- Извините, сколько я видел, у кого все есть, тот хочет еще больше. А другим никому ничего не желает. Особенно добра.
- Это разные вещи, - терпеливо сказал доктор Рыжиков. - Я не говорю: кто все имеет. Можно иметь все, что хотите, и ненавидеть жизнь. Чаще всего так и бывает: слишком это все дорогой ценой достается. Либо унижениями, которых потом от других требуешь, либо болезнями, которых потом всем тоже желаешь. Еще Сенека говорил: необходимое так легко найдешь повсюду; лишнее нужно всегда искать, тратя душу. Или еще: природа требует только хлеба и воды, а для этого никто не беден.
- Кто? - спросил Сулейман.
- Сенека, - сказал доктор Рыжиков. - Философ древнеримский.
- Как хорошо сказал, - оценил Сулейман. - Если бы я знал, я бы так жены родственникам и ответил. А то еще думал, но слов найти не мог.
На что доктор Рыжиков окончательно заключил:
- А теперь все же идите домой.
- Извините, - мягко улыбнулся Сулейман.
- Я серьезно говорю, Сулейман.
- И я серьезно. - Теплые золотые искры прыгнули и спрятались в темных глазах. - Вы идите домой, отдохните.
- Я не имею права, - сказал доктор Рыжиков. - Идите, Сулейман, я, к сожалению, не могу вам даже полдежурантских платить за ночной караул. А вам завтра работать.
- И вам завтра работать, - мягко, но твердо не соглашался Сулейман. - Не надо меня обижать, Юрий Петрович.
- Как обижать? - удивился доктор Рыжиков.
- Вы думаете, что перс только за деньги может ночью возле больного сидеть?
- Извините, Сулейман! - попросил теперь доктор Петрович. И очень огорченно, так что у Сулеймана мелькнули в глазах его теплые искры, и от торопливо сказал:
- Это вы извините! Я учиться хожу, а знания дороже любых денег. Это я за них должен платить, а получаю бесплатно.
Посмотрели друг на друга и тихо прыснули. От такой разведенной собою торговли. Все рвутся платить, когда нечем. Посмотрим, когда будет чем…
Доктору Рыжикову было легче: он совсем переселился во флигель, принеся из дому мыло и зубную щетку. Собранного по мелким частям Туркутюкова нельзя было оставлять ни на минуту. Каждый час протирать тампончиками скованный рот, следить за дыхательными путями и за тем, чтобы он в минуту нетерпеливого любопытства не сорвал повязку и не полез к зеркалу. Клизма на ночь, дыхательная гимнастика, жидкое кормление, туалет, уколы - набиралось неотрывно на круглые сутки. Ни спящего, ни глядящего доктор Рыжиков не мог его оставить одного. А ставок всего - у него да половина у Сильвы Сидоровны. Больше не положено. Сильву Сидоровну он берег для дневных полноценных дел, ночью перебивался, отгоняя от себя то Сулеймана, то бывшую рыжую, а ныне златовласую портниху сосудов, нервов, лоскутков. Но чаще Сулеймана.
- Да что там получать, Сулейман! - вполне искренне образумливал он. - Это же скифство… Изучать надо микрохирургию, микроскоп, лазер…
- Я таких операций, как у вас, никогда не видел, - покачал головой Сулейман.
- Не насмехайтесь, - сказал доктор Рыжиков. - Я в Бурденко был на операции у Арутюнова. Знаете, что такое талант? То, что у меня выходит за пять часов с ведром крови, он сделал за сорок минут и без капли… И это после трех инфарктов, в шестьдесят лет… Нет, мы так никогда не научимся.
В редкую минуту можно было из доктора Рыжикова вырвать такой расстроенный звук.
Но чтобы подбодрить Сулеймана, он тут же поправился:
- Вы научитесь, Сулейман. У вас еще разгон впереди, а мы как пули на излете.
В глазах у Сулеймана было большое сомнение.
Проходила ночь. Тяжко стонал больной Туркутюков, в котором живая кость мучительно срасталась с искусственной.
Аккуратно, чтобы не выдать себя, посапывал больной Чикин.
Танцевала «Воскресающего лебедя» больная Жанна Исакова. Конечно, в радостном сне.
В тесном коридорчике, который служил и ординаторской, и столовой, и приемной, за маленьким столом, при настольной лампе, Сулейман писал в конспект лекцию об открытых и закрытых черепно-мозговых травмах как мирного, так и военного времени.
И диктующий, и пишущий часто останавливались, чтобы прислушаться к звукам, возникающим за одной или за другой дверью.
Под самое утро диктующий вдруг задумался и совсем не по программе сказал:
- Только не дай бог вам, конечно, увидеть все это, Сулейман… Нет, возвращайтесь в чистую стоматологию, пока не поздно… Ноль процентов смертности, от пациентов одни благодарности… Самое сложное - зуб вырвать… Впутаетесь не в свою функцию, потом всю жизнь на меня зуб точить будете.
