6
Мало кто, излившись доктору Петровичу, как и любому врачу, ждал ответную исповедь. Будь иначе, ему бы пришлось выворачивать себя наружу раз по пятнадцать в день. А этим желанием он не горел. Но в этот раз дрогнул. Чуть-чуть. Когда жена архитектора Бальчуриса коснулась его собственной жены. Не то что дрогнул, а мелькнуло, что и он рассказал бы… Но она ушла в ночь, и слушать его стало некому. А следовательно, и рассказывать некому, что сам он, например, женился по чистой случайности. То есть потому, что уцелел после первого боя. И что нюх у немцев на наши десанты был какой-то собачий. И что их уцелело четыре из роты. И что правду говорят (если ей говорил кто-нибудь): первый бой - это что-то неописуемое. В памяти никакого порядка. Только неистовые скачки, заячьи петли и немыслимое везенье. Прорваться сквозь гавканье собак и пулеметов, сквозь колючую проволоку, рвущую ватник, сквозь прожектора и ракеты - куда? Где он, этот железнодорожный узел, где его северо-западная окраина с ориентиром - элеватором?
Элеватор он увидел только после боя, когда разбитый узел уже был в нашем тылу. И был уверен, что их, уцелевших, построили с целью сурово и справедливо наказать за срыв боевого задания. Он еще не мог знать и не смел думать, что закон первого боя известен всем командирам. В том числе и командиру дивизии, генерал-майору с рукой на широкой черной перевязи.
- Эти? - спросил комдив, разглядывая жидкую шеренгу уцелевших, которые не понимали, что они совершили: боевой подвиг или воинское преступление. - Сколько лет?
- Восемнадцать… - сглотнул слюну будущий доктор Рыжиков, надеясь отделаться хотя бы штрафбатом.
- Восемнадцать… - повторил генерал. - Дом под немцем?
- Под нашими… - ляпнул от растерянности юный Рыжиков.
- Так… - прищурился генерал-майор. - Есть кто-нибудь?
- Мать… Отец пропал без вести…
- Так… - повернулся к нижестоящим командирам генерал-майор. - В отпуск их. До переформировки. Кому есть куда. Вопросы?
- Товарищ генерал, - пискнул кто-то. Это был юный Рыжиков. - У меня есть вопрос. У меня еще друг есть. Земляк школьный.
- Отлично. - невесело порадовался генерал. - Увидишь друга. Расскажешь о подвигах.
- Он из нашего же батальона, - начал объяснять спешащему генералу юный Рыжиков. - Только раньше в госпиталь попал, в Самарканд. Можно его тоже в отпуск?
Он думал, что генерал-майор всемогущ и его власть простирается от боевых порядков дивизии до самаркандских госпиталей и мечетей. Просто он еще не знал, сколько на этом пространстве функционирует генералов.
- У друга твоего теперь свое начальство. Пусть обращается по команде. - И повернулся, и так уж задержавшись непомерно возле худого, как жердь, десантника. Но потом повернулся еще раз. - Ты хоть там подкормись. Хотя в тылу там какая кормежка… - махнул рукой. - Или женись. Послушай старика, женись. Найди себе девушку и женись. По-настоящему. Понял?
Юный Рыжиков понял. Притом как приказ. А приказы в военное время выполняются свято. Плюс шикарные кирзовые сапоги. На фоне всеобщих обмоток он выглядел почти офицером. Плюс один школьный друг, который своим умом догадался прибыть из Самарканда на долечивание.
В обмотках и без школьного друга это могло и не произойти, несмотря и на приказ генерала. Но все-таки произошло.
А была она их одноклассницей, работавшей в грозное военное время в тыловом госпитале на оформлении раненых и больных. Работа чистая и аккуратная, с бумагой, а не с грязными бинтами, склеенными кровью и гноем. Поэтому на нее и смотреть было приятно. Очень она была красивая и гордая, с нежным кукольным личиком, в белом халате и эффектной шапочке с крахмальным куполом.
Школьный друг как узнал про приказ генерала, так сразу и ткнул в этот купол: «Подходит?» - «Ну да…» - недоверчиво хмыкнул жених. Слишком уж увивались вокруг шапочки выздоравливающие офицеры. Но школьный друг взял дело в свои руки.
Не верилось, что где-то на Курской дуге стоит адский грохот. Здесь было тихо и пыльно, и как-то особенно мирно тарахтели полуторки. Вечером все, кто мог и имел право, гуляли по городской аллее. Они втроем тоже. Юный Рыжиков с удовольствием отдавал честь выздоравливающим офицерам, с не меньшим удовольствием ловя на своей однокласснице завистливые взгляды. На сапогах же - похожие взгляды солдат, даже усатых с медалями.
Лично он в обмотках никогда не пошел бы гулять по аллее с такой привлекательной девушкой. Не осмелился бы. Даже если бы она его уговаривала. Но тут его удивляло другое. То, что одноклассница ходит по аллее не с офицерами, а с ними, с рядовыми. А это была хитрость школьного друга, заимствованная у Шехерезады. «И тут вдруг пулеметная очередь пробивает мой парашют…» - заканчивал он очередной рассказ и обещал продолжение завтра.
Липово-жасминное удушье кружило головы. Вокруг было столько скороспелых военных романов и свадеб! Женились на медсестрах лейтенанты, чтоб через день сгинуть бесследно в глотке войны. Играли свадьбы молодые офицеры запасного полка выздоравливающих со своими новыми подружками с городской танцплощадки, где через вечер духовой оркестр на треть состава пьянил довоенными «Брызгами…». Всем так хотелось кого-то ждать и провожать.
Под эти «Брызги» школьный друг и прошептал: «А Юрка на тебе жениться хочет». Игра ей нравилась. Она сказала: «Правда?» Школьный друг прошептал: «Зуб даю».
Может, она подумала, что юный Рыжиков пусть и не офицер, но носит сапоги, а не обмотки. И что десантник - это так красиво… И что у них настоящий роман. Еще одна их одноклассница работала в городском загсе. Она же и второй свидетель. После формальностей осталось пожить семьей ровно два дня и одну ночь. Только вопрос - где? Почему не у родителей? Во-первых, у всех жили по три семьи эвакуированных. Во-вторых, они, кажется, так и узнать ничего не успели. На два же дня и тревожить не стоило. Кажется, так.
Опять подружка. Вернее, ее комната. Вернее, комнатушка. Молодая жена из дома вышла на работу. А на работе взяла двухдневный отпуск. Им даже начальник отделения пожаловал четвертиночку спирта, правда так и не поняв до конца, кто на ком женится. Весь первый день они и просидели за ней и молодой картошкой с селедкой, все четверо. Только отрываясь, чтоб покрутить патефон. Ах эти черные глаза… Глаза у молодой жены были темно-карие. Иногда школьный друг и подружка переглядывались, и кто-нибудь стыдливо говорил: «Горько…» Юный Рыжиков с одноклассницей сближали лица и легонько сталкивались сперва носами, а потом вытянутыми губами. Друг с подружкой аплодировали, патефон спрашивал, помнит ли Саша наши встречи и вечер голубой… Школьный друг поднимал тост и желал этому дому много веселых детей. «Этому дому» понималось фигурально, так как на самом деле дом был чужой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106