Юлия постоянно была рядом с ним. Но когда настал черед молодого Цезаря, он наотрез отказался войти в комнату.
– Я не могу находиться в присутствии смерти, – спокойно заявил он самым невинным тоном.
– Но Гай Марий еще не умер, – заявила Аврелия, бросая быстрый взгляд на Сцеволу и его жену.
– Он может умереть, пока я буду там находиться. И я не могу этого допустить, – твердо заявил мальчик, – а после того как он умрет и уберут его тело, я произведу в той комнате обряд очищения.
Только его мать уловила насмешку в его голубом взоре. И заметив это, она вдруг почувствовала к нему ненависть.
Когда Юлия появилась перед приглашенными – молодой Марий буквально силой оторвал ее от ложа умирающего мужа – именно молодой Цезарь подошел к ней и увел в ее комнату. Аврелия без сил опустилась в кресло. Она ясно поняла, что утратила свой контроль над ним, и что он стал свободным.
– Ты должна поесть, – тем временем говорил мальчик своей любимой тетушке, укладывая ее на ложе, – Строфант сейчас принесет.
– Но, правда, я совсем не голодна! – прошептала она, и лицо ее было таким же белым, как то покрывало, которое слуга постелил для нее на ложе – ее собственной постелью была та, которую она разделяла с Гаем Марием, и в целом доме у нее не было никакой другой.
– Голодна или нет, но я собираюсь накормить тебя горячим супом, – молодой Цезарь сказал это таким тоном, что даже сам Марий не стал бы возражать. – Это необходимо, тетя Юлия. Все это может продолжаться много дней. Он не так-то легко уйдет из жизни.
Появился суп вместе с несколькими ломтями черствого хлеба. Молодой Цезарь заставил ее выпить суп и съесть несколько кусков – он мягко, но неумолимо уговаривал ее, присев на край ложа. Только когда чаша опустела, он убрал лишние подушки и накрыл ее покрывалом.
– Как ты добр ко мне, маленький Гай Юлий, – сказала она, прикрывая слипающиеся глаза, и готовясь заснуть.
– Только к тем, кого люблю, – отвечал он, сделал паузу и добавил: – К тебе, к матери и ни к кому больше. – Он наклонился и поцеловал ее в губы.
Пока она спала – а это продолжалось несколько часов – он, свернувшись калачиком, сидел в кресле и наблюдал за ней. Его собственные веки отяжелели, но он не позволял себе закрыть глаза. Он буквально впитывал в себя ее образы, нагромождая их один на другой в своей памяти; никогда больше она уже не будет так безраздельно принадлежать ему как сейчас, пока спит здесь.
Однако ее пробуждение разогнало его грусть. Она заволновалась, пока он не успокоил ее, уверив, что состояние Гая Мария по меньшей мере не изменилось.
– Сходи и искупайся, – приказал он ей твердым тоном, – а когда ты вернешься, я приготовлю немного хлеба и меда для тебя. Все равно Гай Марий не сознает, с ним ты или нет.
Проголодавшись после сна и купания, она охотно съела и хлеб и мед; молодой Цезарь все это время оставался в кресле, и, хмурясь, наблюдал за ней, пока она не поднялась.
– Я отведу тебя назад, но сам не смогу войти в ту комнату.
– Нет, конечно, ведь ты же теперь flamen Dialis. Мне так жаль, что тебе ненавистна эта должность!
– Не беспокойся обо мне тетя Юлия. Я сам со всем справлюсь.
– Благодарю тебя за твою помощь, молодой Цезарь. – Она обхватила его лицо ладонями и поцеловала. Ты – такое утешение!
– Только для тебя, тетя Юлия. Тебе я готов отдать свою жизнь. – Он улыбнулся. – Возможно, будет не слишком далеко от истины сказать, что я это уже делаю.
Гай Марий умер в четыре часа утра, когда все вокруг еще замерло в предрассветной мгле, и лишь изредка где-то лаяли собаки да кукарекали петухи. Это был седьмой день его комы и тринадцатый день его седьмого консульства.
– Несчастливое число, – заметил верховный понтифик Сцевола, поеживаясь и потирая руки.
«Несчастливое для Мария, но счастливое для Рима», – подумал каждый, кто слышал его слова.
– У него должны быть публичные похороны, – заявил Цинна, как только появился, сопровождаемый своей женой Анной и младшей дочерью Циннилией, которая и была женой flamen Dialis'a.
Но Юлия, спокойная, с сухими глазами, покачала головой.
– Нет, Луций Цинна, это не будут государственные похороны. Гай Марий достаточно богат, чтобы потратиться на собственные похороны. А финансы Рима в тяжелом состоянии. Кроме того, я хочу чтобы это было только семейным делом. А потому известие о смерти Гая Мария не должно выйти из этого дома, пока похороны не будут закончены. – Она содрогнулась, лицо ее исказила гримаса. – Можем ли мы каким-нибудь способом избавиться от тех ужасных рабов, которых он принял на службу?
