Кентцам не из-за чего было с ними ссориться. Если их собственные вилланы имеют против рыцарей какое-нибудь зло, они должны прийти сюда со своими жалобами, и король их рассудит. Впрочем, скоро во всей Англии не останется ни одного виллана.
Кентцы вслух расхваливали молодого Ричарда. Вот, когда рядом с ним нет дурных советчиков, король отлично съездил на Мейль-Энд. Уже поздно, а его нет до сих пор – значит, он обо всем хорошенько потолкует с мужиками!
Кентцы, смеясь, заговаривали с дворянами. Господам нечего так пугаться: не ради них мужики ворвались во дворец. Люди, ради которых они проделали этот трудный и далекий путь, уже давно перечислены у мужиков в списках, и они никуда не скроются от народного гнева.
Вбежав в алтарь придворной капеллы, Джек первым заметил Саймона Сэдбери. Съежившись, канцлер, сидя на корточках, прятался за бархатным покровом, свисавшим с алтаря.
– Вставай, Саймон Сэдбери! – крикнул Джек изо всех сил.
Архиепископ поднялся. Он держал в руке серебряное распятие. Дрожащей рукой он широко перекрестил мужиков.
Некоторые из них ворвались в церковь в шапках. Опомнившись, мужики тотчас же обнажили головы.
Это ободрило архиепископа.
– Вон отсюда! – крикнул он громовым голосом. – Дайте себе отчет, на кого вы поднимаете руку!
– Мы пришли у тебя требовать отчета, изменник! – сказал Джон Хьюг из Кента. И он снова напялил свою шапку по самые уши.
– Ты изменник королю и народу! – кричали в толпе. – Сегодня пришел твой последний день, Саймон Сэдбери!
Джек взял канцлера за плечи и потащил к выходу. Архиепископ упирался и хватался за все, что ему попадалось под руки. Бархатный роскошный покров с алтаря волочился за ним и мёл пыль до самого холма Тауэргилля.
Саймон Сэдбери стал весь мокрый от пота, челюсть его отвисла. На него страшно было смотреть.
Джек остановился на Тауэргилле. Руки и ноги его дрожали. Озноб пробирал его до самых костей.
– Дайте кто-нибудь острый топор! – крикнул он.
Тогда канцлер, взвизгнув, рванулся из его рук и побежал вниз. Поскользнувшись на мокрой траве, он упал, и его снова отнесли на вершину холма.
– Если вы тронете хоть волос с моей головы, – кричал он, – папа наложит интердикт на всю Англию! Церкви закроются! Никто не станет крестить ваших детей, венчать вас и отпевать ваших покойников!
– Ладно, – ответил лохматый черный мужик, выходя вперед с топором. – Я Джон Стерлинг из Эссекса. Ты меня узнаешь, Саймон Сэдбери?
Архиепископ сейчас не узнал бы даже родного брата.
Мужик задрал рубаху. На боку у него синела старая, затянувшаяся рана. Неправильно сросшееся ребро выпирало наружу.
– Еще не узнал?..
Нет, архиепископ не мог его узнать.
– По твоему приказанию меня повесили за ребро, и я висел на крюке один день и две ночи, пока волки не стянули меня за ноги вниз. Вот!
Мужик показал ногу с изувеченной ступней.
Саймон Сэдбери закрыл глаза.
– Этот виллан был должен аббатству всего четырнадцать шиллингов и шесть пенсов. Но он богохульничал и кричал плохое о господах и монахах. Господи! Господи! За какую малость ты так караешь меня! – бормотал он плача.
Перекрестившись, мужик поднял топор.
Канцлера второпях забыли связать, и он увертывался от каждого удара. Только на девятый раз голову его отделили от туловища.
На соседнем холме таким же образом распростились с жизнью казначей Ричард Гелз, Джон Лэг, Уилльям Эппельдор, а также и купец Ричард Лайонс.
Джек заболел. Шатаясь, он сошел с Тауэргилля. Башмаки его размокли от крови. Он снял их и бросил в кусты. Трава приятно освежала горячие ступни. Ему нужно было увидеть Джона Бола. Только одного Джона Бола!
Он пошел по улице, ведущей к Смисфилду.
Навстречу Джеку бежали люди. Они размахивали дубинками, кольями, выдернутыми из изгородей, некоторые держали в руках камни.
– За короля Ричарда и общины! – кричали они, и каждый встречный должен был им отвечать тем же.
Если ему это не приходило в голову, его убивали.
На Ломбард-стрите улицу запрудила огромная толпа ремесленников.
– За короля Джона и общины! – крикнул чей-то одинокий голос.
Джек быстро повернулся. Боль была точно налита в его голове по самые брови и, когда он поворачивал голову, перекатывалась из одной стороны в другую.
«Значит, купец был прав! Находятся и такие, которые кричат Ланкастера. Ни к чему все это. Что может значить один голос на тысячи!»
Шатаясь, он побрел дальше.
