) Дантышек этот решил оставить отца Миколая и без этого утешения… А как мечтал пан доктор о карте Польши! Об истории Польши! А вот Дантышек вкупе с проклятым Гозиусом взвели на отца Александра какой-то поклеп, бог знает какие обвинения… Хорошо, что у того брат в Риме при папском дворе, удалось оправдаться кое-как… Но в Вармии отцу Александру уже не бывать… Да, пусто, пусто стало вокруг… Радовался отец Миколай на ученика своего Ретика (тот ведь около года у нас прожил), но куда там! Больше лютерцы Ретика сюда не пустят! Они ведь думали, что он, все здесь высмотрев да вычитав, хулу на отца Миколая взведет, а Ретик – ну и храбрый же он человек! – возвеличил в своем писании нашего доктора… Вот и лишили его кафедры в Виттемберге, пришлось ему в Лейпциг перебираться. – Горестно вздохнув, старик замолчал. – Вот тогда-то, как узнал отец Миколай, каким гонениям из-за него подвергли Ретика, и пошла у него во второй раз кровь, – добавил Войцех. – В первый раз, когда это случилось, нам и на ум не могло прийти, что лекарь наш дорогой сам может заболеть… В первый раз у него кровь носом шла без остановки четыре дня подряд, он в лежку тогда слег… Это когда проклятый Дантышек Анну Шиллинг из Фромборка выслал… Да…
Взгляд Войцеха упал на Вацка, и, пожевав губами, старик замолчал.
– Вот еще отец Гизе к нам когда-никогда приезжает, – снова начал он через минуту. – Да ведь недосуг ему – епископство много времени отнимает… Хорошо, что хоть вы собрались навестить отца Миколая… Он ведь нет-нет, да и скажет: «Что же это мальчики мои давно не были?» А мальчикам-то небось самим лет по сорок стукнуло?
– По пятьдесят скоро стукнет, – отозвался Збигнев.
– А что же, Каспер, у тебя сыночек такой молодой? Или постарше есть?
– Была девочка… умерла… – ответил Каспер и, обхватив Вацка за плечи, вышел из каморки старого слуги.
Первая девочка до того походила на Ванду, что он до сих пор не может успокоиться после этой утраты.
С трудом протащив сверток карты в низенькую дверь, за ними следом двинулся и Збигнев.
В коридоре Вацек остановился.
– Отец, – начал он смущенно, – кто это… Отец, Анна Шиллинг – это Ганнуся и есть?
Збигнев укоризненно покачал головой и приложил палец к губам.
Возможно, Каспер не заметил этого жеста, а возможно – и заметил, только он сказал:
– Почему-то считается, что детям или вот таким отрокам не следует говорить о любви. А слышат они постоянно от близких, от учителей, от наставников о войнах, об осадах крепостей, об открывателях новых земель, об уничтожении диких племен, о великих людях древности… Эх, не умею я красно говорить, ты бы, Збышек, изложил все это лучше, чем я… Но ведь у этих самых великих людей древности, у этих военачальников и мореплавателей были матери, сестры, жены, невесты. Они-то и помогали им жить, творить, воевать…
– Ну, воевать они, наверно, мешали, – заметил Збигнев с улыбкой.
Но Каспер продолжал, не обратив внимания на его слова:
– Вот полюбит в первый раз такой вот Вацек, или Анджей, или Генюсь чистой, светлой любовью, а из книг да из песен он уже знает, что такой-то рыцарь в честь своей возлюбленной убил столько-то людей на турнире, а такой-то с ее именем на устах раскроил голову врагу, а еще третий, захватив дикий остров и уничтожив всё его население, назвал остров именем своей дамы… А еще какой-то, взобравшись по веревочной лестнице в светелку к своей даме, выкрал ее насильно, перекинул, как дикий татарин, через седло, так что золотые ее волосы мели дорожную пыль… А Вацку или Генюсю хочется только с обожанием смотреть на свою любимую да разве что подол ее платья целовать… И решает он, начитавшись этих романов, что любовь его детская и смешная и что сам он человек нестоящий… А ведь это настоящая любовь и есть… Надо, надо юношам нашим рассказывать о настоящей любви!.. Учить их настоящей любви!
Вацек как завороженный смотрел на отца. Таким красивым он никогда еще его не видел…
– Ты спросил, сынок: «Анна Шиллинг – это и есть Ганнуся»? Да, так называл ее Учитель. А все слуги во Фромборке и окрестные хлопы прозвали ее божьим ангелом.
