А как боцман корабль оставил? Команда как без него? И вдруг смутная тревога охватила юношу.
– Вуек, а что слышно на нашем корабле? И когда ты думаешь обратно? – спросил он.
– А я обратно и не думаю, – отрезал пан Конопка. – Под начальство Кучинского не пойду, собаке под хвост такого капитана! Это тебе не Рох Бернат, нет! Всю команду разогнал… Вот завез я свою пани Якубову к ее родичам и теперь – вольная птица… Да что это мы, детки, зря языками треплем? Давайте-ка за стол! А Кучинского и без нас черти в ад утащат…
Однако и за едой боцман нет-нет да возвращался в разговоре к отчиму Каспера, капитану Кучинскому.
– Дальние плавания теперь у нас побоку, – толковал он осоловевшим от крепкой вишневки и обильной еды студентам. – Только и знает: в Гамбург – и обратно! Не капитан, а приказчик у немецких купцов! Команду нашу, говорю, всю разогнал, но, пожалуй, и его самого не сегодня – завтра погонят: купец-то теперь тоже не лыком шит, теперь купцу, чтобы нажиться, в дальние страны товар везти надо! Не все же кастильцам да португальцам верховодить!
– Кастильская корона нынче богатая, – сказал, закусив губу, Генрих Адлер. – Мавров да евреев отцы инквизиторы повыгоняли или на кострах пожгли, а денежки их прикарманили!
– Старые новости! Старые новости! – перебил его Каспер. Он знал, что с отцов инквизиторов спор обязательно перекинется на отцов доминиканцев, Збышек вступится за своих воспитателей, и пойдет дым коромыслом! А тут еще чертов педель мимо окон шляется! – Ну, да ладно… Вуек, ты лучше расскажи, какие у тебя дела в Вармии!
– А дела такие, – обсасывая усы, начал пан Конопка. – Уже не знаю даже, с какой стороны к ним подступиться… Давненько все это было, году в восемьдесят четвертом примерно… Зафрахтовал в Торуни один англичанин нашу «Ясколку» под сельдь. Честь честью премию назначил всему экипажу; похваляется перед другими купцами: мол, если уж капитан Бернат что сказал, так слово его – кремень. А вот тебе и кремень! Приходит наш капитан с каким-то духовным – и приказ: «Меняй паруса! В море не пойдем! В Торуни один большой человек помер, нужно его вдову с детишками во Влоцлавек доставить». Не любили у нас на «Ясколке» каботажного плавания, да и приз большой англичанин посулил, но с нашим капитаном не поспоришь… Смотрю – а в капитанскую каюту уже ковры тащат – для вдовы этой, для нее же кубрик всю ночь скребли… Приезжает наутро женщина с двумя парнишками, а за ней – чуть ли не вся Торунь! У короля нашего Зыгмунта и у того поменьше свита! Думаю: «Куда же мы всю ораву денем?» А это, оказалось, только провожатые… Слезы, понимаете, поцелуи… «Пани Барбара да пани Барбара», только и слышно. Барбарой эту самую вдову звали… Да вы не спите, ребята, слушайте!
Каспер толкнул под столом Збигнева: Вуйка, когда он заведет рассказы, и всемирным потопом не остановишь.
– И вот надо же было случиться такой беде! – нацеживая себе пятую кружку, продолжал боцман. – Только что бедная женщина мужа потеряла, а тут – чуть обоих сыночков разом не лишилась. Вышли мы уже на большую воду, капитан с мостика не сходит, течение здесь – ого! – Висла шутить не любит! Вдруг слышу: плюхнулось что-то позади меня. Не успел оглянуться – опять что-то плюхнулось. А это, оказывается, старший сынок пани Барбары загляделся на что-то, перевесясь за борт, да и свалился в воду. А младший, долго не раздумывая, кинулся его спасать… Ну, не погибать же христианским душам! Прыгнул и я и обоих утопленников за чубы вытащил. Тот, постарше, дрожьмя дрожит от холода или с перепугу, а маленький – мне: «Как твое имя, добрый человек, чтобы мы знали, за кого молиться». Сам синий весь, руки заледенели, а он голову эдак закинул. «Капитана Берната имя, мол, он хорошо запомнил, но вот ему нужно знать имя ихнего спасителя!» А матушка его уже и талеры мне сует и крест нагрудный, весь в дорогих каменьях, на меня надевает. Только я ничего этого не принял. «Деньги, – говорю, – вам самим сгодятся. Вам, – говорю, – еще обоих сыночков надо на ноги подымать. Да и доченьки, я слышал, у вас есть, приданое нужно копить. А имя мое Якуб Конопка. Капитана нашего, верно, Рохом Бернатом звать, оба мы добрые католики, а не какие-нибудь басурмане, знаем, как человеку нужно в беде помочь!..»
– Капитан наш, а его отец, – кивнул боцман на Каспера, – великого благородства человек был: неустойку англичанину заплатил, а с вдовы за провоз ничего не взял.