Навстречу ему подмастерья волокли фламандца. Бедняга был уже весь в крови, но его сзади еще добивали палкой. Всем распоряжался худой человек в скромном черном платье.
– Он говорил «брот» и «кавзе»! Он говорил «брот» и «кавзе»! – беснуясь, орали уличные мальчишки и швыряли в фламандца камнями.
Пожилой ремесленник с ремешком на лбу, остановившись, в ужасе смотрел на это страшное дело. Если бы сейчас с неба упал огненный дождь, он тоже не мог бы остановить этих людей.
Джек в изнеможении прислонился к забору.
– Что же вы смотрите, мужики! – сказал пожилой ремесленник с гневом.
– Мы ничего не знаем о городских делах. Это расправляются сами подмастерья, – ответил Джек устало.
– Если бы подмастерья! – крикнул ремесленник, хватая его за плечо. – Ты приглядись к этому кощею. Сегодня он снял с себя меха и золото. Это самый богатый человек в Лондоне – суконщик Никлас Брембер.
Джон Бол уже готовился отправиться на Смисфилд, где послушать его собралось несколько тысяч кентцев, когда, рванув угол палатки, кто-то вбежал и упал ему в ноги.
Поп тотчас же узнал этого человека и тотчас же понял, что привело его сюда.
Обняв Джека, он ласково положил его голову к себе на колени.
– Мужайся, мальчик! – сказал он, нежно гладя Джека по спутанным волосам. – Конечно, это труднее, чем убивать в честном бою. Но ведь мы мужики, а мужикам всегда выпадает грязная работа!
Глава III
Уот Тайлер, Джон Бол, Джек Строу, Аллан Тредер и Джон Стерлинг в ряд стояли перед своими людьми, когда мимо с песнями повалили с Мейль-Энда эссексцы.
Полчаса назад в Лондон возвратился король.
Разглядев кентских вождей, эссексцы бросали в воздух шапки и кричали. Эти люди вели их в Эссексе и только в Эйризе отстали, когда у эссексцев появились свои начальники.
Многие мужики украсили свои шапки ветками и цветами. Они шагали, обнявшись, по трое и по четверо в ряд. Через площадь Св. Екатерины проходили всё новые и новые толпы народа, и воздух дрожал от приветственных криков.
Мужики подходили к отцу Джону Болу и просили у него благословения; многие целовали его руки и плечи и даже подол его рясы.
Трудно было добиться, чтобы кто-нибудь рассказал все толком, и только под конец можно было понять, что произошло на Мейль-Энде.
Король говорил с эссексцами, как лучший друг. Нет, даже больше подходит сказать – как дитя со своими наставниками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
Кентцы вслух расхваливали молодого Ричарда. Вот, когда рядом с ним нет дурных советчиков, король отлично съездил на Мейль-Энд. Уже поздно, а его нет до сих пор – значит, он обо всем хорошенько потолкует с мужиками!
Кентцы, смеясь, заговаривали с дворянами. Господам нечего так пугаться: не ради них мужики ворвались во дворец. Люди, ради которых они проделали этот трудный и далекий путь, уже давно перечислены у мужиков в списках, и они никуда не скроются от народного гнева.
Вбежав в алтарь придворной капеллы, Джек первым заметил Саймона Сэдбери. Съежившись, канцлер, сидя на корточках, прятался за бархатным покровом, свисавшим с алтаря.
– Вставай, Саймон Сэдбери! – крикнул Джек изо всех сил.
Архиепископ поднялся. Он держал в руке серебряное распятие. Дрожащей рукой он широко перекрестил мужиков.
Некоторые из них ворвались в церковь в шапках. Опомнившись, мужики тотчас же обнажили головы.
Это ободрило архиепископа.
– Вон отсюда! – крикнул он громовым голосом. – Дайте себе отчет, на кого вы поднимаете руку!
– Мы пришли у тебя требовать отчета, изменник! – сказал Джон Хьюг из Кента. И он снова напялил свою шапку по самые уши.
– Ты изменник королю и народу! – кричали в толпе. – Сегодня пришел твой последний день, Саймон Сэдбери!
Джек взял канцлера за плечи и потащил к выходу. Архиепископ упирался и хватался за все, что ему попадалось под руки. Бархатный роскошный покров с алтаря волочился за ним и мёл пыль до самого холма Тауэргилля.
Саймон Сэдбери стал весь мокрый от пота, челюсть его отвисла. На него страшно было смотреть.
Джек остановился на Тауэргилле. Руки и ноги его дрожали. Озноб пробирал его до самых костей.
– Дайте кто-нибудь острый топор! – крикнул он.
Тогда канцлер, взвизгнув, рванулся из его рук и побежал вниз. Поскользнувшись на мокрой траве, он упал, и его снова отнесли на вершину холма.
– Если вы тронете хоть волос с моей головы, – кричал он, – папа наложит интердикт на всю Англию! Церкви закроются! Никто не станет крестить ваших детей, венчать вас и отпевать ваших покойников!
