Архитектор Бальчурис, как подобает настоящему художнику, пошел своим путем. Он сделал все в своей квартире сам. В чем, в чем, а в мастерстве доктор Рыжиков разбирался. Это была работа умных рук, судя уже по выбору дерева, бережности к фактуре, чистоте и прочности стыков. Но главное - самостоятельность. Это была не мебель, а мебельный комбайн. Нечто единое из лавок, столиков, ящиков, полок, полатей, бара, секретеров, лестниц, ведущих на разные уровни, ниш для светильников и телемузыкальной установки, интимных закутков и т. д. Каким-то образом в центре вместился довольно большой стол и даже навесной кульман на рычаге…
Он вспомнил, что городские жены закатывали глаза и истерики городским мужьям, попрекая их умельцем архитектором, а в особенности - требуя пробиться сюда на четверги, где якобы собирались разные умные гости и шли разнообразные беседы за чашкой кофе. Было дело, страдал и он сам. Частично, разумеется.
И вот он здесь. Сначала осмотрел дело умных рук архитектора Бальчуриса, потом должен был перейти к делу своих умных рук.
Жена архитектора Бальчуриса что-то готовила в спальне к его появлению. Там трепыхались перестилаемые простыни, переставлялись утки, двигалась тумбочка. Доктор Рыжиков деликатно обратился к корешкам умных архитекторских книг. Он чувствовал, что с удовольствием поговорил бы с их хозяином о волновавшей его проблеме неправильного понимания стиля Корбюзье, неограниченных возможностях монолитного железобетона и, наконец, изоляции пешего жителя от транспортного потока с существенным ускорением последнего. Велосипедистам здесь отводился особый почет, но к кому их относить - к пешеходам или к автотехнике, - это хотелось бы выяснить теоретически.
- Вы так неожиданно… - появилась жена архитектора Бальчуриса и распахнула дверь в спальню.
И он увидел дело своих рук.
Оно полулежало на подушках. На сложных рычагах над ним удобно висел кульман. Белейший ватман - будто только что была сдана одна работа и должна была начаться следующая. Дело рук доктора Рыжикова смотрело на этот новый лист прицельным взглядом профессионала. Потом посмотрело на самого доктора, да так умно, ласково и проницательно, что Рыжиков приостановился: зачем его сюда заманили?
- Здравствуйте… - чуть оробел он и вежливо, по рыжиковски, поклонился делу своих рук.
Дело понимающе подмигнуло ему и пустило слюнный пузырь. Струйка слюны покатилась по подбородку на крахмальную простыню… Сзади прижали к глазам полотенце и всхлипнули.
- Так… - сошла робость с доктора Рыжикова. - Ну как мы себя чувствуем?
Вопрос, конечно, был нахальный. Ибо все было видно с первого быстрого взгляда. Но он все же подсел к делу своих рук. И попытался заговорить с ним, привычно взяв за пульс. Но не о стиле Корбюзье, конечно. «Как вас зовут?» Хотя прекрасно знал, как зовут дело его рук. «Где вы сейчас находитесь - дома или на улице?» Хотя прекрасно знал… «А что вы сейчас делаете?», «День сейчас или ночь?», «Сколько вам лет?..» Потом попросил повторить: «Ба-о-баб… зо-ло-то… по-ле…» Потом попросил трижды стукнуть пальцем по кульману. Вот так: тук-тук-тук. Нет, не кулаком, а только пальцем, и не раз, а три. И не стучать все время, не надо… Потом нарисовать кружок. Нет, не зигзаг куда попало, а кружок. Нет, не на простыне…
Здесь самому жестокосердному пора было сжалиться над женой архитектора Бальчуриса, хоть она и ушла от этого несчастья в другую комнату. Доктор Рыжиков допивал сию чашу один, глядя, как дело его рук с умной проницательной улыбкой ковыряет в носу и чистит палец о белоснежный ватман кульмана.
Он не мог встать и выйти. С делом своих рук так просто не прощаются, тем более с предметом профессиональной гордости, вызвавшим в то время у жены слезы радости, а у городского руководства приветственный адрес коллективу горбольницы. «Товарищи архитектора Бальчуриса по работе выражают горячую признательность вам, представителям трудной и благородной профессии врачей, за сердечную отзывчивость и высочайшее медицинское искусство, благодаря которым возвращен к жизни наш уважаемый друг и товарищ по совместной работе после происшедшего с ним несчастного случая».
Это была истинная правда, и этих теплых слов заслуживали те, кто отвечал за внутренние органы и за сращение костей, за сердечно-сосудистую систему и многое другое. Внутренние органы могли проработать еще лет семьдесят. Архитектор Бальчурис выглядел здоровяком, и пульс у него был похвальный. Ну, паралич нижней части тела и конечностей не в счет - среди таких известны и поэты, и ученые, и даже президент Рузвельт. Судьбу еще можно переиграть. А вот лобные доли…
Ответственного за них должны были выгнать отсюда с позором. Но почему-то поставили в большой комнате чай.
- Я это скрываю от всех… Отвечаю за него на все поздравления, сама поздравляю, плачу взносы в союз…
Серебряные ложечки, изящные розетки… Тигриная шкура на лавке грустно свесила лапы… Дверь приоткрыта, чтобы видеть архитектора. И он посылает сюда свою добрую, всепонимающую улыбку.
- Убираться, наверное, трудно, - звякнул ложечкой доктор Петрович. - Столько полок…
- Что вы… - звякнула ложечкой она. - Это сейчас просто. Пылесосом за полчаса…
Нет, это, конечно, непростительная его слабость. Мужская белая рубашка с закатанными рукавами, сильные круглые локти… Гладкая прическа, домашний милый узел на затылке. Серые встревоженные глаза на широком лице.
Он-то думал про другую уборку - в спальне архитектора Бальчуриса. Но сказал о другом:
- Но все же книги должны быть поближе. Где-нубудь на расстоянии руки. А то пока лестницу, пока влезешь на потолок, то и читать раздумаешь…
Он говорил осторожно, так же, как и помешивал ложечкой в чашке, чтобы не вызвать звяк и не коснуться главного.
- А так экономится место, - сказала она, повторяя, как видно, один из постулатов архитектора Бальчуриса. - Сколько его под потолком пропадает… Мы просто привыкли размещать все в одном уровне. А есть варианты…
Она тоже говорила осторожно и тоже боялась звякнуть ложечкой.
- Может быть… - Он хотел сказать что-то вроде, что в этом может быть, сермяжная мужицкая правда. Но передумал. - В сущности, мы сами тоже вариант…
- Какой? - устало удивилась она.
- Может, и тупиковый… Это зависит от нас. Можем мы дальше развиваться или останемся… в нашем дремучем древнем виде…
- Почему дремучем? - спросила она.
- Ну… Может, медведей озарит сознание, и они опередят нас в развитии. Или лошадей. Природа ведь перебирала тысячи вариантов и видов, пока дошла до сознания. Может, еще не выбрала окончательно…
- Вы думаете? - заопасалась она.
Давно он не сидел в таком уютном зеленоватом свете, давно не пробовал янтарное варенье такой фигурной ложечкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106