Из аббатства св. Джеральдины, где скончался сэр Тристан Друриком и три дня, по обычаю, пролежал в церкви, в день св. Агаты его вынесли в сосновом гробу на богатых золоченых носилках. Несли его в четыре ряда, по четыре человека в ряд, шестнадцать мужиков, и все-таки их часто нужно было сменять, потому что рыцарь лежал в гробу в полном вооружении, в кольчуге с капюшоном, в латах, в шлеме с наличником, в железных перчатках, да, кроме того, в мертвых руках он держал свой длинный меч, а в ногах его был положен топор, как и полагалось по обычаю.
На всем пути от аббатства до Друрикома по обочинам дороги стояли люди с факелами, и поэтому у всех леди и джентльменов, идущих за гробом, лица были испачканы копотью и сажей.
Тем, которые несли носилки, приходилось нелегко, потому что дорога была грязная и ноги разъезжались в красной глине, но люди часто сменялись и передавали ношу второй смене, а та – третьей и четвертой.
Некоторые, как Джон Торнтон, бывший сокольничий сэра Гью, даже не подходили к гробу. Джон шел в толпе, грыз жареный ячмень и болтал без умолку, и никто все-таки не был на него в обиде, потому что послушать такого – все равно что пообедать до отвала.
Он был человек грамотный и мог спеть от начала до конца всю церковную службу.
Но, когда монахи затянули «De profundis», он вместо латинских слов пел английские, и притом такие, что совсем не соответствовали печальному обряду.
Без передышки он пропел «Песенку о брентвудском мужике», «Когда Адам пахал, а Ева пряла», а под конец рассмешил народ песенкой о том, как мельник утопил лорда Соммерсета.
В толпе то там, то здесь раздавался смех. Так как это могло плохо кончиться, Джон Торнтон затянул печальную балладу о Джейн – Оловянной Глотке, которая до самой виселицы провожала своего милого. Эта песня была сложена еще в старину, и многие, зная ее, стали подтягивать так громко, что священник два раза с беспокойством оглянулся на процессию.
Джек слушал все эти разговоры и песни. На плечо под ручки носилок он подложил вчетверо сложенный мешок, но все-таки руки его ныли от тяжести. Оглянувшись, он искал глазами Фина Грифа, который должен был его сменить.
В переднем ряду господ он увидел Джоанну Друриком. Щеки девочки раскраснелись от слез и ветра, по лицу была размазана грязь, а растрепанные волосы свисали на глаза.
Но она нашла время ласково кивнуть Джеку и помахать ему озябшей, испачканной грязью рукой.
Джек шел, забыв об усталости, и под печальные похоронные напевы думал свои веселые мысли. Его радовало, что так близко от него, почти за самой его спиной, идет Джоанна в красивых красных башмачках и еще много леди и джентльменов идут за гробом, не жалея ни обуви, ни длинных плащей.
На этот раз старый сэр Гью не пожалел денег и устроил своему сыну великолепные похороны. Он не поскупился ни на священника, ни на певчих, ни на воск для свечей. Говорят, он щедро заплатил доктору и нотариусу, потому что является единственным наследником своего сына. Завещание хранится у стряпчего в Уовервилле и, по распоряжению сэра Тристана, должно быть вскрыто не раньше 29 сентября 1376 года, то есть ровно через год после его смерти.
В Друрикоме деревянный гроб с телом сэра Тристана вложили во второй – каменный – и только тогда, подняв несколько плит в полу приходской церкви, предали его погребению на освященной земле. И это было очень хорошо, что его положили в каменный гроб, потому что теперь в некоторых церквах невозможно стоять от зловония, и даже сам Кентерберийский архиепископ жаловался, что скоро мертвые задушат живых.
После отпевания сэр Гью позвал всех леди и джентльменов к себе в замок, и все сидели за столом, ели и пили и вспоминали сэра Тристана, который действительно был храбрым рыцарем и заслужил золотые шпоры, пожалованные ему королем.
Людям, которые несли гроб, тоже выдавали хлеба, мяса и эля. И все ели и пили и хвалили сэра Тристана, хотя среди них были и такие, которые не видали его никогда в жизни.
Стало уже совсем темно, когда народ разошелся по домам, а в замке еще горели огни и из открытых окон доносились крики и песни.
…Джек шел по дороге, в ушах у него шумело от выпитого эля, и каждый куст, выдвигавшийся из темноты, он принимал за человека.
Сзади послышался топот копыт. Джек посторонился, и мимо, болтаясь, точно мешок, в седле, проехал кто-то в темном плаще. Джек отошел подальше, потому что седок был, как видно, пьян, а мальчик знал, что встреча с пьяным редко идет на пользу.
Лошадь с трудом шлепала по грязи, ее кованые копыта все время разъезжались в разные стороны.
Джек совсем ушел бы в сторону, если бы не услышал, что седок, припав к луке седла, горько вздыхает и плачет. Господа не любят встречаться с мужиками в лесу, да еще ночью. Джек стал было припоминать, нет ли здесь другой дороги, как вдруг лошадь, споткнувшись, упала на передние ноги, а седок, перелетев через ее голову, растянулся на дороге.
Джек, забыв об осторожности, бросился к нему и очень испугался, когда сильные пальцы, высвободившись из-под плаща, крепко ухватили его за руку.
Он разглядел длинные волосы, выбивавшиеся из-под башлыка, и белое лицо.
– Помоги мне подняться, – сказала женщина, – у меня, кажется, сломана нога.
Джек поднял ее на руки и посадил в седло. Он ощупал ее ногу.
– Вы только ушиблись и запачкались в грязи… Куда вас везти, миледи? – спросил он почтительно.
– Я такая же леди, как ты лорд. Леди не пьют за одним столом с мужчинами, – пробормотала женщина сердито. – Выведи лошадь на большую дорогу. Или нет, еще лучше – вернемся назад в Друриком, где мой дружок лежит головой в луже вина, поет французские песни и клянется в любви старому скряге Друрикому.
Джек взял лошадь под уздцы и повел обратно в Друриком, прошел через мост в открытые настежь ворота и снял с седла женщину. Постучавшись, он велел слугам помочь леди подняться по лестнице. После того, взобравшись на липу, росшую подле дома, он заглянул в окно. Он увидел круглый стол, весь залитый вином, а за столом джентльменов с красными, как свекла, или белыми, как мел, лицами. Дамам не полагалось пить вместе с мужчинами, но, к своему удивлению, Джек тут же увидел Джоанну, которая спала, прислонившись к плечу соседа.
Мальчику не хотелось отходить от окна, и он заглянул еще раз, и хорошо, что он это сделал, потому что в эту минуту в холл вошла мать аббатиса и сказала так громко, что ее слышали все сидевшие за столом:
– Вы, значит, не отказываетесь от своего слова, сэр Гью, и маленькая Джоанна останется в монастыре на год-два, а если ей понравится, то и навсегда?
После этого она подошла к девочке и, поддерживая ее за плечи, помогла ей подняться.
Ночь была лунная, но даже и темной ночью женщинам лучше было вернуться в монастырь, чем оставаться в этом замке, полном перепившихся мужчин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85