Заботу о больном поделили между собой Ежи Доннер, старый Войцех, отец Фабиан Эмерих и свояк отца Миколая – Левше, которого Коперник, не в силах справляться с делами, уже давно попросил себе в помощники. Левше и предстояло наследовать по нем каноникат.
Напрасно Збигнева беспокоило, что у постели тяжелобольного суетится слишком много народу: гостям из Гданьска тоже нашлось дело. И отец Ежи, и Войцех, и отец Эмерих были люди в возрасте, они с трудом могли приподнимать тяжелого, тучного отца Миколая, когда тому нужно было оправить постель. «Молодой Левше» тоже не был уже таким молодым, но все же лет на десять моложе гданьщан. Но, как человек кабинетный, всю жизнь свою проведший в четырех стенах, он по слабости здоровья был плохим помощником.
Збигнев же и Каспер легко и ловко приподнимали больного, а когда отцу Миколаю становилось немного лучше, сделав из рук скамеечку, подносили его к окну и давали полюбоваться на звезды.
Правда, застав как-то вечером всех троих у окна, отец Эмерих строго отчитал моряка и Учителя за то, что они, не знающие законов медицины, тревожат отца Миколая, перенося его с места на место, и не дают якобы зажить небольшому, лопнувшему у него в мозгу кровеносному сосуду, а это может задержать окончательное выздоровление.
Опытный медик, доктор Коперник только грустной улыбкой ответил на слова собрата.
Приходя время от времени в себя, отец Миколай просил Каспера рассказывать ему о тех чудесных дальних странах, в которых тому довелось побывать. Збигнев же делился с больным планами своего будущего труда – истории Польши.
Вацек дни и ночи проводил у постели больного. Он лучше, чем отец и дядя, лучше врачей и родственников научился по одному взгляду отца Миколая угадывать, что тому нужно. А иногда, сидя у его изголовья, мальчик повторял ему историю похищения тети Митты и Уршулы, которую сам знал уже наизусть.
И всегда в одном и том же месте рассказа по мертвеющим губам Коперника пробегала слабая улыбка.
Поэтому Вацек, чтобы не утомлять больного, часто начинал свой рассказ именно с этого места:
– «И вот начальник рейтаров говорит дяде Франеку: „Послушай, а нельзя ли к возку какие-нибудь запоры приделать, а? Солдаты мои волнуются: погибнуть на войне – другое дело, а вот если тебе горло перегрызут“… Вы слышите меня, ваше преподобие?
Коперник молча опускал ресницы.
– «А дядя Франек отвечает: „Забьем гвоздями дверцу возка, монахини выскочить оттуда и не смогут“…
И Вацек, как солнышка из-за туч, дожидался появления на губах отца Миколая улыбки.
Коперник говорил уже с большим трудом. И, как это ни странно, Вацек за несколько дней научился понимать его нечленораздельную речь лучше, чем специально приставленные к больному люди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125
Взгляд Войцеха упал на Вацка, и, пожевав губами, старик замолчал.
– Вот еще отец Гизе к нам когда-никогда приезжает, – снова начал он через минуту. – Да ведь недосуг ему – епископство много времени отнимает… Хорошо, что хоть вы собрались навестить отца Миколая… Он ведь нет-нет, да и скажет: «Что же это мальчики мои давно не были?» А мальчикам-то небось самим лет по сорок стукнуло?
– По пятьдесят скоро стукнет, – отозвался Збигнев.
– А что же, Каспер, у тебя сыночек такой молодой? Или постарше есть?
– Была девочка… умерла… – ответил Каспер и, обхватив Вацка за плечи, вышел из каморки старого слуги.
Первая девочка до того походила на Ванду, что он до сих пор не может успокоиться после этой утраты.
С трудом протащив сверток карты в низенькую дверь, за ними следом двинулся и Збигнев.
В коридоре Вацек остановился.
– Отец, – начал он смущенно, – кто это… Отец, Анна Шиллинг – это Ганнуся и есть?
Збигнев укоризненно покачал головой и приложил палец к губам.
Возможно, Каспер не заметил этого жеста, а возможно – и заметил, только он сказал:
– Почему-то считается, что детям или вот таким отрокам не следует говорить о любви. А слышат они постоянно от близких, от учителей, от наставников о войнах, об осадах крепостей, об открывателях новых земель, об уничтожении диких племен, о великих людях древности… Эх, не умею я красно говорить, ты бы, Збышек, изложил все это лучше, чем я… Но ведь у этих самых великих людей древности, у этих военачальников и мореплавателей были матери, сестры, жены, невесты. Они-то и помогали им жить, творить, воевать…
– Ну, воевать они, наверно, мешали, – заметил Збигнев с улыбкой.