– О них уже позаботились шесть дней назад, – отвечал Цинна, краснея, поскольку никак не мог скрыть свое душевное беспокойство. – Квинт Помпей заплатил им в лагере Марция и приказал покинуть Рим.
– А, ну да! Я забыла об этом в данную минуту, – сказала вдова. – Как любезно со стороны Квинта Сертория решать наши проблемы!
И никто не понял – с иронией она это сказала или без нее.
– Ты уже сходил за завещанием Гая Мария в храм Весты, Гай Юлий? – она подняла голову и посмотрела на своего брата Цезаря.
– Вот оно.
– Тогда пусть его прочтут. Квинт Муций, не сделал бы ты это для нас? – Юлия обращалась к Сцеволе.
Это короткое завещание было составлено совсем недавно, вероятно, тогда, когда Марий со своей армией находился к югу от Яникула. Основная часть его поместий отходила к сыну, молодому Марию; Юлии оставалось все, что он мог оставить ей по закону. Десятую часть своего огромного наследства Гай Марий завещал приемному племяннику Марку Марию Гратидиану, который, таким образом, внезапно становился очень богатым человеком. Молодому Цезарю он оставил своего германского раба Бургунда в знак благодарности за то драгоценное время его детства, когда молодой Цезарь не отказывался помогать старику пользоваться своей левой половиной тела.
«Но зачем ты сделал это, Гай Марий? – спрашивал себя мальчик. – Ведь не по той же причине, которая указана в завещании! Возможно, для того, чтобы помешать моей карьере, вздумай я отказаться от этой должности? Может, он убьет меня тогда, когда я решу заняться общественной карьерой, к которой ты меня так не хотел допускать? Ну ладно, старик, через пару дней ты уже будешь прахом. Но я не сделаю того, что следовало бы сделать осторожному человеку, и не убью германского болвана. Он любил тебя, как и я когда-то. Это слишком жалкая награда за любовь, чтобы приводить к смерти, будь то смерть тела или души. Итак, я принимаю Бургунда и заставлю его полюбить себя.»
– Я ухожу. – Flamen dialis повернулся к Луцию Декумию. – Не хочешь ли проводить меня домой?
– Уходишь? Прекрасно, – отозвался Цинна, – тогда не отведешь ли домой и Циннилию? Она уже достаточно здесь пробыла.
Flamen Dialis посмотрел на свою семилетнюю flaminc'y.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165
– Я не могу находиться в присутствии смерти, – спокойно заявил он самым невинным тоном.
– Но Гай Марий еще не умер, – заявила Аврелия, бросая быстрый взгляд на Сцеволу и его жену.
– Он может умереть, пока я буду там находиться. И я не могу этого допустить, – твердо заявил мальчик, – а после того как он умрет и уберут его тело, я произведу в той комнате обряд очищения.
Только его мать уловила насмешку в его голубом взоре. И заметив это, она вдруг почувствовала к нему ненависть.
Когда Юлия появилась перед приглашенными – молодой Марий буквально силой оторвал ее от ложа умирающего мужа – именно молодой Цезарь подошел к ней и увел в ее комнату. Аврелия без сил опустилась в кресло. Она ясно поняла, что утратила свой контроль над ним, и что он стал свободным.
– Ты должна поесть, – тем временем говорил мальчик своей любимой тетушке, укладывая ее на ложе, – Строфант сейчас принесет.
– Но, правда, я совсем не голодна! – прошептала она, и лицо ее было таким же белым, как то покрывало, которое слуга постелил для нее на ложе – ее собственной постелью была та, которую она разделяла с Гаем Марием, и в целом доме у нее не было никакой другой.
– Голодна или нет, но я собираюсь накормить тебя горячим супом, – молодой Цезарь сказал это таким тоном, что даже сам Марий не стал бы возражать. – Это необходимо, тетя Юлия. Все это может продолжаться много дней. Он не так-то легко уйдет из жизни.
Появился суп вместе с несколькими ломтями черствого хлеба. Молодой Цезарь заставил ее выпить суп и съесть несколько кусков – он мягко, но неумолимо уговаривал ее, присев на край ложа. Только когда чаша опустела, он убрал лишние подушки и накрыл ее покрывалом.
– Как ты добр ко мне, маленький Гай Юлий, – сказала она, прикрывая слипающиеся глаза, и готовясь заснуть.
– Только к тем, кого люблю, – отвечал он, сделал паузу и добавил: – К тебе, к матери и ни к кому больше. – Он наклонился и поцеловал ее в губы.
Пока она спала – а это продолжалось несколько часов – он, свернувшись калачиком, сидел в кресле и наблюдал за ней. Его собственные веки отяжелели, но он не позволял себе закрыть глаза. Он буквально впитывал в себя ее образы, нагромождая их один на другой в своей памяти; никогда больше она уже не будет так безраздельно принадлежать ему как сейчас, пока спит здесь.