– Ладно, – ответил лохматый черный мужик, выходя вперед с топором. – Я Джон Стерлинг из Эссекса. Ты меня узнаешь, Саймон Сэдбери?
Архиепископ сейчас не узнал бы даже родного брата.
Мужик задрал рубаху. На боку у него синела старая, затянувшаяся рана. Неправильно сросшееся ребро выпирало наружу.
– Еще не узнал?..
Нет, архиепископ не мог его узнать.
– По твоему приказанию меня повесили за ребро, и я висел на крюке один день и две ночи, пока волки не стянули меня за ноги вниз. Вот!
Мужик показал ногу с изувеченной ступней.
Саймон Сэдбери закрыл глаза.
– Этот виллан был должен аббатству всего четырнадцать шиллингов и шесть пенсов. Но он богохульничал и кричал плохое о господах и монахах. Господи! Господи! За какую малость ты так караешь меня! – бормотал он плача.
Перекрестившись, мужик поднял топор.
Канцлера второпях забыли связать, и он увертывался от каждого удара. Только на девятый раз голову его отделили от туловища.
На соседнем холме таким же образом распростились с жизнью казначей Ричард Гелз, Джон Лэг, Уилльям Эппельдор, а также и купец Ричард Лайонс.
Джек заболел. Шатаясь, он сошел с Тауэргилля. Башмаки его размокли от крови. Он снял их и бросил в кусты. Трава приятно освежала горячие ступни. Ему нужно было увидеть Джона Бола. Только одного Джона Бола!
Он пошел по улице, ведущей к Смисфилду.
Навстречу Джеку бежали люди. Они размахивали дубинками, кольями, выдернутыми из изгородей, некоторые держали в руках камни.
– За короля Ричарда и общины! – кричали они, и каждый встречный должен был им отвечать тем же.
Если ему это не приходило в голову, его убивали.
На Ломбард-стрите улицу запрудила огромная толпа ремесленников.
– За короля Джона и общины! – крикнул чей-то одинокий голос.
Джек быстро повернулся. Боль была точно налита в его голове по самые брови и, когда он поворачивал голову, перекатывалась из одной стороны в другую.
«Значит, купец был прав! Находятся и такие, которые кричат Ланкастера. Ни к чему все это. Что может значить один голос на тысячи!»
Шатаясь, он побрел дальше.
Навстречу ему подмастерья волокли фламандца. Бедняга был уже весь в крови, но его сзади еще добивали палкой. Всем распоряжался худой человек в скромном черном платье.
– Он говорил «брот» и «кавзе»! Он говорил «брот» и «кавзе»! – беснуясь, орали уличные мальчишки и швыряли в фламандца камнями.
Пожилой ремесленник с ремешком на лбу, остановившись, в ужасе смотрел на это страшное дело. Если бы сейчас с неба упал огненный дождь, он тоже не мог бы остановить этих людей.
Джек в изнеможении прислонился к забору.
– Что же вы смотрите, мужики! – сказал пожилой ремесленник с гневом.
– Мы ничего не знаем о городских делах. Это расправляются сами подмастерья, – ответил Джек устало.
– Если бы подмастерья! – крикнул ремесленник, хватая его за плечо. – Ты приглядись к этому кощею. Сегодня он снял с себя меха и золото. Это самый богатый человек в Лондоне – суконщик Никлас Брембер.
Джон Бол уже готовился отправиться на Смисфилд, где послушать его собралось несколько тысяч кентцев, когда, рванув угол палатки, кто-то вбежал и упал ему в ноги.
Поп тотчас же узнал этого человека и тотчас же понял, что привело его сюда.
Обняв Джека, он ласково положил его голову к себе на колени.
– Мужайся, мальчик! – сказал он, нежно гладя Джека по спутанным волосам. – Конечно, это труднее, чем убивать в честном бою. Но ведь мы мужики, а мужикам всегда выпадает грязная работа!
Глава III
Уот Тайлер, Джон Бол, Джек Строу, Аллан Тредер и Джон Стерлинг в ряд стояли перед своими людьми, когда мимо с песнями повалили с Мейль-Энда эссексцы.
Полчаса назад в Лондон возвратился король.
Разглядев кентских вождей, эссексцы бросали в воздух шапки и кричали. Эти люди вели их в Эссексе и только в Эйризе отстали, когда у эссексцев появились свои начальники.
Многие мужики украсили свои шапки ветками и цветами. Они шагали, обнявшись, по трое и по четверо в ряд. Через площадь Св. Екатерины проходили всё новые и новые толпы народа, и воздух дрожал от приветственных криков.
Мужики подходили к отцу Джону Болу и просили у него благословения; многие целовали его руки и плечи и даже подол его рясы.
Трудно было добиться, чтобы кто-нибудь рассказал все толком, и только под конец можно было понять, что произошло на Мейль-Энде.
Король говорил с эссексцами, как лучший друг. Нет, даже больше подходит сказать – как дитя со своими наставниками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85