Но везде находилось какое-нибудь неудобство. В кабинете, например, скопилось слишком много черепов. Это могло быть неправильно понято. Оставалась комната Аньки с Танькой.
Но на пороге он сразу раскаялся. Зрелище было, как всегда, вопиющим. По углам комкались трусики и колготки разных цветов, одеяла скручены - недавно ими дрались, в самом центре из ночного горшка вверх ногами торчала кукла.
Он выругал свое серое вещество, которое до сих пор держит в клетках устройство всех систем противопехотных и противотанковых мин, структуру армий многих наших вероятных противников, целые статьи боевого устава воздушно-десантных войск и не может запомнить, кто такой товарищ Еремин, а также что представляет из себя Анькистанькина светелка.
Доктор Рыжиков успел только ударом ноги загнать под кровать горшок с куклой и схватить одеяла с пола. Дальше его схватили за руку, и он почувствовал на ней слезы: «Доктор, я так несчастна!»
Счастливые врачей не посещают.
Есть же на свете работы, где встречаешь только счастливчиков.
Из общей комнаты донесся взрыв смеха. Очевидно, Танька передразнивала жену товарища Еремина или Валера Малышев снова рассказывал, как аспиранты вроде него, культуристы и математики, задают своему киберу идиотские вопросы. Это было их обычное развлечение за ужином. Анька с Танькой тоже упражнялись в придумывании идиотских вопросов и превзошли в этом не только аспирантов, но и кандидатов наук. И подбирались к докторам.
- Доктор, спасите нам сына! - всхлипнула жена товарища Еремина.
Доктор Рыжиков поразился, как она владела собой, когда рассказывала про пользу телевизора. И тут же его осенило, кто такой товарищ Еремин. Он ведь сам записывался к нему на прием, но не как к врачу, а как к городскому начальнику. Чтобы внести предложения по улучшению медицинского обслуживания населения. Но Мишка Франк его образумил и обозвал идиотом. Такие дела так не делаются. Для начальника все жалобщики, сидящие в очереди у него в приемной, - сумасшедшие. Какие у них могут быть идеи? Идеи излагаются в официальном письме, с подписью главврача, зарегистрированные где надо как рассмотренный специалистами документ… «Ну да, - сказал тогда доктор Рыжиков умному Франку. - Наш дед скорее удавится, чем для кого-то подпишет…» На том дело и кончилось. Так доктор Рыжиков и не дошел до товарища Еремина.
- Его… - она всхлипнула горше, - признали умственно отсталым. Не могу даже выговорить…
Вот так. Кому на Руси жить хорошо…
- Дебилом? - осторожно уточнил доктор Рыжиков, и она даже вздрогнула возмущенно, хотя в данном случае здесь не было никакого оскорбительного смысла. - Или олигофреном?
- Да… - хлюпнула она в раскрытые ладони. - Из четвертого класса… В школу умственно отсталых…
Доктор Рыжиков представил, какими муками учителя дотащили сына товарища Еремина до четвертого. И снял берет перед подвигом неизвестного учителя. На плачущую мать он просто боялся смотреть. Легче было запустить руки в любую кроворазверзшуюся рану.
- Для Петра Константиновича это такой удар… Он у нас всегда такой ласковый, такой послушный… Петр Константинович не хочет второго ребенка, у него служебный долг…
В общей комнате снова взрыв хохота. Наверное, Валера Малышев сказал, как кибер на вопрос, что было раньше, курица или яйцо, ответил, что раньше было и мясо.
- Я конечно, могу посмотреть вашего сына, - со всей присущей ему сочувственной мягкостью сказал доктор Рыжиков. - Если вы захотите. Но вы должны знать, что у меня другая специальность. Я хирург. Если бы нейротравма или опухоль…
- Доктор! - чуть не сломала она заломленные пальцы. - Может быть, правда опухоль? Мы согласны на любую операцию! Нам сказали, вы можете! Вы только посмотрите, может быть, просто опухоль!
- Понимаете, - мягко воззвал к ее сознанию доктор Рыжиков, - врожденное слабоумие не лечат хирургически. Это невозможно. Вам надо…
- Почему это врожденное! - шепотом закричала она. - Это все школа с ее дурацкой программой новой! Еще учителей надо проверить! Может, там над детьми издеваются! Никакой мозг не выдержит! Нет, нет! - схватила она докторский рукав. - Только не говорите «нет»! Лучше нечего не говорите! Я этого не вынесу!
Доктор Рыжиков открыл дверь: «Воды!» Таблетки у него всегда были с собой в пистончике. Для родственников. Не своих, конечно, а ждущих конца операции.