Однако ее пробуждение разогнало его грусть. Она заволновалась, пока он не успокоил ее, уверив, что состояние Гая Мария по меньшей мере не изменилось.
– Сходи и искупайся, – приказал он ей твердым тоном, – а когда ты вернешься, я приготовлю немного хлеба и меда для тебя. Все равно Гай Марий не сознает, с ним ты или нет.
Проголодавшись после сна и купания, она охотно съела и хлеб и мед; молодой Цезарь все это время оставался в кресле, и, хмурясь, наблюдал за ней, пока она не поднялась.
– Я отведу тебя назад, но сам не смогу войти в ту комнату.
– Нет, конечно, ведь ты же теперь flamen Dialis. Мне так жаль, что тебе ненавистна эта должность!
– Не беспокойся обо мне тетя Юлия. Я сам со всем справлюсь.
– Благодарю тебя за твою помощь, молодой Цезарь. – Она обхватила его лицо ладонями и поцеловала. Ты – такое утешение!
– Только для тебя, тетя Юлия. Тебе я готов отдать свою жизнь. – Он улыбнулся. – Возможно, будет не слишком далеко от истины сказать, что я это уже делаю.
Гай Марий умер в четыре часа утра, когда все вокруг еще замерло в предрассветной мгле, и лишь изредка где-то лаяли собаки да кукарекали петухи. Это был седьмой день его комы и тринадцатый день его седьмого консульства.
– Несчастливое число, – заметил верховный понтифик Сцевола, поеживаясь и потирая руки.
«Несчастливое для Мария, но счастливое для Рима», – подумал каждый, кто слышал его слова.
– У него должны быть публичные похороны, – заявил Цинна, как только появился, сопровождаемый своей женой Анной и младшей дочерью Циннилией, которая и была женой flamen Dialis'a.
Но Юлия, спокойная, с сухими глазами, покачала головой.
– Нет, Луций Цинна, это не будут государственные похороны. Гай Марий достаточно богат, чтобы потратиться на собственные похороны. А финансы Рима в тяжелом состоянии. Кроме того, я хочу чтобы это было только семейным делом. А потому известие о смерти Гая Мария не должно выйти из этого дома, пока похороны не будут закончены. – Она содрогнулась, лицо ее исказила гримаса. – Можем ли мы каким-нибудь способом избавиться от тех ужасных рабов, которых он принял на службу?
– О них уже позаботились шесть дней назад, – отвечал Цинна, краснея, поскольку никак не мог скрыть свое душевное беспокойство. – Квинт Помпей заплатил им в лагере Марция и приказал покинуть Рим.
– А, ну да! Я забыла об этом в данную минуту, – сказала вдова. – Как любезно со стороны Квинта Сертория решать наши проблемы!
И никто не понял – с иронией она это сказала или без нее.
– Ты уже сходил за завещанием Гая Мария в храм Весты, Гай Юлий? – она подняла голову и посмотрела на своего брата Цезаря.
– Вот оно.
– Тогда пусть его прочтут. Квинт Муций, не сделал бы ты это для нас? – Юлия обращалась к Сцеволе.
Это короткое завещание было составлено совсем недавно, вероятно, тогда, когда Марий со своей армией находился к югу от Яникула. Основная часть его поместий отходила к сыну, молодому Марию; Юлии оставалось все, что он мог оставить ей по закону. Десятую часть своего огромного наследства Гай Марий завещал приемному племяннику Марку Марию Гратидиану, который, таким образом, внезапно становился очень богатым человеком. Молодому Цезарю он оставил своего германского раба Бургунда в знак благодарности за то драгоценное время его детства, когда молодой Цезарь не отказывался помогать старику пользоваться своей левой половиной тела.
«Но зачем ты сделал это, Гай Марий? – спрашивал себя мальчик. – Ведь не по той же причине, которая указана в завещании! Возможно, для того, чтобы помешать моей карьере, вздумай я отказаться от этой должности? Может, он убьет меня тогда, когда я решу заняться общественной карьерой, к которой ты меня так не хотел допускать? Ну ладно, старик, через пару дней ты уже будешь прахом. Но я не сделаю того, что следовало бы сделать осторожному человеку, и не убью германского болвана. Он любил тебя, как и я когда-то. Это слишком жалкая награда за любовь, чтобы приводить к смерти, будь то смерть тела или души. Итак, я принимаю Бургунда и заставлю его полюбить себя.»
– Я ухожу. – Flamen dialis повернулся к Луцию Декумию. – Не хочешь ли проводить меня домой?
– Уходишь? Прекрасно, – отозвался Цинна, – тогда не отведешь ли домой и Циннилию? Она уже достаточно здесь пробыла.
Flamen Dialis посмотрел на свою семилетнюю flaminc'y.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165