Письмо сената, в котором ему предоставлялись полномочия командовать на марсийском театре военных действий после смерти консула Катона, не взволновало его. Его ожидала лишь тяжелейшая работа по укреплению структуры, расшатанной человеком, который был столь же некомпетентен, сколь самоуверен. «О, где же она, эта плодородная провинция?»
Приземистый человек с обветренным лицом и плохим прикусом, он, несмотря на такую внешность, сумел вступить в брак с наследницей богатого плебейского рода, Аннией, предки которой были консуларами в течение двух столетий. Анния родила Цинне трех детей: девочку – теперь ей было пятнадцать лет, мальчика – ему исполнилось семь лет, и еще одну девочку – сейчас ей было пять лет. Не будучи красавицей, Анния тем не менее была видной женщиной, рыжеволосой с зелеными глазами. Старшая дочь унаследовала цвет ее волос и кожи, в то время как двое младших детей были темными, как их отец. Никто из них не играл никакой важной роли, пока Гней Домиций Агенобарб, верховный понтифик не посетил Цинну и не попросил руки его старшей дочери для своего старшего сына Гнея.
– Мы, Домиции Агенобарбы, любим рыжеволосых жен, – напрямую заявил верховный понтифик. – Твоя девочка, Корнелия Цинна, соответствует всем требованиям, которые я предъявляю к будущей жене своего сына – она достигла нужного возраста, она знатна, и у нее рыжие волосы. Вначале я присматривался к дочери Луция Суллы. Но она выходит замуж за сына Квинта Помпея Руфа, что является позором. Однако твоя дочь подходит нам не хуже ее. Родовитость и, я надеюсь, приданое побольше?
Цинна сдержал гордыню, молчаливо помолился Юноне Соспите и Опсу и возложил свои надежды на губернаторство в какой-нибудь плодородной провинции.
– К тому времени, когда моя дочь станет достаточно взрослой, чтобы вступить в брак, Гней Домиций, у нее будет приданое в размере пятидесяти талантов. Я не могу дать больше. Этого достаточно?
– О, вполне! – обрадовался Агенобарб. – Гней мой главный наследник, так что ваша девочка будет жить хорошо. Я, насколько мне известно, один из пяти-шести богатейших людей в Риме, и у меня тысячи клиентов. Так можем ли мы устроить церемонию обручения?
Все это произошло за год до того, как Цинна стал претором, и настало время, когда ему пришлось бы извиняться за свое предположение, что он смог бы найти деньги, которые дочь должна была получить в приданое, выходя замуж за Гнея Домиция Агенобарба Младшего. Если бы средства Аннии не были так связаны условиями завещания, дела пошли бы успешнее, но отец Аннии контролировал ее деньги, и в случае ее смерти они не могли перейти к ее детям.
Когда Гай Марий разбудил его при свете полумесяца, заходящего на западном небосклоне, Цинна не имел понятия о возможных последствиях этого визита. Он надел тунику, обулся, и с тяжелым сердцем приготовился сообщить неприятные известия отцу того, кто казался наиболее многообещающим юношей.
Великий человек вошел в шатер командующего в сопровождении странного эскорта – весьма заурядно выглядевшего человека лет пятидесяти и очень красивого мальчика. Мальчик выполнял большую часть работы по уходу за ним, и по его манере было видно, что он привычен к такой роли. Цинна мог бы принять его за раба, если бы не отсутствие амулета – bulla – на его шее и если бы он не вел себя с таким достоинством, как патриций более высокого рода, чем Корнелий. Когда Марий сел, мальчик встал по левую сторону от него, а средних лет мужчина – позади.
– Луций Корнелий Цинна, это мой племянник Гай Юлий Цезарь Младший и мой друг Луций Декумий. При них ты можешь говорить совершенно откровенно. – Марий воспользовался своей правой рукой, чтобы разместить левую у себя на коленях.
Он выглядел менее усталым, чем ожидал Цинна, и более владеющим своим телом, чем сообщалось в вестях из Рима – устаревших, надо думать. «Несомненно, все еще внушительный человек. Но, можно надеяться, что не грозный противник», – подумал Цинна.
– Трагическое дело, Гай Марий.
Широко открытые бдительные глаза обежали шатер, желая убедиться, нет ли в нем посторонних, и не найдя никого, остановились на Цинне.
– Мы одни, Луций Цинна?
– Абсолютно.
– Хорошо. – Марий сел поудобнее в кресле. – Я получил информацию из вторых рук. Квинт Лутаций заходил ко мне и не застал дома. Он рассказал всю эту историю моей жене, которая, в свою очередь, сообщила ее мне. Я понял ее так, что мой сын обвинен в убийстве консула Луция Катона во время битвы и что есть свидетель этого – или свидетели. Правильно ли я пересказал эту историю?
