Долго не отпускал. Никак не мог понять, глаза у Хвостова чёрные или зелёные.
— Зелёные, ваше величество, зелёные, — уверяет Хвостов, а сам от страха как осиновый лист трясётся.
Начался в Зимнем дворце переполох. В страхе живут приближённые. Ходят ваши сиятельства, ваши превосходительства, ваши высокородия и высокоблагородия по комнатам и залам Зимнего дворца, друг другу в глаза заглядывают.
Даже придворный батюшка архиепископ Авраам и этот живёт в испуге. Какой-то шутник сказал Аврааму, что царь теперь и за духовных особ возьмётся. И подмигнул негодник, глянув в глаза Авраама. А глаза у архиепископа действительно чёрными были, пречёрными. Стал ходить с той минуты батюшка, словно кот-лежебока, щурясь. А при встречах с царём и вовсе старался глаза закрыть. Закроет, ладошку прижмёт к ладошке, идёт, молитву господу богу шепчет.
Кончилась эта странная блажь царя враз, неожиданно. Подошёл он однажды к коту Митридату, тоже вздумал глаза проверить.
Не понравилось это, видать, Митридату. Хватанул он когтями царя по носу.
— Ай! — вскричал государь. Вот тут-то вместе с криком отлетела и блажь государева.
ЦЕЛОВАНИЕ
Декабристов Александра Муравьёва, Ивана Анненкова и Дмитрия Арцыбашева на допрос к царю привели не по отдельности, а всех вместе. Встретил их Николай I учтиво, даже приветливо.
— Эка каковы молодцы! Молодцы каковы, — повторял государь, посматривая на молодых людей.
Все они были гвардейскими офицерами.
— Мундиры-то как сидят! И сшиты с большим искусством. Похвально для офицеров, похвально.
Николай I прошёлся по кабинету.
— Как матушка? — спросил у Александра Муравьёва. Екатерина Фёдоровна Муравьёва, мать декабристов Никиты и Александра Муравьёвых, была известна на весь Петербург. Дом её посещали разные знаменитости: поэты, художники, музыканты. — А ты, кажись, одинок: ни сестёр у тебя, ни братьев, обратился к Ивану Анненкову. — Помню, помню отца твоего, — сказал Дмитрию Арцыбашеву, — лестное только могу сказать.
Смотрят молодые люди на государя. Вот ведь милый какой государь. Даже неловко им как-то стало.
Николай I был неплохим актёром. Умел он принять вид устрашающий и тут же на редкость добрый. Знал, где мягко сказать, где твёрдо. Где голос повысить, где перейти на шёпот. Тренировался царь перед зеркалом. Даже у настоящих актёров уроки брал.
Вот и сейчас: выпятил грудь государь, голову важно вскинул, посмотрел по-отечески на декабристов.
— Уверен, господа, пробудете в крепости вы недолго. Надеюсь вас видеть снова в своих полках.
Слова эти были равны прощению.
Стоявшие рядом с царём приближённые бросились целовать Николаю I руки. Кто-то шепнул молодым офицерам, чтобы и они подошли к руке государя.
Переглянулись друзья. «Эх, была не была! Бог не выдаст, свинья не съест…»
Протянул Николай I им руку для целования. Протянул и опять говорит:
— Надеюсь вас видеть в гвардейских полках. Уверен в чистосердном вашем признании. Жду рапорт от каждого с описанием всех возмутительных дел.
Кто-то подсказал Николаю I:
— О Рылееве пусть больше напишут. Пусть не забудут про братьев Бестужевых.
— О Рылееве — больше, о Бестужевых — больше, — сказал Николай I.
Вот тут-то и поняли друзья, почему царь стал вдруг таким добрым, во имя чего обещал им прощение.
Стоит Николай I с протянутой рукой. Не подходят к руке офицеры.
— Целуйте же, — кто-то опять шепнул.
— Целуйте!
— Целуйте!
Не хотят целовать офицеры. Стоит Николай I, держит на весу руку, от неудобства как рак краснеет.
Хорошо, не растерялся флигель-адъютант Дурново, выскочил он вперёд, наклонился к руке государя. Чмок! — разнеслось по залу.
