– Патер Арнольд лгун, клятвопреступник и убийца, – произнес он с усилием. – Это верно! Единственное, в чем он прав, мой мальчик, – это в том, что если даже Миколай Коперник сам по себе человек глубокой и искренней веры, то научные труды его отнюдь не будут способствовать прославлению нашей святой католической церкви. Больше того: когда церковники наши поймут, насколько опасны для них его труды, они сожгут каноника на костре и пепел его развеют на все четыре стороны. Ни Диэго Гарсия, трактат которого ты собирался опровергать, ни мой друг Помпонацци не подрывают столь безжалостно самые основы нашей религии, как этот скромный вармийский каноник… Что же касается папы, то должен признаться, что и профессор Ланге, и патер Арнольд оказались гораздо дальновиднее его… Дальновиднее папы оказался и этот сумасшедший августинский монах, который два года назад прибил свои девяносто пять тезисов к дверям Виттенбергского храма! Ты понял меня? Я говорю об августинце Мартине Лютере.
О Мартине Лютере Збигнев, конечно, знал. Он даже под руководством своих наставников пытался как-то писать «Опровержение на 95 тезисов», но, запутавшись в тяжеловесных измышлениях августинца, так и не довел дело до конца.
…Щеки отца Флориана пылали, дыхание со свистом вырывалось из его груди.
– Простите меня, отец мой, я даже не осведомился о вашем здоровье! – сказал Збигнев с раскаянием. – Вам, я вижу, снова стало хуже?
– Я чувствую себя лучше, чем за все время пребывания в изгнании, – ответил больной. – И, может быть, лучше, чем за всю мою долгую и напрасно прожитую жизнь. Единственное, что меня может примирить с ней, – это возможность сейчас отвратить хоть одну человеческую душу от лицемерия наших духовных отцов и вывести на путь правды и познания… Боже мой, боже, чего бы не дал я за то, чтобы сначала начать жить! Пойти другой дорогой – дорогой Леонардо да Винчи, Пико де Мирандола, Миколая Коперника, Парацельса… Даже дорогой этого погибшего на костре барселонца… Перед смертью я хоть бы мог во весь голос выкрикнуть на площади все, что я думаю… Но теперь уже поздно… Патер Арнольд оказался гораздо более опытным медиком, чем я, и монстранц со святыми дарами он привез не зря. Я чувствую, что конец мой близок… Жизнь, оставшуюся мне, следует исчислять не неделями, не днями, а часами, может быть – минутами… Збигнев, Збигнев, что с тобой?!
Отец Флориан насильно поднял голову юноши и заглянул в его лицо, залитое слезами.
– Мужайся, мой мальчик… Тебе еще многое предстоит сделать, а для этого нужны силы и мужество… И, так как я лишен возможности с высоты сложенного из бревен костра говорить с народом, я избираю тебя и последним слушателем своим, и наследником, и душеприказчиком… Я прошу тебя присутствовать при последней моей исповеди… Это наше прощание, сын мой, только, прошу тебя, будь мужествен! Через несколько минут ко мне подымется патер Арнольд принять мое последнее покаяние… Так как у меня нет сил дважды говорить об одном и том же, да и времени осталось мало, прошу тебя присутствовать при этой исповеди!
– А это возможно? Допустит ли патер Арнольд? – спросил Збигнев.
– Вон стенной шкаф. В нем могут уместиться трое таких, как ты. Я слышу уже говор и шаги, это патер Арнольд со своим служкой. Мальчишку он, конечно, отошлет, а ты… Быстрее ступай в шкаф и закройся изнутри на задвижку. Ты услышишь многое, что пригодится тебе в жизни… Это будет последнее мое наставление тебе, высказанное, может быть, иносказательно, но ты, усердный ученик святых отцов, искушенный в силлогизмах и аллегориях, должен будешь меня понять… Быстрее! Быстрее!
Задвижка шкафа щелкнула слишком громко, но звука этого никто не услышал, так как в тот же момент со скрипом распахнулась дверь. Ее открыл служка, пропуская патера Арнольда со святыми дарами. Сам же он в келью не вошел. В первую минуту Збигневу показалось, что он задохнется в этом огромном, заваленном старой одеждой и рухлядью шкафу.
«Не дай господи пыль попадет в нос или в горло и я чихну или закашляюсь», – подумал юноша с опаской.
Но уже через несколько минут, прислушиваясь к происходящей в келье беседе, он забыл обо всех неудобствах.
Прочитав по-латыни молитву и пробормотав неразборчиво приветствие, патер Арнольд задал обычный в таких случаях вопрос:
– Давно ли ты, сын мой, исповедовался в своих грехах и очистил душу покаянием?
– С самого возведения на святой престол папы Льва Десятого я не имел возможности прибегнуть к исповеди и покаяться, – ответил отец Флориан, и Збигнева поразило, как громко и ясно звучит голос умирающего. Это было так разительно не похоже на невнятное бормотание патера Арнольда, что со стороны можно было вообразить, что патер Арнольд исповедуется в своих грехах, а отец Флориан дает ему отпущение.
– Вы сами, святой отец, очевидно, знаете, почему это произошло, – в ответ на недослышанный Збигневом вопрос, сказал отец Флориан. – Вот сейчас, предавая душу свою в руки господни, я и жажду покаяться в этом самом страшном своем грехе! Mea culpa, mea maxima culpa. Усомнившись в чуде господнем, не надеясь на то, что самовозгорится свеча, я по поручению будущего нашего святого отца смазал фитиль его свечи фосфором так, как и при возведении папы Юлия Второго на святой престол сделал это кардинал Проскатолли. Святые отцы сведущи в науках и знают тайну самовозгорания фосфора!
Збигнев чуть не ахнул, сидя в шкафу. С детства он знал, что возведение на папский престол одного из кардиналов – не дело человеческих рук, а чудо господне: в присутствии всего конклава кардиналов, сидящих с незажженными свечами, свеча одного из них вспыхивает огнем. Это господь бог подает знак, что именно этого кардинала он избирает своим наместником на земле.
Смущенное бормотание патера Арнольда, невнятно произнесенная молитва, и снова ясный и звонкий голос человека, отходящего из этого мира:
– О втором моем грехе, от коего, если будет на то божья воля, вы меня разрешите, вам тоже кое-что известно… Зная, что высшие наши церковники из немцев вкупе с рыцарями Тевтонского ордена замышляют дурное против епископа вармийского Лукаша Ваценрода, я, по свойственному мне легкомыслию, не предпринял никаких мер, чтобы отвратить это злое деяние… И вот, святой отец…
Патер Арнольд дружески – ласково прервал его.
– Флориан, – произнес он, – оставим это… Какой я для тебя святой отец? Разве не сидели мы с тобой на одной скамье, не бегали вместе за хорошенькими девушками, которыми так славится Болонья?
– Не пойму я, святой отец, явились ли вы сюда принять мое последнее покаяние или припомнить наши юношеские шалости! – возразил отец Флориан строго.
– Флориан! – еще раз попытался найти доступ к его сердцу патер Арнольд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125