В глазах у Сулеймана было большое терпение, дающее доктору Рыжикову высказать все. Высказать - и все равно покориться.
- А самое трудное, Сулейман, к чему нельзя привыкнуть никогда, это рисковать чужой головой, когда своя в безопасности. - Он сообщил это как самую большую тайну бытия.
- Извините… - улыбнулся Сулейман усталой бессонной улыбкой. - Для некоторых это самое большое удовольствие.
- Это только при больной психике, - совсем без осуждения сказал доктор Петрович. - Это ненормальные люди, их надо лечить…
- Ай, никакие они не больные, - у Сулеймана проскользнула даже нотка раздражения таким всепрощением. - Они как раз очень нормальные, вас еще лечить хотят… Вернее, им выгодно, чтобы таких больных, как вы, побольше было для их здоровья. Извините… Я вот не видел, чтобы кто-нибудь, как вы, так часто свою голову подставлял.
- Я, Сулейман… - Доктор Рыжиков еще раз пристально посмотрел на зеленоватое лицо Сулеймана и наконец решил доверить ему тайну своей жизни. - Я вообще живу не по праву. Раз в братскую могилу попал, но это-то со многими бывало. А другой раз просто моя смерть досталась другому. И я теперь живу за него.
Кажется, Сулейман отнесся к этому серьезно. И доктор Рыжиков выложил все до конца:
- Он был у нас самый красивый парень и на аккордеоне играл. А родом из Новороссийска. У них на Черном море все музыкальные. Мы так и думали, что после войны будет играть в джаз-оркестре Леонида Утесова. Собирались коллективное письмо писать, чтоб приняли. «Дорогой и многоуважаемый Леонид Осипович! Пишут вам бойцы четвертой роты второго воздушно-десантного батальона такого-то гвардейского воздушно-десантного полка, такой-то гвардейской воздушно-десантной дивизии. Мы все очень любим слушать зажигательные песни в исполнении Вашего джаз-оркестра. И у нас есть для Вас приятная новость. В нашей роте в первом взводе…» А нас он будет по контрамаркам пропускать. Все уже обговорили. И если в брошенном блиндаже или в разбитом магазинчике где аккордеон находили, сразу ему, на пробу. А аккордеонов там, в Европе, было тьма. Аккордеоны и велосипеды. Мы идем, остатки роты, и, бывало, все на велосипедах, до следующего КПП. Ну, там ссаживают, велики - трофейной команде, бывало, и аккордеон заберут, мы до следующего склада топаем, там снова седлаем… Но это так.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
- Это разные вещи, - терпеливо сказал доктор Рыжиков. - Я не говорю: кто все имеет. Можно иметь все, что хотите, и ненавидеть жизнь. Чаще всего так и бывает: слишком это все дорогой ценой достается. Либо унижениями, которых потом от других требуешь, либо болезнями, которых потом всем тоже желаешь. Еще Сенека говорил: необходимое так легко найдешь повсюду; лишнее нужно всегда искать, тратя душу. Или еще: природа требует только хлеба и воды, а для этого никто не беден.
- Кто? - спросил Сулейман.
- Сенека, - сказал доктор Рыжиков. - Философ древнеримский.
- Как хорошо сказал, - оценил Сулейман. - Если бы я знал, я бы так жены родственникам и ответил. А то еще думал, но слов найти не мог.
На что доктор Рыжиков окончательно заключил:
- А теперь все же идите домой.
- Извините, - мягко улыбнулся Сулейман.
- Я серьезно говорю, Сулейман.
- И я серьезно. - Теплые золотые искры прыгнули и спрятались в темных глазах. - Вы идите домой, отдохните.
- Я не имею права, - сказал доктор Рыжиков. - Идите, Сулейман, я, к сожалению, не могу вам даже полдежурантских платить за ночной караул. А вам завтра работать.
- И вам завтра работать, - мягко, но твердо не соглашался Сулейман. - Не надо меня обижать, Юрий Петрович.
- Как обижать? - удивился доктор Рыжиков.
- Вы думаете, что перс только за деньги может ночью возле больного сидеть?
- Извините, Сулейман! - попросил теперь доктор Петрович. И очень огорченно, так что у Сулеймана мелькнули в глазах его теплые искры, и от торопливо сказал:
- Это вы извините! Я учиться хожу, а знания дороже любых денег. Это я за них должен платить, а получаю бесплатно.
Посмотрели друг на друга и тихо прыснули. От такой разведенной собою торговли. Все рвутся платить, когда нечем. Посмотрим, когда будет чем…
Доктору Рыжикову было легче: он совсем переселился во флигель, принеся из дому мыло и зубную щетку. Собранного по мелким частям Туркутюкова нельзя было оставлять ни на минуту. Каждый час протирать тампончиками скованный рот, следить за дыхательными путями и за тем, чтобы он в минуту нетерпеливого любопытства не сорвал повязку и не полез к зеркалу. Клизма на ночь, дыхательная гимнастика, жидкое кормление, туалет, уколы - набиралось неотрывно на круглые сутки. Ни спящего, ни глядящего доктор Рыжиков не мог его оставить одного. А ставок всего - у него да половина у Сильвы Сидоровны. Больше не положено. Сильву Сидоровну он берег для дневных полноценных дел, ночью перебивался, отгоняя от себя то Сулеймана, то бывшую рыжую, а ныне златовласую портниху сосудов, нервов, лоскутков. Но чаще Сулеймана.
