Скатон поднялся.
– Хорошо, попытаться все-таки стоило, – сказал он. – Благодарю тебя за гостеприимство, Гней Помпей, но теперь самое время мне вернуться к своей армии.
Отряд марсов исчез в темноте. Не успел затихнуть топот их коней, как раздались звуки трубы Помпея Страбона. Лагерь, подчиняясь приказам, пришел в движение.
– Они нападут завтра, возможно с двух сторон, – сказал Помпей, сбривая с предплечья светлые волоски лезвием своего меча. – Это будет превосходная битва.
– А что делать мне? – с несчастным видом спросил Цицерон.
Помпей спрятал свое оружие и собрался укладываться на походную постель; другие кадеты занялись приготовлениями к битве, так что они были только вдвоем.
– Надень свою кольчугу и шлем, возьми меч и кинжал и положи свой щит и копье рядом с командным шатром, – ободряюще сказал Помпей. – Если марсы прорвутся, ты должен будешь оборонять последнюю позицию.
Марсы не прорвались. Цицерон слышал крики и гром отдаленной битвы, но не видел ничего, пока не подъехал Помпей Страбон вместе с сыном. Оба были растрепаны и забрызганы кровью, но широко улыбались.
– Легат Скатона Фравк убит, – сказал Помпей Цицерону. – Мы сокрушили марсов – и силы пиценов тоже. Скатон ушел с немногими из своих людей, но мы отрезали ему все подступы к дорогам. Если они захотят вернуться к себе в Маррувий, им придется идти трудным путем – через горы без еды и укрытия.
Цицерон поперхнулся:
– Оставлять людей умирать от холода и голода – это любимейшее занятие твоего отца, – сказал он, как ему казалось, почти героически, но с дрожащими коленями.
– Ты плохо себя чувствуешь, не так ли, бедный Марк Туллий? – спросил Помпей, смеясь, и дружески хлопнул его по спине. – Война есть война, вот и все. Они сделали бы то же самое с нами, ты знаешь. Может быть, если человек так умен, как ты, он теряет охоту к войне? Это удача для меня. Я не хотел бы, чтобы моим противником оказался воинственный человек, столь же умный, как ты. Счастье для Рима и то, что в нем намного больше таких людей, как мой отец и я, чем таких, как ты. Рим стал таким, какой он есть, в битвах. Но кто-то должен двигать дела на форуме – и это, Марк Туллий, твоя арена.
Глава 3
Эта арена была такой же бурной, как и любой театр военных действий в ту весну, поскольку Авл Семпроний Азеллион сцепился с ростовщиками. Финансы в Риме, как общественные, так и частные, были еще в худшем состоянии, чем во время Второй Пунической войны, когда Ганнибал оккупировал Италию и блокировал Рим. Деньги прятались всеми торговыми обществами, казна была фактически пуста и поступления очень малы. Даже те части Кампании, которые находились в руках римлян, были в таком хаотическом состоянии, что не было возможности наладить упорядоченный сбор податей; квесторы затруднялись в ведении какой-либо таможенной службы, поскольку один из двух главнейших портов, Брундизий, был полностью отрезан; италики были теперь повстанцами-неплательщиками, что они оправдывали ссылками на царя Митридата. Провинция Азия оттягивала передачу своих сократившихся доходов Риму; Вифиния не платила вовсе ничего, а поступления из Африки и Сицилии съедались дополнительными закупками пшеницы прежде, чем они могли быть отправлены оттуда. Более того, Рим оказался в долгу у одной из своих собственных провинций – Италийской Галлии, откуда поступала большая часть оружия и доспехов. Серебряные позолоченные денарии, каждый восьмой из выпущенных Марком Ливием Друзом, внушили всем недоверие к деньгам, и слишком много сестерциев было отчеканено, чтобы обойти это затруднение. Займы стали обычным делом среди людей со средним и высоким доходом и ростовщические проценты повысились, как никогда раньше.
Обладая хорошей деловой хваткой, Авл Семпроний Азеллион решил, что самым лучшим способом поправить дела будет закон об освобождении от долга. Его способ был привлекателен и легален; он отыскал древнее установление, которое запрещало назначать плату за предоставление займа. «Другими словами, – заявил Азеллион, – незаконным является получение прибыли от данных взаймы денег. То, что древний закон игнорировался в течение сотен лет и что такая практика превратилась в процветающую отрасль деятельности среди большой группы всадников-финансистов, является еще более предосудительным фактом. Ситуация осложнилась, – процедил Азеллион. – Большое число всадников занимается тем, что скорее берет деньги в рост, нежели дает их. Пока их бедственное положение не будет облегчено, никто в Риме не сможет выпутаться из долгов. Число невыплаченных долгов растет с каждым днем, должники не знают, что им делать, и – так как банкротские суды были закрыты вместе со всеми другими судами – кредиторы стали прибегать к насильственным мерам, чтобы собрать причитающиеся им долги».
Прежде чем Азеллион успел провести в жизнь возрожденный им закон, ростовщики услышали о его намерении и обратились к нему с просьбой снова открыть банкротские суды.
– Что? – вскричал он. – Здесь, в Риме, опустошенном наиболее серьезным кризисом с времен Ганнибала, люди, собравшиеся перед моим трибуналом, просят меня об ухудшении дел? Насколько я понимаю, вы – отвратительная кучка алчных людей, о чем я вам и объявляю. Убирайтесь! Если вы этого не сделаете, то я открою для вас суд! Суд, предназначенный специально для того, чтобы привлечь вас за то, что вы даете деньги под проценты!
С этой точки зрения Азеллиона нельзя было столкнуть. Если бы ему удалось настоять на том, что требование с должников уплаты процентов незаконно, он, без сомнения, в огромной степени облегчил бы бремя их долга – и совершенно легальным путем. Капитал должен быть выплачен во что бы то ни стало. Но не проценты. Семпроний, семья Азеллиона, традиционно защищали бедствующих; горя желанием последовать семейной традиции, Азеллион отдался своей миссии со всем рвением фанатика, отвергая доводы своих противников как бессильные перед лицом закона.
Однако он сделал ошибку, не приняв в расчет того, что не все его враги были всадниками. Среди них были также и сенаторы, занимавшиеся ростовщичеством несмотря на то, что членство в сенате исключало любую чисто коммерческую деятельность – а особенно такую неописуемо отвратительную, как ростовщичество. В числе сенаторов-ростовщиков был и Луций Кассий, плебейский трибун. С началом войны он занялся этим делом, потому что его сенаторского дохода по цензу явно не хватало. Но по мере того, как уменьшались шансы Рима на победу, Кассий обнаружил, что все средства, которые он дал в долг, задерживаются, выплаты не поступают и перспектива расследования со стороны новых цензоров становится все более реальной. Хотя Луций Кассий безусловно, являлся самым крупным заимодавцем в сенате, он впал в отчаяние и был на грани паники, но, будучи по натуре противоречивой личностью, Кассий начал действовать – и не только от своего имени:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165