Я с любопытством слушал Кэти, ибо своей собаки у меня не было, а иметь ее была моя самая большая мечта.
Кэти объяснила, что ей не позволили взять пса с собой. Это весьма опечалило меня, но ничуть не удивило, ибо я привык, что взрослые ничуть не считаются с нашими желаниями.
В перерывах между беседой я не оставлял попыток поживиться чем-нибудь со стола, но всякий раз, когда моя рука тянулась к пирожному, цепкие пальцы тети Гадилды ловко перехватывали ее. Кэти же никто не препятствовал лакомиться марципаном, и на мой взгляд она пользовалась этим попустительством без всякого зазрения совести. На мою долю досталось лишь немного инжира и маленькое пирожное без крема и миндаля.
После того как леди Лэдланд удалилась вместе с неохотно следовавшей за ней Кэти, я воспрянул духом, рисуя себе радостную картину великолепного пира за ужином. Однако моим мечтам не суждено было сбыться. У тети Гадилды были совсем иные планы. Вскоре к нам явилась жена приходского пастора со своими тремя упитанными детьми.
Если для моих занятий требовалась какая-нибудь книга, деньги на нее всегда находились, но на мои прихоти не было израсходовано ни единого пенни. Единственной собакой в нашем доме была маленькая злобная левретка, которую один из моих дядьев подарил матери. Она любила эту шавку, но не могла понять как сильно мне хочется иметь настоящую собаку — мастифа или гончую, с которыми можно бродить по песчаным дюнам и в зарослях рябины и осины, окаймлявших окраины нашего города.
Что мне больше всего было не по душе в нашей жизни, так это постоянная оглядка на условности. Снаружи наш дом выглядел довольно внушительно. Гостей вводили через прихожую, отделанную великолепными дубовыми панелями. На стенах столовой и гостиной висели гобелены и картины из Грейт Ланнингтона. Однако задние комнаты, в частности наши спальни наверху, выглядели необычайно бедно и пусто. Фэнни Тримбл прислуживала гостям в красивом шелковом платье, но покрывало на наших кроватях были из простой грубой шерсти. Я ненавидел эту скудную и серую жизнь, но приходилось терпеть, потому что в конце концов все эти жертвы приносились ради меня, ради моего, как надеялись мать и тетка, блестящего будущего.
Но теперь всему этому скоро должен был наступить конец. Конец долгим десяти годам, заполненным мелочными заботами и хлопотами, ибо я уже сделал свой выбор. Я испытывал радостное возбуждение и в то же время какое-то чувство вины. Я не осмеливался поднять глаза от книги, опасаясь, что их блеск выдаст меня.
Высокие часы в углу пробили девять. Мать улыбнулась и зевнула.
— Я устала да и замерзла. Думаю, мне пора в постель, Гэдди. У нас сегодня был нелегкий день. Наверное, и тебе пора отдохнуть. Ты еще позанимаешься, Роджер?
— Да, мама, — ответил я, едва понимая, что она говорит. Мысленно я был уже вместе с Джоном Уордом. Мы совершали немыслимые подвиги в запретных для английских судов водах Средиземного моря. А запретил там появляться нашим судам другой Филипп, сын того самого ненавистного короля, который послал против Англии свою Армаду. Я мечтал о теплых синих морях вокруг Сицилии, о Венеции коварных дожей, которые вели необъявленную войну против английского флота, о легендарном Тунисе — гнезде корсаров. Перед моими глазами вставали окаймленные пальмами острова и огромные испанские галионы, величественные как плывущие замки.
Проходя мимо, мать потрепала меня по волосам. Я думал, что тетя Гадилда сделает то же самое, но она воздержалась от этого проявления нежности, решительно сложив руки на груди под шалью. Выглядела она нездоровой и показалась мне какой-то грустной.
— Роджер, — сказала она, — ты уже вырос и достаточно взрослый.
С этим я не пожелал согласиться. Я и не думал останавливаться в росте и собирался подрасти еще по крайней мере на три дюйма, чтобы сравняться с Джоном Уордом.
— Ты уже и так не ниже чем был твой дед, — заявила тетя Гадилда, будто стремиться к большему было каким-то святотатством. — Я плохо помню твоего отца, но мне кажется, ты уже перерос его на целый дюйм. Ты намного выше своих кузенов из Грейт Ланнингтона.
Что-что, а уж это было сущей правдой. Мои кузены, смотревшие на меня с легким пренебрежением из-за того, что я принадлежал к обедневшей ветви нашего рода, особым ростом да и умом не отличались. В своем превосходстве над ними я не сомневался.
Тетя Гадилда тяжело вздохнула.
— Боюсь, Роджер, от твоих кузенов многого ждать не приходится. Только ты можешь вновь возвысить род Пири. Ты — наша единственная надежда.