Но Каспер продолжал, не обратив внимания на его слова:
– Вот полюбит в первый раз такой вот Вацек, или Анджей, или Генюсь чистой, светлой любовью, а из книг да из песен он уже знает, что такой-то рыцарь в честь своей возлюбленной убил столько-то людей на турнире, а такой-то с ее именем на устах раскроил голову врагу, а еще третий, захватив дикий остров и уничтожив всё его население, назвал остров именем своей дамы… А еще какой-то, взобравшись по веревочной лестнице в светелку к своей даме, выкрал ее насильно, перекинул, как дикий татарин, через седло, так что золотые ее волосы мели дорожную пыль… А Вацку или Генюсю хочется только с обожанием смотреть на свою любимую да разве что подол ее платья целовать… И решает он, начитавшись этих романов, что любовь его детская и смешная и что сам он человек нестоящий… А ведь это настоящая любовь и есть… Надо, надо юношам нашим рассказывать о настоящей любви!.. Учить их настоящей любви!
Вацек как завороженный смотрел на отца. Таким красивым он никогда еще его не видел…
– Ты спросил, сынок: «Анна Шиллинг – это и есть Ганнуся»? Да, так называл ее Учитель. А все слуги во Фромборке и окрестные хлопы прозвали ее божьим ангелом.
Заботу о больном поделили между собой Ежи Доннер, старый Войцех, отец Фабиан Эмерих и свояк отца Миколая – Левше, которого Коперник, не в силах справляться с делами, уже давно попросил себе в помощники. Левше и предстояло наследовать по нем каноникат.
Напрасно Збигнева беспокоило, что у постели тяжелобольного суетится слишком много народу: гостям из Гданьска тоже нашлось дело. И отец Ежи, и Войцех, и отец Эмерих были люди в возрасте, они с трудом могли приподнимать тяжелого, тучного отца Миколая, когда тому нужно было оправить постель. «Молодой Левше» тоже не был уже таким молодым, но все же лет на десять моложе гданьщан. Но, как человек кабинетный, всю жизнь свою проведший в четырех стенах, он по слабости здоровья был плохим помощником.
Збигнев же и Каспер легко и ловко приподнимали больного, а когда отцу Миколаю становилось немного лучше, сделав из рук скамеечку, подносили его к окну и давали полюбоваться на звезды.
Правда, застав как-то вечером всех троих у окна, отец Эмерих строго отчитал моряка и Учителя за то, что они, не знающие законов медицины, тревожат отца Миколая, перенося его с места на место, и не дают якобы зажить небольшому, лопнувшему у него в мозгу кровеносному сосуду, а это может задержать окончательное выздоровление.
Опытный медик, доктор Коперник только грустной улыбкой ответил на слова собрата.
Приходя время от времени в себя, отец Миколай просил Каспера рассказывать ему о тех чудесных дальних странах, в которых тому довелось побывать. Збигнев же делился с больным планами своего будущего труда – истории Польши.
Вацек дни и ночи проводил у постели больного. Он лучше, чем отец и дядя, лучше врачей и родственников научился по одному взгляду отца Миколая угадывать, что тому нужно. А иногда, сидя у его изголовья, мальчик повторял ему историю похищения тети Митты и Уршулы, которую сам знал уже наизусть.
И всегда в одном и том же месте рассказа по мертвеющим губам Коперника пробегала слабая улыбка.
Поэтому Вацек, чтобы не утомлять больного, часто начинал свой рассказ именно с этого места:
– «И вот начальник рейтаров говорит дяде Франеку: „Послушай, а нельзя ли к возку какие-нибудь запоры приделать, а? Солдаты мои волнуются: погибнуть на войне – другое дело, а вот если тебе горло перегрызут“… Вы слышите меня, ваше преподобие?
Коперник молча опускал ресницы.
– «А дядя Франек отвечает: „Забьем гвоздями дверцу возка, монахини выскочить оттуда и не смогут“…
И Вацек, как солнышка из-за туч, дожидался появления на губах отца Миколая улыбки.
Коперник говорил уже с большим трудом. И, как это ни странно, Вацек за несколько дней научился понимать его нечленораздельную речь лучше, чем специально приставленные к больному люди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125