«Паны Суходольские… Как мало они изменились!» – подумал Каспер.
Но, матка бозка, какими судьбами?! Слева от пани Ангелины, тоже отступая на шаг и изредка перекидываясь с ней и с ее супругом фразами, шагал… доктор Миколай Коперник! Не замечая прижавшегося к стене Каспера, каноник прошел мимо.
«Как же это Учитель и словом не обмолвился о том, что собирается к Суходольским или Куглеру?!» Однако задумываться об этом Касперу было некогда, глаза его перебегали с одного лица на другое и остановились на последней паре. Две девушки, точно для того, чтобы подчеркнуть разительное несходство свое, шли, замыкая растянувшуюся процессию. Одна, высокая, тонкая, темноглазая, была несомненно красива и прелестна, но взгляд Каспера был прикован к другой – золотоволосой.
Шла она, склонив голову, и слушала, опустив ресницы, что говорила ее спутница.
Глаза! Глаза Митты! Как хотелось Касперу поглядеть в них!
Подходя к дому Куглера, пани Ангелина обратилась с каким-то вопросом к девушкам. Митта подняла наконец свои голубые, обведенные темными кругами глаза, и молодой человек должен был опереться на резную решетку.
Это была и Митта и не Митта… Это, конечно, была не та Митта, которая когда-то в морозное зимнее утро рыдала у него на груди в заснеженном переулке Краковского предместья. Это была новая Митта, как бы старшая сестра прежней: те же черты лица, те же голубые глаза, но выражение этих глаз – о боже! – совсем иное… Ведь тогда – ранним утром, когда Митта рыдала, прощаясь с ним, на лице ее сквозь слезы, точно солнышко сквозь тучи, нет-нет да проступала детская простодушная улыбка… Недаром профессор Ланге частенько пенял дочери, что не подобает немецкой степенной девушке держаться этаким шаловливым котенком.
Черты лица Митты остались, понятно, те же, но сделались как-то суше, строже… Сейчас перед Каспером была взрослая печальная прекрасная женщина с несколько изможденным лицом и горькой складкой у рта. Заточение в монастыре могло изменить ее характер, но – кто знает? – может быть, и разлука с любимым? Может быть, отец Миколай неправ…
Ведь поется же в песнях, да и философы всех стран и эпох твердят о том, что истинная любовь не считается с разлукой и не тускнеет от времени… «Узнает она меня или нет? Если, несмотря на эти страшные шрамы, узнает, значит – любит, значит – будет любить… А тогда…»
Каспер и сам не знал, что будет тогда… Белый, как мел, с неистово колотящимся сердцем, стоял он, дожидаясь, что Митта вот-вот встретится с ним взглядом. Когда девушка подошла поближе, рука его невольно потянулась к ней, а сердце замерло в ожидании ее слов, ее голоса. Он даже закрыл глаза в ожидании чуда.
Первой, однако, отозвалась кареглазая девушка:
– Смотри, Митта! Бедняжка – такой молодой, статный и так изранен! Стыд нам и грех, что люди, сражавшиеся за родину, должны протягивать руку за подаянием!
Замедлив шаги, Митта в упор взглянула на Каспера. Губы ее горько сжались, что-то в лице дрогнуло от сострадания.
Дрожащими пальцами нащупала она у пояса кошелек, а нежный, нисколько не изменившийся за эти долгие годы голос произнес:
– Помолись, убогонький, за упокой души воина Каспера!
В ладонь молодого человека легла холодная монета.
Каспер открыл глаза и несколько мгновений, точно окаменев, не мог двинуться с места. Потом он весь как-то сжался, сгорбился и опрометью кинулся прочь.
И вдруг все члены семьи Суходольских, доктор Миколай Коперник и сам вышедший навстречу гостям Адольф Куглер увидели, как Збигнев Суходольский, который стал было уже подниматься по ступенькам, круто повернул назад и с криком «Каспер! Каспер!» бросился вслед за странным человеком в дорожной одежде.
Глава десятая
ПРИЗНАНИЕ ПАНИ АНЕЛЬКИ САНАТОРОВОЙ
Не для веселой застольной беседы, не отведать вкусные, отлично приготовленные поваром пана Куглера бигосы, паштеты и вертуты направлялся шляхтич Суходольский в дом своего будущего зятя.
Дело в том, что сегодня утром, спозаранку, в дверь к пану Вацлаву постучалась испуганная, не снявшая даже папильоток и ночного чепца супруга его, пани Ангелина.
– Вацек, – сказала она жалобно, – тут пришла ко мне какая-то женщина… Говорит, что она жена доктора, но этому трудно поверить. Знаешь, вид у нее… Поговори с ней и дай немного денег… Она такая растрепанная, что просто страшно. Болтает бог знает что… Про инквизицию, про какого-то раненого хлопа… Я не поняла и половины…
И тут же, следом за пани Суходольской, в кабинет хозяина ворвалась маленькая, худая и действительно очень растрепанная женщина.
– Ой, Езус-Мария, горе мне, горе! – кричала она, тревожа утренний сон еще не поднявшихся с постелей молодых обитателей дома. – Я сама погубила его своим языком! И молодого шляхтича, и эту странную больную паненку!
Не слушая ее дальше, пан Вацлав осторожно выдворил из кабинета свою супругу и плотно прикрыл за ней дверь.
– О чем вы говорите? – спросил он строго, поворачиваясь к ранней посетительнице.
Но та уже судорожно рыдала перед распятием, ломая худые и не очень чистые руки.
Слово за слово пану Вацлаву удалось выпытать у гостьи следующее: Иоанн Санатор, он же Иоганн Вальдманн, муж этой женщины, человек общительный, не отказывающийся в компании пропустить лишнюю кружку пива. Заработки у него неплохие, и жили бы они неплохо, если бы не эта его пагубная страсть и не его щедрый и расточительный характер.
– Вот недавно, пусть пан Суходольский не обижается, ее Ганс бесплатно перевязал и смазал целебной мазью руку хлопа пана Суходольского… И бинты и мазь стоят денег, а Ганс не взял с больного ни гроша…
Пан Вацлав удивленно поднял брови, припоминая, какой же это его хлоп обращался за помощью к доктору Санатору. Так и не вспомнив такого случая, он учтиво пододвинул посетительнице кресло.
– Потом он был приглашен в этот прекрасный дом и лечил молодую паненку… Ясновельможный пан, правда, хорошо ему заплатил, но Ганс тут же отнес золотой в трактир и угощал всех пропойц города Гданьска. Мало того: когда она, жена его, как он говорит, его «обожаемая Анелька», напомнила, что ему следует повторно навестить больную паненку, Ганс ответил, чтобы она не мешалась не в свои дела, что к Суходольским он больше не пойдет, потому что паненку пользует теперь прославленный медик – отец Миколай Коперник, которому он, доктор Санатор, не достоин даже развязать ремень сандалий! Но ясновельможный пан знает ведь, – продолжала она, поднимая на пана Вацлава заплаканные глаза, – что в медицинской практике не положено, чтобы один врач отбивал у другого пациентов! Отец мой тоже был лекарем, не столь прославленным, как доктор Санатор, но и он никогда не пошел бы на такое нехорошее дело, как каноник Коперник!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125