В витом канделябре горела лишь одна свеча. Тетя Гадилда переставила его поближе ко мне.
— Надеюсь, ты не испортишь себе зрение, — с тревогой заметила она. — Ты же знаешь, Роджер, как мы тебя любим. Мне больно смотреть, как ты читаешь при одной свече. Но… ладно… теперь, я надеюсь, нам уже недолго осталось ждать.
Я рассеянно кивнул. Она подошла и положила свою хрупкую руку мне на плечо.
— Ты же знаешь, что мы думаем только о твоем благе, ты это понимаешь?
— Да, тетя.
Мой ответ, однако, ее не удовлетворил. Быть может, она почувствовала мое внутреннее напряжение? Она настойчиво повторила свой вопрос.
— Роджер, ты действительно понимаешь это? Ты не должен думать, что мы живем так из-за жадности и скопидомства. Для нас с твоей матерью деньги ничего не значат. Мы думаем о твоем будущем, дорогой мальчик. Хотим, чтобы ты стал таким же выдающимся человеком, каким был твой дедушка. Больше ничего не надо.
Она направилась к лестнице, прихрамывая чуть сильнее, чем обычно. Я знал, что она поднимется к себе в спальню и разденется в темноте, так же как и мать. Меня охватило чувство вины, и я уже стал серьезно подумывать о том, чтобы отказаться от исполнения своего плана. Мать и тетка всю свою жизнь отдали мне. Как же я мог разочаровать их? Однако затем мало-по-малу моя решимость вновь окрепла. Ведь в конце концов это была моя жизнь. Они никогда не интересовались моими желаниями и планами. Я был по горло сыт этим жалким существованием под игом тиранов в юбках. Недаром в моих жилах текла кровь Марка Близа. Жизнь в Лондоне совершенно не манила меня. Отнюдь не прельщала и перспектива пресмыкаться при дворе, выпрашивая милости у трусливого и непопулярного короля.
Я уже не был маленьким увальнем и так как отец не мог помочь мне стать моряком, приходилось рассчитывать только на себя. Я был готов идти в море с Джоном Уордом.
3
Когда я открыл дверь таверны «Лебединая Голова», мне показалось, что здесь собрался весь город. Тут были и солидные добропорядочные горожане, и местная голытьба, которая думала лишь о выпивке. Возвращение Джона Уорда взбудоражило всех. Только и слышались разговоры о наших отношениях с Испанией.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159
Кэти объяснила, что ей не позволили взять пса с собой. Это весьма опечалило меня, но ничуть не удивило, ибо я привык, что взрослые ничуть не считаются с нашими желаниями.
В перерывах между беседой я не оставлял попыток поживиться чем-нибудь со стола, но всякий раз, когда моя рука тянулась к пирожному, цепкие пальцы тети Гадилды ловко перехватывали ее. Кэти же никто не препятствовал лакомиться марципаном, и на мой взгляд она пользовалась этим попустительством без всякого зазрения совести. На мою долю досталось лишь немного инжира и маленькое пирожное без крема и миндаля.
После того как леди Лэдланд удалилась вместе с неохотно следовавшей за ней Кэти, я воспрянул духом, рисуя себе радостную картину великолепного пира за ужином. Однако моим мечтам не суждено было сбыться. У тети Гадилды были совсем иные планы. Вскоре к нам явилась жена приходского пастора со своими тремя упитанными детьми.
Если для моих занятий требовалась какая-нибудь книга, деньги на нее всегда находились, но на мои прихоти не было израсходовано ни единого пенни. Единственной собакой в нашем доме была маленькая злобная левретка, которую один из моих дядьев подарил матери. Она любила эту шавку, но не могла понять как сильно мне хочется иметь настоящую собаку — мастифа или гончую, с которыми можно бродить по песчаным дюнам и в зарослях рябины и осины, окаймлявших окраины нашего города.
Что мне больше всего было не по душе в нашей жизни, так это постоянная оглядка на условности. Снаружи наш дом выглядел довольно внушительно. Гостей вводили через прихожую, отделанную великолепными дубовыми панелями. На стенах столовой и гостиной висели гобелены и картины из Грейт Ланнингтона. Однако задние комнаты, в частности наши спальни наверху, выглядели необычайно бедно и пусто. Фэнни Тримбл прислуживала гостям в красивом шелковом платье, но покрывало на наших кроватях были из простой грубой шерсти. Я ненавидел эту скудную и серую жизнь, но приходилось терпеть, потому что в конце концов все эти жертвы приносились ради меня, ради моего, как надеялись мать и тетка, блестящего будущего.