«Ну, дай бог тебе счастья, добрый матрос, – говорит пани Барбара, а сама чуть руки мне не целует: не умеют бабы боцмана от простого матроса отличить! – Ни тебя, – говорит, – ни капитана твоего я вовек не забуду!» И верно, как после смерти отца стали тебя, Каспер, в эту академию Краковскую определять, так и торуньское купечество, и наши гданьские судовладельцы петицию в Краков послали, и видишь, какое дело, даже из самой Вармии гонец, говорят, был… Родня-то у женщины этой, оказывается, знатная… Да… Видел я потом этого утопленника своего – раза три или четыре. В Гданьске, в Кракове и опять же в Торуни… Славный такой из него юноша вымахал. Подходить, однако, я к нему не подходил: столько лет прошло, навряд ли, думаю, он меня узнает… Ан нет, оказывается, и он меня не забыл. Уже каноником случилось ему побывать у нас в Гданьске, так, верите ли, домишко наш на набережной разыскал… Я в ту пору, на жалость, в плавании был, так он не погнушался: с моей пани Якубовой часа два просидел…
А в прошлом году на освящение фрегата «Торунь» собралось в Гданьске народу видимо-невидимо: как же, сам епископ вармийский прибыл корабль святить! Духовенства как в Рим понаехало! Смотрю – в толпе знакомое лицо. Приглядываюсь, а это он, мой утопленник!.. Сановитый такой из себя… Узнал я его, но виду, конечно, не подаю: гданьщанин должен свой гонор иметь. А он, как заметил меня в толпе, сейчас же ко мне. «Спаситель мой», мол, и всякие такие слова. Про капитана Берната спрашивает. Объяснил я ему, что помер наш капитан, а сыночка его, Каспера, в Краковскую академию приняли. «Не иначе, – говорю, – какая-то сильная рука ему помогала». А он и бровью не повел. «Это, – говорит, – хорошо, что сын славного Берната в такой славной академии учится». Увязался за мной на «Ясколку». «Не та наша „Ясколка“ теперь», – отговариваю я его. И он, верно, посмотрел, посмотрел, да и говорит мне: «Пан Якуб, если будет у тебя что не ладиться с твоим горе-капитаном, приезжай к нам в Вармию. Польская корона, конечно, побогаче, но и наш диацез не пасынок у святого отца в Риме: две каравеллы у итальянцев купили, третий – палубный – в Гданьске достраивается. Хорошие моряки нам нужны». И вот, как вышли у нас нелады с твоим отчимом, – пан Конопка со зла даже сплюнул наземь, – я и собрался в Вармию. И еду я, – боцман весь как-то приосанился, – еду я, – откашливаясь, повторил он, – к его преподобию, племяннику самого вармийского владыки, канонику Миколаю Копернику!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125
– Вуек, а что слышно на нашем корабле? И когда ты думаешь обратно? – спросил он.
– А я обратно и не думаю, – отрезал пан Конопка. – Под начальство Кучинского не пойду, собаке под хвост такого капитана! Это тебе не Рох Бернат, нет! Всю команду разогнал… Вот завез я свою пани Якубову к ее родичам и теперь – вольная птица… Да что это мы, детки, зря языками треплем? Давайте-ка за стол! А Кучинского и без нас черти в ад утащат…
Однако и за едой боцман нет-нет да возвращался в разговоре к отчиму Каспера, капитану Кучинскому.
– Дальние плавания теперь у нас побоку, – толковал он осоловевшим от крепкой вишневки и обильной еды студентам. – Только и знает: в Гамбург – и обратно! Не капитан, а приказчик у немецких купцов! Команду нашу, говорю, всю разогнал, но, пожалуй, и его самого не сегодня – завтра погонят: купец-то теперь тоже не лыком шит, теперь купцу, чтобы нажиться, в дальние страны товар везти надо! Не все же кастильцам да португальцам верховодить!
– Кастильская корона нынче богатая, – сказал, закусив губу, Генрих Адлер. – Мавров да евреев отцы инквизиторы повыгоняли или на кострах пожгли, а денежки их прикарманили!
– Старые новости! Старые новости! – перебил его Каспер. Он знал, что с отцов инквизиторов спор обязательно перекинется на отцов доминиканцев, Збышек вступится за своих воспитателей, и пойдет дым коромыслом! А тут еще чертов педель мимо окон шляется! – Ну, да ладно… Вуек, ты лучше расскажи, какие у тебя дела в Вармии!
– А дела такие, – обсасывая усы, начал пан Конопка. – Уже не знаю даже, с какой стороны к ним подступиться… Давненько все это было, году в восемьдесят четвертом примерно… Зафрахтовал в Торуни один англичанин нашу «Ясколку» под сельдь. Честь честью премию назначил всему экипажу; похваляется перед другими купцами: мол, если уж капитан Бернат что сказал, так слово его – кремень. А вот тебе и кремень! Приходит наш капитан с каким-то духовным – и приказ: «Меняй паруса! В море не пойдем! В Торуни один большой человек помер, нужно его вдову с детишками во Влоцлавек доставить». Не любили у нас на «Ясколке» каботажного плавания, да и приз большой англичанин посулил, но с нашим капитаном не поспоришь… Смотрю – а в капитанскую каюту уже ковры тащат – для вдовы этой, для нее же кубрик всю ночь скребли… Приезжает наутро женщина с двумя парнишками, а за ней – чуть ли не вся Торунь! У короля нашего Зыгмунта и у того поменьше свита! Думаю: «Куда же мы всю ораву денем?» А это, оказалось, только провожатые… Слезы, понимаете, поцелуи… «Пани Барбара да пани Барбара», только и слышно. Барбарой эту самую вдову звали… Да вы не спите, ребята, слушайте!