КОНСТИТУЦИЯ
14-го декабря на Сенатской площади не раз раздавались призывы:
— Конституцию!
Кричали в народе и даже в войсках. То есть люди хотели, чтобы в России была республика.
Об этих призывах много говорили тогда в Петербурге. Неприятно, конечно, царю Николаю I подобное слышать. Хочется ему что-то такое придумать, слово «конституция» как-то так объяснить, чтобы получилось вовсе не то, что означает это слово на самом деле.
Думал, думал царь Николай I, ничего не придумал. Поручил придумать своему младшему брату великому князю Михаилу.
Думал, думал князь Михаил, ничего не придумал. Вызвал царь генерал-адъютанта Левашова.
Но и Левашов оказался на выдумку тоже слаб.
Позвал государь флигель-адъютанта Дурново.
— Думай, — сказал и этому.
Вскоре Дурново заявил:
— Придумал.
— Ну, ну?
— Нужно так объяснить, — сказал Дурново, — что не «Конституцию!» тогда кричали на площади, а «Экзекуцию!». Мол, верноподданные вашего величества требовали быстрей наказать виновных. Вот и кричали они «Экзекуцию!». А про конституцию это кто-то потом придумал.
Хмыкнул царь Николай I. Что-то в ответе ему понравилось.
— Ну, а как же с солдатами быть? Они-то чего кричали про экзекуцию?
Походил Дурново по комнате. Вскоре сказал:
— Придумал.
— Ну, ну?
— Раскаялись, ваше величество, мятежники. Вот и просили себя наказать. Смыть свой позор перед вами, перед государем своим старались.
Насупился Николай I:
— Ну и глуп же ты, Дурново. Кто же в ересь такую поверит?
Не получилось ничего у царя. И вот неожиданно при допросе штабс-капитана Щепина-Ростовского нашлось вдруг то, чего так искал Николай I.
На следствии Щепина-Ростовского стали обвинять в том, что солдаты его роты кричали «Конституцию!». Понимает Щепин-Ростовский, если признается он, что солдаты кричали, будет солдатам за это вдвойне. Хочется хоть как-то смягчить ему солдатскую участь. Но ведь сказать, что не кричали, тоже нельзя. Всем об этом уже известно.
— Кричали, — сказал Щепин-Ростовский. — А как же! И даже громко. И даже с великой радостью.
Генерал-адъютант Левашов и министр внутренних дел граф Чернышёв, они и вели допрос, переглянулись.
— Значит, громко? — переспросил Левашов.
— И даже с великой радостью? — переспросил Чернышёв.
— Так точно, — ответил Щепин-Ростовский.
Записали эти слова в следственный протокол.
— Но выступили не против царя солдаты, — продолжил Щепин-Ростовский. — А за царя-государя они кричали.
Переглянулись опять Чернышёв и Левашов, что за вздор тут несёт подследственный.
— За царя, — повторил Щепин-Ростовский. — За Константина были они. И за его жену. Подумали: раз государь — Константин, то жена у него Конституция. Вот почему кричали.
Подивились Левашов и Чернышёв. Исподлобья на Щепина-Ростовского глянули. Шутит, что ли, Щепин-Ростовский?
— В протокол запишите, прошу в протокол, — напоминает им Щепин-Ростовский.
Записали и эти слова в следственный протокол. Спас ротный своих солдат от двойной расправы.
О показаниях Щепина-Ростовского донесли Николаю I. Почитал Николай I, просиял Николай I.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112
— Зелёные, ваше величество, зелёные, — уверяет Хвостов, а сам от страха как осиновый лист трясётся.
Начался в Зимнем дворце переполох. В страхе живут приближённые. Ходят ваши сиятельства, ваши превосходительства, ваши высокородия и высокоблагородия по комнатам и залам Зимнего дворца, друг другу в глаза заглядывают.
Даже придворный батюшка архиепископ Авраам и этот живёт в испуге. Какой-то шутник сказал Аврааму, что царь теперь и за духовных особ возьмётся. И подмигнул негодник, глянув в глаза Авраама. А глаза у архиепископа действительно чёрными были, пречёрными. Стал ходить с той минуты батюшка, словно кот-лежебока, щурясь. А при встречах с царём и вовсе старался глаза закрыть. Закроет, ладошку прижмёт к ладошке, идёт, молитву господу богу шепчет.
