– Я рада приветствовать сэра Саймона Бёрли у себя в аббатстве, – сказала монахиня. – Что привело достойного рыцаря сюда в столь позднюю пору?
– Неотложное дело, мать Геновева, – ответил гость коротко.
Краем глаза настоятельница видела, что солдаты, с размаху въезжая во двор, топчут цветы, посаженные под окнами. Двое, спешившись, трясли изо всех сил старую грушу, плоды которой поспеют только через месяц, ко дню св. Мартина. Солдаты, хохоча, нашаривали в траве упавшие груши и толкали друг друга в грязь.
Однако мать Геновева не повела даже и бровью.
– Каждое дело можно отложить, пока человек не обогреется и не отдохнет, – сказала она приветливо. – А за столом мы поговорим с вами по душам.
Саймону Бёрли и людям его свиты дали помыться, так как с вечера была жарко натоплена баня.
В трапезной горело восемнадцать свечей, и даже темные обычно углы сегодня были ярко освещены. Стол застлали тонкой льняной скатертью. Воскресный хлеб с вытисненным на корочке изображением спасителя, нарезанный тонкими ломтиками, был еще к тому же аппетитно поджарен на огне. Рыба и мясо были поданы на деревянных блюдах. Серебряные кувшины с вином были расставлены между ними. Красное хиосское вино горело огнем в стеклянном кувшине, а это было большой роскошью, потому что стеклянная посуда подавалась только в очень богатых домах.
Саймон Бёрли сидел угрюмый, подперев щеки кулаками. Не пить и не есть приехал он в монастырь, а для дела. Поэтому он ел мало, а пил много, надеясь, что вино развяжет ему язык.
Так это и случилось. Когда монахиня налила ему шестой стакан, а спутники его, подмигивая, толкали друг друга под столом, рыцарь, с грохотом уронив скамью, поднялся с места.
– Мы пьем и едим, огонь пылает в камине, как в королевском замке, – сказал он, – стол накрыт богатой скатертью и ломится от яств. Я очень благодарен вам за ваше гостеприимство, но кусок не лезет мне в глотку, вино кажется кислым, когда я подумаю, что девица из благородной семьи содержится здесь, как самая последняя послушница, и ее даже не зовут к столу, когда приезжают гости.
Мать Геновева дугами подняла брови.
– Вы говорите о Джоанне Друриком? – спросила она спокойно. – Считаете ли вы пристойным для девушки сидеть за одним столом с перепившимися мужчинами? А кроме того, сейчас уже полночь, и Джоанна давно спит.
– Вы все уже спали, – продолжал рыцарь упрямо, – и, однако, вы нашли время одеться среди ночи и даже украсить свои пальцы перстнями! Никто из моих людей не пьян, и все ведут себя пристойно. Или племянница моего друга так оборванна и грязна, что ее три дня нужно отмывать в бане, перед тем как показать гостям?
Мать Геновева хлопнула в ладоши.
– Разбудите леди Джоанну, – сказала она прибежавшей послушнице, – и попросите ее немедленно пожаловать к столу.
Это был третий необычный день Джоанны. Поднятая среди ночи, она накинула платье и, доплетая на ходу косу, щурясь на свет, вошла в трапезную.
Рыцарь Бёрли во все глаза смотрел на девушку. Скромно, не поднимая ресниц, она обошла большой стол и остановилась перед настоятельницей. Мать Геновева поцеловала ее в лоб и, обняв за плечи, повернула к рыцарю.
– Благородный сэр Саймон Бёрли приехал проведать, как живется тебе в монастыре, Джоанна. Поздоровайся с ним и расскажи обо всем, что может его интересовать.
Когда девушка протянула ему руку, сэр Саймон Бёрли с удовлетворением отметил, что рука была, может быть, несколько смуглее, чем полагается леди, но чистая и с коротко обрезанными ногтями.
– Здравствуйте, добрый сэр Саймон, – сказала она, не поднимая глаз, и села рядом, потому что рыцарь пододвинул ей скамью.
Немедленно он приступил к допросу:
– Хорошо ли вам живется здесь, Джоанна?
– Да, – ответила девушка.
– Разве вам никогда не приходит желание снова вернуться в старый Друриком? – спросил он участливо.
– Нет.
– Разве вы уже не любите больше собак и лошадей?
– Мы ездили за это время два раза на охоту, – вмешалась мать Геновева. – Собак здесь целая свора, но Джоанна уже вышла из того возраста, когда забавляются щенками.
– Раньше вы оказывали мне больше доверия, – попенял рыцарь добродушно. – Помните, я принес вам живую куропатку?
– Нет, фазанью курочку, – сказала вдруг Джоанна тоненьким голосом.
Она протянула руку и снова спрятала ее за спину. Ей захотелось положить голову на грудь рыцаря и хорошенько выплакаться. Но она только на секунду закрыла глаза. Так как молчание длилось слишком долго, аббатиса снова вмешалась в разговор:
– Не вы ли, благородный рыцарь, потешались когда-то над платьями Джоанны, из которых она выросла много лет назад?
Джоанна с мольбой подняла на нее глаза.
– И как вы ее называли, я не припомню… Да, вонючим хорьком. Ты не должна так краснеть, Джоанна, потому что с тех пор, как ты у нас, никто не скажет о тебе ничего дурного. Разве вы не помните, как жилось бедняжке в Друрикоме? Я не говорю уже о том, что она воспитывалась с конюхами и егерями и присутствовала на всех попойках старого пьяницы. А спала она в холле на голых досках, чуть прикрытая какими-то лохмотьями. Сейчас у нее два сундука нарядов. Спит она в сорочке, как принцесса крови. И у нее еще есть вторая для перемены.
Джоанна сидела с опущенными глазами.
Саймон Бёрли налил ей стакан вина, но она, остановив его на полдороге, долила вино водой.
«На похоронах сэра Тристана она кричала и плакала, когда у нее отняли четвертый стакан, – подумал рыцарь. – Да, верно, она воспитывалась совсем не так, как полагалось бы девице хорошего дома». Но это не должно его останавливать.
– Я приехал для того, чтобы предложить вам снова вернуться в Друриком, – сказал он решительно. – Сэра Гью ночью отвезли домой. Его хватил удар. Он лежит в пустом холле, одинокий и беспомощный. Лицо его наполовину синее и наполовину красное, и он не может пошевелить ни одним пальцем. Жизнь его исчисляется уже не днями, а часами… Неужели вам не жалко его, Джоанна?
– Нет, – ответила девушка.
– Почему ты так говоришь, Джоанна? – укоризненно заметила настоятельница. – Разве тебя здесь не учили забывать обиды?.. Вы не должны удивляться, сэр Саймон, – добавила она тихо. – В Друрикоме бедную сироту обижали все, кому не лень.
Саймон Бёрли сидел, барабаня по столу пальцами. Его паж переговаривался с господином рыцарем де Жуайезом, а сокольничий Генри Бэкстон откровенно ухмылялся прямо ему в лицо.
Жилы на лбу Саймона Бёрли вздулись и посинели.
– Может быть, рыцарь имеет желание осмотреть келью, где спит девица? – спросила настоятельница.
Чтобы не видеть лиц слуг и не слышать их перешептывания, рыцарь Бёрли поднялся с места. Аббатиса шла несколько впереди него, держа в руке свечу, а Джоанна – за ним, отступив на два шага.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85