенаторы должны были утверждаться цензорами обычным путем, причем цензорам вовсе не указывалось восстанавливать в правах любого сенатора, прежде изгнанного за долги. Так как фонд, созданный для того, чтобы помочь изгнанным сенаторам избавиться от долгов, работал постоянно под руководством Катула Цезаря, то не могло быть никаких препятствий для цензоров в восстановлении изгнанных сенаторов. Ну и, наконец, опустошения, произведенные в сенате из-за смерти многих его членов, могли быть восполнены. Катулу Цезарю было дано неофициальное поручение оказывать постоянное давление на цензоров, вследствие чего, как был уверен Сулла, сенат вскоре должен был восстановиться в более чем полном составе. Катул Цезарь был грозным человеком.
На третьем «законе Корнелия» лежал отпечаток сжатого и угрожающего кулака Суллы. Он аннулировал закон Гортензия, который существовал на глиняных таблицах двести лет. Согласно этому новому закону Суллы, ничто не могло приниматься собранием триб, пока не получало печати сенатского одобрения. Это не только «надевало намордник» на трибунов плебса, но и ограничивало действия консулов и преторов: если бы сенат не издавал senatus consultum, ни плебейская ассамблея, ни всенародное собрание не могли принимать законы. Также и собрание триб не могло вносить изменения в формулировки любого из декретов сената.
Четвертый «закон Корнелия» был спущен из сената на всенародную ассамблею как сенатский декрет. Он усиливал перевес центурий путем устранения тех модификаций этого органа, каким он подвергся в ранние дни Республики. Комиции центуриата была ныне возвращена та же форма, которую она имела во время правления царя Сервия Туллия, когда его голоса были настолько перевешены в пользу первого класса, что давали ему приблизительно половину власти. Согласно новому закону Суллы сенат и всадники с этого момента были усилены так же, как и во времена царей.
Пятый «закон Корнелия» обнажил меч Суллы. Этот последний закон его программы был обнародован и утвержден всенародной ассамблеей. В будущем никакие дискуссии или голосования по поводу законов не могли иметь места в трибальных собраниях. Все законопроекты должны были обсуждаться и приниматься в созданной Суллой ассамблее центурий, которая превосходила своей властью все остальные и в которой сенат и всадники могли все контролировать, особенно когда они были тесно связаны – а так было всегда, если они вместе оказывались в оппозиции к радикальным переменам или к предоставлению каких-то привилегий низшим классам. С этого момента трибы фактически уже не обладали никакой властью, ни во всенародной ассамблее, ни в плебейской ассамблее. А всенародная ассамблея утвердила этот пятый «закон Корнелия», зная, что тем самым утверждает приговор самой себе; ее могли бы избрать те магистраты, которые были уполномочены на это, но они бы не смогли это сделать иначе. Чтобы руководить судом в трибальных ассамблеях, требовалось принятие первого закона.
Все законы Суллы были уже на табличках и действовали номинально. Но как они могли быть применены? Что можно было сделать, если новые граждане Италии и Италийской Галлии по-прежнему были распределены среди тридцати пяти триб? Трибальные ассамблеи могли не принимать законы и не руководить судами.
В этом было слабое место законопрограммы Суллы, и он это сознавал. Отправляясь на Восток, Луций Корнелий сильно беспокоился по этому поводу, но ему не удалось исправить положение за то время, что еще было в его распоряжении. Теперь трибуны плебса могли показать ему зубы – не принимать законов и не назначать людей в суды. А он не мог ухитриться сейчас вырвать у них когти – и какие когти! Они продолжали иметь такую же власть над плебсом, какой были облечены в момент своего первого избрания. И среди этой власти одним из главных оставалось право вето. Во всем своем законотворчестве Сулла был очень осторожен и не вторгался в сферу деятельности магистратов. Он занимался только теми институтами, через которые эти магистраты функционировали. Технически, он не сделал ничего, что могло бы быть расценено как измена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165
Но именно Цезарь Страбон разрешил дилемму Суллы.
– Легко, – сказала эта косоглазая знаменитость, когда к ней обратились за помощью, – добавить еще один закон в твой список и опубликовать его первым. А именно, это должен быть закон, согласно которому действие закона Цецилия Дидия временно приостанавливается, причем только по отношению к твоим законам.
– Комиция никогда не утвердит это, – возразил Сулла.
– О, они утвердят, особенно если увидят достаточное количество твоих солдат, – дружелюбно отозвался Цезарь Страбон.
Он был абсолютно прав. Когда Сулла созвал всеобщую ассамблею, которая включала патрициев также, как и плебеев, он обнаружил, что очень легко быть законодателем. Так, первый из представленных законов, который приостанавливал действие закона Цецилия Дидия только в отношении законов Суллы и который поэтому назывался первым законом Корнелия из его программы, был опубликован и принят в один и тот же день. Теперь уже в распоряжении Суллы было время до конца ноября.
Один за другим Сулла ввел шесть больших законов, порядок их представления был отработан крайне тщательно; это было сделано для того, чтобы народ не мог раскрыть его главного замысла вплоть до того момента, пока не стало бы слишком поздно ему воспрепятствовать. Сулла прилагал неутомимые усилия, чтобы избежать малейшего намека на конфронтацию между его армией и жителями Рима, прекрасно понимая, что народ не доверяет ему из-за присутствия солдат.