– Боюсь, что да.
– Сколько свидетелей?
– Всего один.
И кто он? Честный человек?
– Без сомнения, Гай Марий. Это контуберналий по имени Публий Клавдий Пульхр, – ответил Цинна.
– Ох, эта семья, – проворчал Марий. – Один из них известен тем, что питает ко всем недобрые чувства и поэтому плохо продвигается по службе. К тому же они бедны, как апулийские пастухи. И как ты при этом можешь утверждать, что свидетель не вызывает сомнений?
– Все потому, что этот Клавдий не типичен для своей семьи, – сказал Цинна, решив лишить надежды Мария. – Его репутация в палатке контуберналиев и в последнем штабе Луция Катона безупречна. Ты сам это поймешь, когда встретишься с ним. Он в высшей степени лоялен по отношению к своим товарищам, кадетам; он старший среди них и питал истинную привязанность к твоему сыну. И должен добавить, одобряет действия твоего сына. Луций Катон не был популярен ни в своем штабе, не говоря уже об армии.
– Однако Публий Клавдий обвинил моего сына.
– Он только выполнил свой долг.
– О, я понял! Лицемерный педант. Однако Цинна возразил:
– Нет, Гай Марий, он не таков. Умоляю тебя, взгляни на секунду, как командующий, а не как отец! Этот юноша Пульхр – тип римлянина в чистом виде, как по чувству долга службы, так и по осознанию долга перед семьей. Он выполнил свой долг, хотя это ему было не по душе. И это истинная правда.
Когда Марий с трудом поднялся на ноги, стало видно, как он устал; было ясно, что он уже привык делать это без посторонней помощи, но пока не мог передвигаться без юного Цезаря. Незаметный Луций Декумий вынырнул из-за правого плеча Мария, стал рядом с ним и прокашлялся. По его глазам, устремленным на Цинну, было видно, что ему есть, что сказать.
– Ты хочешь о чем-то спросить? – сказал Цинна.
– Луций Цинна, прошу прощения, слушание дела по обвинению молодого Мария состоится завтра?
Цинна посмотрел удивленно:
– Не обязательно. Оно может состояться и послезавтра.
– Тогда, если ты не возражаешь, пусть оно будет послезавтра. Когда Гай Марий проснется завтра – а это, видимо, будет не слишком рано, – нам придется заняться упражнениями. Он провел очень много времени, сидя согнувшись в повозке, ты понимаешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165
Приземистый человек с обветренным лицом и плохим прикусом, он, несмотря на такую внешность, сумел вступить в брак с наследницей богатого плебейского рода, Аннией, предки которой были консуларами в течение двух столетий. Анния родила Цинне трех детей: девочку – теперь ей было пятнадцать лет, мальчика – ему исполнилось семь лет, и еще одну девочку – сейчас ей было пять лет. Не будучи красавицей, Анния тем не менее была видной женщиной, рыжеволосой с зелеными глазами. Старшая дочь унаследовала цвет ее волос и кожи, в то время как двое младших детей были темными, как их отец. Никто из них не играл никакой важной роли, пока Гней Домиций Агенобарб, верховный понтифик не посетил Цинну и не попросил руки его старшей дочери для своего старшего сына Гнея.
– Мы, Домиции Агенобарбы, любим рыжеволосых жен, – напрямую заявил верховный понтифик. – Твоя девочка, Корнелия Цинна, соответствует всем требованиям, которые я предъявляю к будущей жене своего сына – она достигла нужного возраста, она знатна, и у нее рыжие волосы. Вначале я присматривался к дочери Луция Суллы. Но она выходит замуж за сына Квинта Помпея Руфа, что является позором. Однако твоя дочь подходит нам не хуже ее. Родовитость и, я надеюсь, приданое побольше?
Цинна сдержал гордыню, молчаливо помолился Юноне Соспите и Опсу и возложил свои надежды на губернаторство в какой-нибудь плодородной провинции.
– К тому времени, когда моя дочь станет достаточно взрослой, чтобы вступить в брак, Гней Домиций, у нее будет приданое в размере пятидесяти талантов. Я не могу дать больше. Этого достаточно?
– О, вполне! – обрадовался Агенобарб. – Гней мой главный наследник, так что ваша девочка будет жить хорошо. Я, насколько мне известно, один из пяти-шести богатейших людей в Риме, и у меня тысячи клиентов. Так можем ли мы устроить церемонию обручения?