- Из-под крана? - хлюпнула носом в стакан жена товарища Еремина. - Извините меня, я расстроилась… В школу слабоумных… Скажите, это на всю жизнь? Или есть хоть какая надежда? Мы согласны на любые траты, только скажите…
Траты, мысленно сказал ей доктор Рыжиков… Траты будут в том, что придется по выходным, а иногда, и в будни посещать на служебной машине интернат умственно отсталых детей. И там среди взрослеющих толстоватых плаксивых мальчиков и девочек находить своего сына. Вытирать ему рот и нос, угощать вкусненьким. Играть с ним в красный мяч в игральной комнате. Петр Константинович снова научится пускать мыльные пузыри. Будет ловко протыкать им перламутровые бока своей авторучкой… И будет счастлив, когда сын засмеется своим странным пугающим смехом. И мать будет счастлива. Вот все издержки для начала. Если так можно выразиться.
Но вслух он сказал:
- Я могу кипяченой. Только она горячая…
- Не уходите!
Слушать мольбы о помощи входило в его профессиональные обязанности. Научиться на них отвечать - это уже нужен талант. Всегда есть ответ честный: «Операция здесь не поможет». И ответ более или менее честный: «Сделаем все, что в наших силах». На честном ответе редко кто настаивает сначала. Жена товарища Еремина тоже. Лишь бы сейчас не наглухо. Хоть какой-то просвет. От просвета к просвету жить можно. Она умоляла его что-нибудь обещать. Ну хотя бы сделать все, что в его силах.
От обещания доктора Рыжикова и спасла Сильва Сидоровна. Она вдруг появилась, костлявая как смерть, с синеватым истовым лицом, как будто навсегда окостеневшим. Она здесь никогда почти и не появлялась, считая отдых доктора Рыжикова священным. Она сурово осуждала людей, покушавшихся на него, и могла встать перед радиатором «студебеккера». Но тут что-то вышло за рамки.
- Юрий Петрович, - проскрипела она, - Туркутюков исчез.
3
Если бы родители, давая имя, могли заглянуть наперед…
Папа Сидор увидел бы свою девочку выросшей, чтобы попасть под колесо войны. Санитарка на передовой, полтысячи вынесено на себе под огнем, по траншеям и воронкам. Три ранения, в том числе позвоночника. Несколько операций, в том числе уже после войны у доктора Рыжикова. Медсестра в медсанбате. Муж-лейтенант, один из погибших за Берлин. Окостеневшее вдовство, исступленная работа в больнице между своей болью и чужой кровью. Запавшие глаза в глубоких черных ямах, пересушенная пергаментная кожа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
Но на пороге он сразу раскаялся. Зрелище было, как всегда, вопиющим. По углам комкались трусики и колготки разных цветов, одеяла скручены - недавно ими дрались, в самом центре из ночного горшка вверх ногами торчала кукла.
Он выругал свое серое вещество, которое до сих пор держит в клетках устройство всех систем противопехотных и противотанковых мин, структуру армий многих наших вероятных противников, целые статьи боевого устава воздушно-десантных войск и не может запомнить, кто такой товарищ Еремин, а также что представляет из себя Анькистанькина светелка.
Доктор Рыжиков успел только ударом ноги загнать под кровать горшок с куклой и схватить одеяла с пола. Дальше его схватили за руку, и он почувствовал на ней слезы: «Доктор, я так несчастна!»
Счастливые врачей не посещают.
Есть же на свете работы, где встречаешь только счастливчиков.
Из общей комнаты донесся взрыв смеха. Очевидно, Танька передразнивала жену товарища Еремина или Валера Малышев снова рассказывал, как аспиранты вроде него, культуристы и математики, задают своему киберу идиотские вопросы. Это было их обычное развлечение за ужином. Анька с Танькой тоже упражнялись в придумывании идиотских вопросов и превзошли в этом не только аспирантов, но и кандидатов наук. И подбирались к докторам.
- Доктор, спасите нам сына! - всхлипнула жена товарища Еремина.
Доктор Рыжиков поразился, как она владела собой, когда рассказывала про пользу телевизора. И тут же его осенило, кто такой товарищ Еремин. Он ведь сам записывался к нему на прием, но не как к врачу, а как к городскому начальнику. Чтобы внести предложения по улучшению медицинского обслуживания населения. Но Мишка Франк его образумил и обозвал идиотом. Такие дела так не делаются. Для начальника все жалобщики, сидящие в очереди у него в приемной, - сумасшедшие. Какие у них могут быть идеи? Идеи излагаются в официальном письме, с подписью главврача, зарегистрированные где надо как рассмотренный специалистами документ… «Ну да, - сказал тогда доктор Рыжиков умному Франку. - Наш дед скорее удавится, чем для кого-то подпишет…» На том дело и кончилось. Так доктор Рыжиков и не дошел до товарища Еремина.