Тем не менее, поскольку его совсем не волновала любовь народа – лишь бы повиновались, – он решил, что не повредит распустить слухи по всему городу: если его законы не будут приняты, Рим может ожидать кровавая бойня гигантских размеров. Даже когда его собственная голова подвергалась опасности, Сулла не останавливался ни перед чем. Пока народ только говорил, он имел полную свободу пассивно ненавидеть Суллу, то есть именно так, как тот позволял себя ненавидеть. Чего он никогда не допустил бы, так это, разумеется, кровавой бойни, если бы это произошло, на его карьере можно было бы ставить крест. Но правильно оценивая чувство страха, Сулла не предполагал никакой кровавой бойни, и он оказался прав.
Второй его «закон Корнелия» казался достаточно «невинным». Согласно этому закону сенат увеличивался на триста новых членов; до этого в него входило всего сорок человек. Такая формулировка была специально придумана, чтобы новый закон избежал позорного пятна закона, призывающего вновь изгнанных сенаторов. Новые сенаторы должны были утверждаться цензорами обычным путем, причем цензорам вовсе не указывалось восстанавливать в правах любого сенатора, прежде изгнанного за долги. Так как фонд, созданный для того, чтобы помочь изгнанным сенаторам избавиться от долгов, работал постоянно под руководством Катула Цезаря, то не могло быть никаких препятствий для цензоров в восстановлении изгнанных сенаторов. Ну и, наконец, опустошения, произведенные в сенате из-за смерти многих его членов, могли быть восполнены. Катулу Цезарю было дано неофициальное поручение оказывать постоянное давление на цензоров, вследствие чего, как был уверен Сулла, сенат вскоре должен был восстановиться в более чем полном составе. Катул Цезарь был грозным человеком.
На третьем «законе Корнелия» лежал отпечаток сжатого и угрожающего кулака Суллы. Он аннулировал закон Гортензия, который существовал на глиняных таблицах двести лет. Согласно этому новому закону Суллы, ничто не могло приниматься собранием триб, пока не получало печати сенатского одобрения. Это не только «надевало намордник» на трибунов плебса, но и ограничивало действия консулов и преторов: если бы сенат не издавал senatus consultum, ни плебейская ассамблея, ни всенародное собрание не могли принимать законы. Также и собрание триб не могло вносить изменения в формулировки любого из декретов сената.
Четвертый «закон Корнелия» был спущен из сената на всенародную ассамблею как сенатский декрет. Он усиливал перевес центурий путем устранения тех модификаций этого органа, каким он подвергся в ранние дни Республики. Комиции центуриата была ныне возвращена та же форма, которую она имела во время правления царя Сервия Туллия, когда его голоса были настолько перевешены в пользу первого класса, что давали ему приблизительно половину власти. Согласно новому закону Суллы сенат и всадники с этого момента были усилены так же, как и во времена царей.
Пятый «закон Корнелия» обнажил меч Суллы. Этот последний закон его программы был обнародован и утвержден всенародной ассамблеей. В будущем никакие дискуссии или голосования по поводу законов не могли иметь места в трибальных собраниях. Все законопроекты должны были обсуждаться и приниматься в созданной Суллой ассамблее центурий, которая превосходила своей властью все остальные и в которой сенат и всадники могли все контролировать, особенно когда они были тесно связаны – а так было всегда, если они вместе оказывались в оппозиции к радикальным переменам или к предоставлению каких-то привилегий низшим классам. С этого момента трибы фактически уже не обладали никакой властью, ни во всенародной ассамблее, ни в плебейской ассамблее. А всенародная ассамблея утвердила этот пятый «закон Корнелия», зная, что тем самым утверждает приговор самой себе; ее могли бы избрать те магистраты, которые были уполномочены на это, но они бы не смогли это сделать иначе. Чтобы руководить судом в трибальных ассамблеях, требовалось принятие первого закона.
Все законы Суллы были уже на табличках и действовали номинально. Но как они могли быть применены? Что можно было сделать, если новые граждане Италии и Италийской Галлии по-прежнему были распределены среди тридцати пяти триб? Трибальные ассамблеи могли не принимать законы и не руководить судами.
В этом было слабое место законопрограммы Суллы, и он это сознавал. Отправляясь на Восток, Луций Корнелий сильно беспокоился по этому поводу, но ему не удалось исправить положение за то время, что еще было в его распоряжении. Теперь трибуны плебса могли показать ему зубы – не принимать законов и не назначать людей в суды. А он не мог ухитриться сейчас вырвать у них когти – и какие когти! Они продолжали иметь такую же власть над плебсом, какой были облечены в момент своего первого избрания. И среди этой власти одним из главных оставалось право вето. Во всем своем законотворчестве Сулла был очень осторожен и не вторгался в сферу деятельности магистратов. Он занимался только теми институтами, через которые эти магистраты функционировали. Технически, он не сделал ничего, что могло бы быть расценено как измена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165