Я был голоден и угрюмо глядел на поданную еду. За исключением разве что сэра Бартлеми Лэдланда, чье поместье находилось примерно в миле к северу, наша семья была самой родовитой во всей округе, тем не менее вряд ли кто-нибудь в нашем городе ужинал столь скудно. Я надеялся, что сегодня к ужину будет мой любимый пирог с травами, в котором пикантный запах кервеля или полыни так чудесно сочетается с запахом сдобного теста и миндаля. Однако на столе стояло длинное блюдо запеченных в раковинах устриц, каравай хлеба и три небольших кружки с элем. Устрицы были приготовлены по старинному французскому рецепту с травами и бренди и подавались они на великолепном серебряном блюде. Это однако отнюдь не улучшило моего настроения, ибо устрицы были самой дешевой едой в нашем городе, неподалеку от которого находились едва ли не обширнейшие устричные отмели во всем королевстве. У нас дома с легкой руки тетушки Гадилды устрицы подавались так часто, что я их уже видеть не мог. Кроме того и не пробуя эля из моей изящной серебряной кружки я был уверен в том, что напиток плохо выдержан и водянист на вкус.
Я вяло потыкал ложкой в малоаппетитную еду на тарелке и пробурчал.
— Неужто мы так бедны, мама? Почему у нас никогда не бывает говядины или баранины, только рыба и устрицы?
Ответила мне тетя Гадилда. Говорила она рублеными фразами, будто экономила слова.
— Неужели нам опять нужно это обсуждать, Роджер? Если сейчас мы потратим наши деньги, то где мы возьмем средства, когда придет время отправлять тебя в свет? Ты должен занять достойное место при дворе. Для этого тебе необходима будет лошадь, собственный слуга, богатая одежда. Неужели не стоит немного поэкономить сейчас, чтобы потом всю жизнь ходить в шелках и атласе, сидеть за королевским столом?
Меня так и подмывало сообщить им о своем решении и я чуть было не поддался искушению. И только сумрачный вид тети Гадилды, которая без всякого аппетита грызла ломтик хлеба, удержал меня от этого. Следует сказать, что нашу поистине спартанскую скудость за столом труднее всего переносить было именно ей. Она терпеть не могла устрицы и никогда их не ела. Что же касается рыбы, то употребление любой ее разновидности самым неприятным образом сказывалось на ее здоровье. Лицо у нее сильно распухало и приобретало желтоватый оттенок залежавшегося в подвале яблока. Поэтому введенная ею экономия вынуждала ее же самое жить почти исключительно на одном хлебе. Мне хотелось сказать, что незачем ей и матери морить себя голодом и откладывать деньги для меня, так как я не собираюсь служить при дворе. Но мы уже столько раз спорили по этому поводу! Мое часто повторяемое желание стать капитаном, как и мой уже десять лет в бозе почивший отец, заставляло тетушку морщиться так, будто ее вынуждали отведать столь ненавистных ей устриц. Любое упоминание о море о моряках выводило ее из себя. Она гневно удалялась из комнаты и на ее бледном лице отражались горечь и презрение, которые она неизменно испытывала при мысли о неравном браке младшей дочери сэра Людара Пири. Мой отец командовал кораблем, который согласно указу короля снарядил наш город для участия в сражении против испанской Армады. Он был отличным моряком и пользовался уважением горожан, избравших его старшим членом магистрата. Я ревниво относился к его памяти, ибо он был отважным и справедливым человеком и как я уже говорил, пользовался всеобщим уважением. Исключение составляли лишь члены семьи моей матери.
Отлично понимая, что откровенность вряд ли принесет мне пользу, я замолчал и занялся своими устрицами.
Моя мать, единственная из нас ужинала с аппетитом. Во время еды она задала мне несколько вопросов, касавшихся сэра Бартлеми Лэдланда. Заметил ли он меня, когда проезжал мимо холма? Сказал ли что-нибудь? И был ли на нем его темно-синий плащ с горностаевым воротником?
— Ну разумеется, он не видел меня, — несколько раздраженно ответил я. Вопрос этот вернул меня к недавним событиям, и я начал с энтузиазмом описывать наряд Джона Уорда.
— Ты бы только посмотрела на него, мама! Один только камзол обошелся ему в двенадцать фунтов. Так сказал мне Джор Сноуд. Шляпа у него испанская и стоит она шестьдесят шиллингов без плюмажа. И трико у него не морщит на коленях как у меня. Мне бы хотелось…
Мать засмеялась.
— У твоего приятеля Джона Уорда красивые ноги, — сказала она. — Я это часто замечала. Ты у меня несколько худоват, мой бедный Роджер, поэтому тебе следует смириться с тем, что трико на коленях у тебя всегда будет морщить. В этом смысле ты не пошел ни в своего отца, ни в меня.
Тетя Гадилда фыркнула и заметила неодобрительным тоном.
— Как тебе не стыдно говорить о таких неприличных вещах, Мэгги!
— Старая королева всегда обращала внимание на мужские ноги и очень часто рассуждала на эту тему, — постаралась оправдаться моя мать. — Говорят, что впервые она обратила внимание на сэра Уолтера Рэли именно из-за его стройных ног. И король Иаков тоже питает слабость к статным мужчинам.
Это замечание вызвало гневный блеск в глазах тети Гадилды. Мать покраснела и поспешно заметила.
— Просто я хочу сказать, что у всех мужчин нашей фамилии худые ноги. Ты ведь помнишь, Гэдди, что даже к концу жизни, когда папа сильно погрузнел, ноги у него все равно оставались худыми! Так вот в этом, по крайней мере, Роджер настоящий Пири.
Упоминание о худобе всегда уязвляло мое самолюбие, поэтому я постарался перевести разговор на другую тему.
— Стремена лошади сэра Бартлеми по-прежнему обтянуты черной материей, но на нем был его темно-синий плащ с горностаевым воротником. Наверное он спешил, потому что не остановился.
— Я надеялась, что он передаст тебе приглашение посетить Эпплби Корт на Рождество, — сказала моя мать. — Я рассчитывала на это приглашение и уверена, что Кэти будет приятно, если мы проведем с ними и это Рождество.
Я покраснел. Ни для кого в нашем доме не было тайной, что я влюблен в Кэти Лэдланд, но я всякий раз смущался, когда заходила речь об этом столь деликатном для меня предмете.
Тетя Гадилда с недавних пор почему-то начала относиться к леди Лэдланд с неприязнью. Она презрительно фыркнула и заявила, что предпочитает провести этот день дома. Моя мать довольно резко упрекнула ее в эгоизме. Начался спор, который продолжался даже после того, как в столовую вошел Альберт Петт. Он пришел, чтобы забрать блюдо с устрицами и вместе с Фэнни Тримбл поужинать в буфетной остатками нашей трапезы.
Мы, разумеется, вынуждены были держать слуг. Это было продиктовано стремлением сохранить внешние приличия. Альберт Петт прошел в столовую через небольшую темную буфетную, в которой хранил свою нарядную красную ливрею. Ему было приказано переодеваться в эту ливрею прежде чем открывать входную дверь гостям, но после того как последние покидали дом, он должен был немедленно сменить эту праздничную одежду на свой обычный темно-коричневый кафтан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159