Но теперь всему этому скоро должен был наступить конец. Конец долгим десяти годам, заполненным мелочными заботами и хлопотами, ибо я уже сделал свой выбор. Я испытывал радостное возбуждение и в то же время какое-то чувство вины. Я не осмеливался поднять глаза от книги, опасаясь, что их блеск выдаст меня.
Высокие часы в углу пробили девять. Мать улыбнулась и зевнула.
— Я устала да и замерзла. Думаю, мне пора в постель, Гэдди. У нас сегодня был нелегкий день. Наверное, и тебе пора отдохнуть. Ты еще позанимаешься, Роджер?
— Да, мама, — ответил я, едва понимая, что она говорит. Мысленно я был уже вместе с Джоном Уордом. Мы совершали немыслимые подвиги в запретных для английских судов водах Средиземного моря. А запретил там появляться нашим судам другой Филипп, сын того самого ненавистного короля, который послал против Англии свою Армаду. Я мечтал о теплых синих морях вокруг Сицилии, о Венеции коварных дожей, которые вели необъявленную войну против английского флота, о легендарном Тунисе — гнезде корсаров. Перед моими глазами вставали окаймленные пальмами острова и огромные испанские галионы, величественные как плывущие замки.
Проходя мимо, мать потрепала меня по волосам. Я думал, что тетя Гадилда сделает то же самое, но она воздержалась от этого проявления нежности, решительно сложив руки на груди под шалью. Выглядела она нездоровой и показалась мне какой-то грустной.
— Роджер, — сказала она, — ты уже вырос и достаточно взрослый.
С этим я не пожелал согласиться. Я и не думал останавливаться в росте и собирался подрасти еще по крайней мере на три дюйма, чтобы сравняться с Джоном Уордом.
— Ты уже и так не ниже чем был твой дед, — заявила тетя Гадилда, будто стремиться к большему было каким-то святотатством. — Я плохо помню твоего отца, но мне кажется, ты уже перерос его на целый дюйм. Ты намного выше своих кузенов из Грейт Ланнингтона.
Что-что, а уж это было сущей правдой. Мои кузены, смотревшие на меня с легким пренебрежением из-за того, что я принадлежал к обедневшей ветви нашего рода, особым ростом да и умом не отличались. В своем превосходстве над ними я не сомневался.
Тетя Гадилда тяжело вздохнула.
— Боюсь, Роджер, от твоих кузенов многого ждать не приходится. Только ты можешь вновь возвысить род Пири. Ты — наша единственная надежда.
В витом канделябре горела лишь одна свеча. Тетя Гадилда переставила его поближе ко мне.
— Надеюсь, ты не испортишь себе зрение, — с тревогой заметила она. — Ты же знаешь, Роджер, как мы тебя любим. Мне больно смотреть, как ты читаешь при одной свече. Но… ладно… теперь, я надеюсь, нам уже недолго осталось ждать.
Я рассеянно кивнул. Она подошла и положила свою хрупкую руку мне на плечо.
— Ты же знаешь, что мы думаем только о твоем благе, ты это понимаешь?
— Да, тетя.
Мой ответ, однако, ее не удовлетворил. Быть может, она почувствовала мое внутреннее напряжение? Она настойчиво повторила свой вопрос.
— Роджер, ты действительно понимаешь это? Ты не должен думать, что мы живем так из-за жадности и скопидомства. Для нас с твоей матерью деньги ничего не значат. Мы думаем о твоем будущем, дорогой мальчик. Хотим, чтобы ты стал таким же выдающимся человеком, каким был твой дедушка. Больше ничего не надо.
Она направилась к лестнице, прихрамывая чуть сильнее, чем обычно. Я знал, что она поднимется к себе в спальню и разденется в темноте, так же как и мать. Меня охватило чувство вины, и я уже стал серьезно подумывать о том, чтобы отказаться от исполнения своего плана. Мать и тетка всю свою жизнь отдали мне. Как же я мог разочаровать их? Однако затем мало-по-малу моя решимость вновь окрепла. Ведь в конце концов это была моя жизнь. Они никогда не интересовались моими желаниями и планами. Я был по горло сыт этим жалким существованием под игом тиранов в юбках. Недаром в моих жилах текла кровь Марка Близа. Жизнь в Лондоне совершенно не манила меня. Отнюдь не прельщала и перспектива пресмыкаться при дворе, выпрашивая милости у трусливого и непопулярного короля.
Я уже не был маленьким увальнем и так как отец не мог помочь мне стать моряком, приходилось рассчитывать только на себя. Я был готов идти в море с Джоном Уордом.
3
Когда я открыл дверь таверны «Лебединая Голова», мне показалось, что здесь собрался весь город. Тут были и солидные добропорядочные горожане, и местная голытьба, которая думала лишь о выпивке. Возвращение Джона Уорда взбудоражило всех. Только и слышались разговоры о наших отношениях с Испанией.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159