- Его… - она всхлипнула горше, - признали умственно отсталым. Не могу даже выговорить…
Вот так. Кому на Руси жить хорошо…
- Дебилом? - осторожно уточнил доктор Рыжиков, и она даже вздрогнула возмущенно, хотя в данном случае здесь не было никакого оскорбительного смысла. - Или олигофреном?
- Да… - хлюпнула она в раскрытые ладони. - Из четвертого класса… В школу умственно отсталых…
Доктор Рыжиков представил, какими муками учителя дотащили сына товарища Еремина до четвертого. И снял берет перед подвигом неизвестного учителя. На плачущую мать он просто боялся смотреть. Легче было запустить руки в любую кроворазверзшуюся рану.
- Для Петра Константиновича это такой удар… Он у нас всегда такой ласковый, такой послушный… Петр Константинович не хочет второго ребенка, у него служебный долг…
В общей комнате снова взрыв хохота. Наверное, Валера Малышев сказал, как кибер на вопрос, что было раньше, курица или яйцо, ответил, что раньше было и мясо.
- Я конечно, могу посмотреть вашего сына, - со всей присущей ему сочувственной мягкостью сказал доктор Рыжиков. - Если вы захотите. Но вы должны знать, что у меня другая специальность. Я хирург. Если бы нейротравма или опухоль…
- Доктор! - чуть не сломала она заломленные пальцы. - Может быть, правда опухоль? Мы согласны на любую операцию! Нам сказали, вы можете! Вы только посмотрите, может быть, просто опухоль!
- Понимаете, - мягко воззвал к ее сознанию доктор Рыжиков, - врожденное слабоумие не лечат хирургически. Это невозможно. Вам надо…
- Почему это врожденное! - шепотом закричала она. - Это все школа с ее дурацкой программой новой! Еще учителей надо проверить! Может, там над детьми издеваются! Никакой мозг не выдержит! Нет, нет! - схватила она докторский рукав. - Только не говорите «нет»! Лучше нечего не говорите! Я этого не вынесу!
Доктор Рыжиков открыл дверь: «Воды!» Таблетки у него всегда были с собой в пистончике. Для родственников. Не своих, конечно, а ждущих конца операции.
- Из-под крана? - хлюпнула носом в стакан жена товарища Еремина. - Извините меня, я расстроилась… В школу слабоумных… Скажите, это на всю жизнь? Или есть хоть какая надежда? Мы согласны на любые траты, только скажите…
Траты, мысленно сказал ей доктор Рыжиков… Траты будут в том, что придется по выходным, а иногда, и в будни посещать на служебной машине интернат умственно отсталых детей. И там среди взрослеющих толстоватых плаксивых мальчиков и девочек находить своего сына. Вытирать ему рот и нос, угощать вкусненьким. Играть с ним в красный мяч в игральной комнате. Петр Константинович снова научится пускать мыльные пузыри. Будет ловко протыкать им перламутровые бока своей авторучкой… И будет счастлив, когда сын засмеется своим странным пугающим смехом. И мать будет счастлива. Вот все издержки для начала. Если так можно выразиться.
Но вслух он сказал:
- Я могу кипяченой. Только она горячая…
- Не уходите!
Слушать мольбы о помощи входило в его профессиональные обязанности. Научиться на них отвечать - это уже нужен талант. Всегда есть ответ честный: «Операция здесь не поможет». И ответ более или менее честный: «Сделаем все, что в наших силах». На честном ответе редко кто настаивает сначала. Жена товарища Еремина тоже. Лишь бы сейчас не наглухо. Хоть какой-то просвет. От просвета к просвету жить можно. Она умоляла его что-нибудь обещать. Ну хотя бы сделать все, что в его силах.
От обещания доктора Рыжикова и спасла Сильва Сидоровна. Она вдруг появилась, костлявая как смерть, с синеватым истовым лицом, как будто навсегда окостеневшим. Она здесь никогда почти и не появлялась, считая отдых доктора Рыжикова священным. Она сурово осуждала людей, покушавшихся на него, и могла встать перед радиатором «студебеккера». Но тут что-то вышло за рамки.
- Юрий Петрович, - проскрипела она, - Туркутюков исчез.
3
Если бы родители, давая имя, могли заглянуть наперед…
Папа Сидор увидел бы свою девочку выросшей, чтобы попасть под колесо войны. Санитарка на передовой, полтысячи вынесено на себе под огнем, по траншеям и воронкам. Три ранения, в том числе позвоночника. Несколько операций, в том числе уже после войны у доктора Рыжикова. Медсестра в медсанбате. Муж-лейтенант, один из погибших за Берлин. Окостеневшее вдовство, исступленная работа в больнице между своей болью и чужой кровью. Запавшие глаза в глубоких черных ямах, пересушенная пергаментная кожа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106