- Да что там получать, Сулейман! - вполне искренне образумливал он. - Это же скифство… Изучать надо микрохирургию, микроскоп, лазер…
- Я таких операций, как у вас, никогда не видел, - покачал головой Сулейман.
- Не насмехайтесь, - сказал доктор Рыжиков. - Я в Бурденко был на операции у Арутюнова. Знаете, что такое талант? То, что у меня выходит за пять часов с ведром крови, он сделал за сорок минут и без капли… И это после трех инфарктов, в шестьдесят лет… Нет, мы так никогда не научимся.
В редкую минуту можно было из доктора Рыжикова вырвать такой расстроенный звук.
Но чтобы подбодрить Сулеймана, он тут же поправился:
- Вы научитесь, Сулейман. У вас еще разгон впереди, а мы как пули на излете.
В глазах у Сулеймана было большое сомнение.
Проходила ночь. Тяжко стонал больной Туркутюков, в котором живая кость мучительно срасталась с искусственной.
Аккуратно, чтобы не выдать себя, посапывал больной Чикин.
Танцевала «Воскресающего лебедя» больная Жанна Исакова. Конечно, в радостном сне.
В тесном коридорчике, который служил и ординаторской, и столовой, и приемной, за маленьким столом, при настольной лампе, Сулейман писал в конспект лекцию об открытых и закрытых черепно-мозговых травмах как мирного, так и военного времени.
И диктующий, и пишущий часто останавливались, чтобы прислушаться к звукам, возникающим за одной или за другой дверью.
Под самое утро диктующий вдруг задумался и совсем не по программе сказал:
- Только не дай бог вам, конечно, увидеть все это, Сулейман… Нет, возвращайтесь в чистую стоматологию, пока не поздно… Ноль процентов смертности, от пациентов одни благодарности… Самое сложное - зуб вырвать… Впутаетесь не в свою функцию, потом всю жизнь на меня зуб точить будете.
В глазах у Сулеймана было большое терпение, дающее доктору Рыжикову высказать все. Высказать - и все равно покориться.
- А самое трудное, Сулейман, к чему нельзя привыкнуть никогда, это рисковать чужой головой, когда своя в безопасности. - Он сообщил это как самую большую тайну бытия.
- Извините… - улыбнулся Сулейман усталой бессонной улыбкой. - Для некоторых это самое большое удовольствие.
- Это только при больной психике, - совсем без осуждения сказал доктор Петрович. - Это ненормальные люди, их надо лечить…
- Ай, никакие они не больные, - у Сулеймана проскользнула даже нотка раздражения таким всепрощением. - Они как раз очень нормальные, вас еще лечить хотят… Вернее, им выгодно, чтобы таких больных, как вы, побольше было для их здоровья. Извините… Я вот не видел, чтобы кто-нибудь, как вы, так часто свою голову подставлял.
- Я, Сулейман… - Доктор Рыжиков еще раз пристально посмотрел на зеленоватое лицо Сулеймана и наконец решил доверить ему тайну своей жизни. - Я вообще живу не по праву. Раз в братскую могилу попал, но это-то со многими бывало. А другой раз просто моя смерть досталась другому. И я теперь живу за него.
Кажется, Сулейман отнесся к этому серьезно. И доктор Рыжиков выложил все до конца:
- Он был у нас самый красивый парень и на аккордеоне играл. А родом из Новороссийска. У них на Черном море все музыкальные. Мы так и думали, что после войны будет играть в джаз-оркестре Леонида Утесова. Собирались коллективное письмо писать, чтоб приняли. «Дорогой и многоуважаемый Леонид Осипович! Пишут вам бойцы четвертой роты второго воздушно-десантного батальона такого-то гвардейского воздушно-десантного полка, такой-то гвардейской воздушно-десантной дивизии. Мы все очень любим слушать зажигательные песни в исполнении Вашего джаз-оркестра. И у нас есть для Вас приятная новость. В нашей роте в первом взводе…» А нас он будет по контрамаркам пропускать. Все уже обговорили. И если в брошенном блиндаже или в разбитом магазинчике где аккордеон находили, сразу ему, на пробу. А аккордеонов там, в Европе, было тьма. Аккордеоны и велосипеды. Мы идем, остатки роты, и, бывало, все на велосипедах, до следующего КПП. Ну, там ссаживают, велики - трофейной команде, бывало, и аккордеон заберут, мы до следующего склада топаем, там снова седлаем… Но это так.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106