Все это произошло за год до того, как Цинна стал претором, и настало время, когда ему пришлось бы извиняться за свое предположение, что он смог бы найти деньги, которые дочь должна была получить в приданое, выходя замуж за Гнея Домиция Агенобарба Младшего. Если бы средства Аннии не были так связаны условиями завещания, дела пошли бы успешнее, но отец Аннии контролировал ее деньги, и в случае ее смерти они не могли перейти к ее детям.
Когда Гай Марий разбудил его при свете полумесяца, заходящего на западном небосклоне, Цинна не имел понятия о возможных последствиях этого визита. Он надел тунику, обулся, и с тяжелым сердцем приготовился сообщить неприятные известия отцу того, кто казался наиболее многообещающим юношей.
Великий человек вошел в шатер командующего в сопровождении странного эскорта – весьма заурядно выглядевшего человека лет пятидесяти и очень красивого мальчика. Мальчик выполнял большую часть работы по уходу за ним, и по его манере было видно, что он привычен к такой роли. Цинна мог бы принять его за раба, если бы не отсутствие амулета – bulla – на его шее и если бы он не вел себя с таким достоинством, как патриций более высокого рода, чем Корнелий. Когда Марий сел, мальчик встал по левую сторону от него, а средних лет мужчина – позади.
– Луций Корнелий Цинна, это мой племянник Гай Юлий Цезарь Младший и мой друг Луций Декумий. При них ты можешь говорить совершенно откровенно. – Марий воспользовался своей правой рукой, чтобы разместить левую у себя на коленях.
Он выглядел менее усталым, чем ожидал Цинна, и более владеющим своим телом, чем сообщалось в вестях из Рима – устаревших, надо думать. «Несомненно, все еще внушительный человек. Но, можно надеяться, что не грозный противник», – подумал Цинна.
– Трагическое дело, Гай Марий.
Широко открытые бдительные глаза обежали шатер, желая убедиться, нет ли в нем посторонних, и не найдя никого, остановились на Цинне.
– Мы одни, Луций Цинна?
– Абсолютно.
– Хорошо. – Марий сел поудобнее в кресле. – Я получил информацию из вторых рук. Квинт Лутаций заходил ко мне и не застал дома. Он рассказал всю эту историю моей жене, которая, в свою очередь, сообщила ее мне. Я понял ее так, что мой сын обвинен в убийстве консула Луция Катона во время битвы и что есть свидетель этого – или свидетели. Правильно ли я пересказал эту историю?
– Боюсь, что да.
– Сколько свидетелей?
– Всего один.
И кто он? Честный человек?
– Без сомнения, Гай Марий. Это контуберналий по имени Публий Клавдий Пульхр, – ответил Цинна.
– Ох, эта семья, – проворчал Марий. – Один из них известен тем, что питает ко всем недобрые чувства и поэтому плохо продвигается по службе. К тому же они бедны, как апулийские пастухи. И как ты при этом можешь утверждать, что свидетель не вызывает сомнений?
– Все потому, что этот Клавдий не типичен для своей семьи, – сказал Цинна, решив лишить надежды Мария. – Его репутация в палатке контуберналиев и в последнем штабе Луция Катона безупречна. Ты сам это поймешь, когда встретишься с ним. Он в высшей степени лоялен по отношению к своим товарищам, кадетам; он старший среди них и питал истинную привязанность к твоему сыну. И должен добавить, одобряет действия твоего сына. Луций Катон не был популярен ни в своем штабе, не говоря уже об армии.
– Однако Публий Клавдий обвинил моего сына.
– Он только выполнил свой долг.
– О, я понял! Лицемерный педант. Однако Цинна возразил:
– Нет, Гай Марий, он не таков. Умоляю тебя, взгляни на секунду, как командующий, а не как отец! Этот юноша Пульхр – тип римлянина в чистом виде, как по чувству долга службы, так и по осознанию долга перед семьей. Он выполнил свой долг, хотя это ему было не по душе. И это истинная правда.
Когда Марий с трудом поднялся на ноги, стало видно, как он устал; было ясно, что он уже привык делать это без посторонней помощи, но пока не мог передвигаться без юного Цезаря. Незаметный Луций Декумий вынырнул из-за правого плеча Мария, стал рядом с ним и прокашлялся. По его глазам, устремленным на Цинну, было видно, что ему есть, что сказать.
– Ты хочешь о чем-то спросить? – сказал Цинна.
– Луций Цинна, прошу прощения, слушание дела по обвинению молодого Мария состоится завтра?
Цинна посмотрел удивленно:
– Не обязательно. Оно может состояться и послезавтра.
– Тогда, если ты не возражаешь, пусть оно будет послезавтра. Когда Гай Марий проснется завтра – а это, видимо, будет не слишком рано, – нам придется заняться упражнениями. Он провел очень много времени, сидя согнувшись в повозке, ты понимаешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165