Каспер толкнул под столом Збигнева: Вуйка, когда он заведет рассказы, и всемирным потопом не остановишь.
– И вот надо же было случиться такой беде! – нацеживая себе пятую кружку, продолжал боцман. – Только что бедная женщина мужа потеряла, а тут – чуть обоих сыночков разом не лишилась. Вышли мы уже на большую воду, капитан с мостика не сходит, течение здесь – ого! – Висла шутить не любит! Вдруг слышу: плюхнулось что-то позади меня. Не успел оглянуться – опять что-то плюхнулось. А это, оказывается, старший сынок пани Барбары загляделся на что-то, перевесясь за борт, да и свалился в воду. А младший, долго не раздумывая, кинулся его спасать… Ну, не погибать же христианским душам! Прыгнул и я и обоих утопленников за чубы вытащил. Тот, постарше, дрожьмя дрожит от холода или с перепугу, а маленький – мне: «Как твое имя, добрый человек, чтобы мы знали, за кого молиться». Сам синий весь, руки заледенели, а он голову эдак закинул. «Капитана Берната имя, мол, он хорошо запомнил, но вот ему нужно знать имя ихнего спасителя!» А матушка его уже и талеры мне сует и крест нагрудный, весь в дорогих каменьях, на меня надевает. Только я ничего этого не принял. «Деньги, – говорю, – вам самим сгодятся. Вам, – говорю, – еще обоих сыночков надо на ноги подымать. Да и доченьки, я слышал, у вас есть, приданое нужно копить. А имя мое Якуб Конопка. Капитана нашего, верно, Рохом Бернатом звать, оба мы добрые католики, а не какие-нибудь басурмане, знаем, как человеку нужно в беде помочь!..»
– Капитан наш, а его отец, – кивнул боцман на Каспера, – великого благородства человек был: неустойку англичанину заплатил, а с вдовы за провоз ничего не взял.
«Ну, дай бог тебе счастья, добрый матрос, – говорит пани Барбара, а сама чуть руки мне не целует: не умеют бабы боцмана от простого матроса отличить! – Ни тебя, – говорит, – ни капитана твоего я вовек не забуду!» И верно, как после смерти отца стали тебя, Каспер, в эту академию Краковскую определять, так и торуньское купечество, и наши гданьские судовладельцы петицию в Краков послали, и видишь, какое дело, даже из самой Вармии гонец, говорят, был… Родня-то у женщины этой, оказывается, знатная… Да… Видел я потом этого утопленника своего – раза три или четыре. В Гданьске, в Кракове и опять же в Торуни… Славный такой из него юноша вымахал. Подходить, однако, я к нему не подходил: столько лет прошло, навряд ли, думаю, он меня узнает… Ан нет, оказывается, и он меня не забыл. Уже каноником случилось ему побывать у нас в Гданьске, так, верите ли, домишко наш на набережной разыскал… Я в ту пору, на жалость, в плавании был, так он не погнушался: с моей пани Якубовой часа два просидел…
А в прошлом году на освящение фрегата «Торунь» собралось в Гданьске народу видимо-невидимо: как же, сам епископ вармийский прибыл корабль святить! Духовенства как в Рим понаехало! Смотрю – в толпе знакомое лицо. Приглядываюсь, а это он, мой утопленник!.. Сановитый такой из себя… Узнал я его, но виду, конечно, не подаю: гданьщанин должен свой гонор иметь. А он, как заметил меня в толпе, сейчас же ко мне. «Спаситель мой», мол, и всякие такие слова. Про капитана Берната спрашивает. Объяснил я ему, что помер наш капитан, а сыночка его, Каспера, в Краковскую академию приняли. «Не иначе, – говорю, – какая-то сильная рука ему помогала». А он и бровью не повел. «Это, – говорит, – хорошо, что сын славного Берната в такой славной академии учится». Увязался за мной на «Ясколку». «Не та наша „Ясколка“ теперь», – отговариваю я его. И он, верно, посмотрел, посмотрел, да и говорит мне: «Пан Якуб, если будет у тебя что не ладиться с твоим горе-капитаном, приезжай к нам в Вармию. Польская корона, конечно, побогаче, но и наш диацез не пасынок у святого отца в Риме: две каравеллы у итальянцев купили, третий – палубный – в Гданьске достраивается. Хорошие моряки нам нужны». И вот, как вышли у нас нелады с твоим отчимом, – пан Конопка со зла даже сплюнул наземь, – я и собрался в Вармию. И еду я, – боцман весь как-то приосанился, – еду я, – откашливаясь, повторил он, – к его преподобию, племяннику самого вармийского владыки, канонику Миколаю Копернику!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125