Кончилась эта странная блажь царя враз, неожиданно. Подошёл он однажды к коту Митридату, тоже вздумал глаза проверить.
Не понравилось это, видать, Митридату. Хватанул он когтями царя по носу.
— Ай! — вскричал государь. Вот тут-то вместе с криком отлетела и блажь государева.
ЦЕЛОВАНИЕ
Декабристов Александра Муравьёва, Ивана Анненкова и Дмитрия Арцыбашева на допрос к царю привели не по отдельности, а всех вместе. Встретил их Николай I учтиво, даже приветливо.
— Эка каковы молодцы! Молодцы каковы, — повторял государь, посматривая на молодых людей.
Все они были гвардейскими офицерами.
— Мундиры-то как сидят! И сшиты с большим искусством. Похвально для офицеров, похвально.
Николай I прошёлся по кабинету.
— Как матушка? — спросил у Александра Муравьёва. Екатерина Фёдоровна Муравьёва, мать декабристов Никиты и Александра Муравьёвых, была известна на весь Петербург. Дом её посещали разные знаменитости: поэты, художники, музыканты. — А ты, кажись, одинок: ни сестёр у тебя, ни братьев, обратился к Ивану Анненкову. — Помню, помню отца твоего, — сказал Дмитрию Арцыбашеву, — лестное только могу сказать.
Смотрят молодые люди на государя. Вот ведь милый какой государь. Даже неловко им как-то стало.
Николай I был неплохим актёром. Умел он принять вид устрашающий и тут же на редкость добрый. Знал, где мягко сказать, где твёрдо. Где голос повысить, где перейти на шёпот. Тренировался царь перед зеркалом. Даже у настоящих актёров уроки брал.
Вот и сейчас: выпятил грудь государь, голову важно вскинул, посмотрел по-отечески на декабристов.
— Уверен, господа, пробудете в крепости вы недолго. Надеюсь вас видеть снова в своих полках.
Слова эти были равны прощению.
Стоявшие рядом с царём приближённые бросились целовать Николаю I руки. Кто-то шепнул молодым офицерам, чтобы и они подошли к руке государя.
Переглянулись друзья. «Эх, была не была! Бог не выдаст, свинья не съест…»
Протянул Николай I им руку для целования. Протянул и опять говорит:
— Надеюсь вас видеть в гвардейских полках. Уверен в чистосердном вашем признании. Жду рапорт от каждого с описанием всех возмутительных дел.
Кто-то подсказал Николаю I:
— О Рылееве пусть больше напишут. Пусть не забудут про братьев Бестужевых.
— О Рылееве — больше, о Бестужевых — больше, — сказал Николай I.
Вот тут-то и поняли друзья, почему царь стал вдруг таким добрым, во имя чего обещал им прощение.
Стоит Николай I с протянутой рукой. Не подходят к руке офицеры.
— Целуйте же, — кто-то опять шепнул.
— Целуйте!
— Целуйте!
Не хотят целовать офицеры. Стоит Николай I, держит на весу руку, от неудобства как рак краснеет.
Хорошо, не растерялся флигель-адъютант Дурново, выскочил он вперёд, наклонился к руке государя. Чмок! — разнеслось по залу.
КОНСТИТУЦИЯ
14-го декабря на Сенатской площади не раз раздавались призывы:
— Конституцию!
Кричали в народе и даже в войсках. То есть люди хотели, чтобы в России была республика.
Об этих призывах много говорили тогда в Петербурге. Неприятно, конечно, царю Николаю I подобное слышать. Хочется ему что-то такое придумать, слово «конституция» как-то так объяснить, чтобы получилось вовсе не то, что означает это слово на самом деле.
Думал, думал царь Николай I, ничего не придумал. Поручил придумать своему младшему брату великому князю Михаилу.
Думал, думал князь Михаил, ничего не придумал. Вызвал царь генерал-адъютанта Левашова.
Но и Левашов оказался на выдумку тоже слаб.
Позвал государь флигель-адъютанта Дурново.
— Думай, — сказал и этому.
Вскоре Дурново заявил:
— Придумал.
— Ну, ну?
— Нужно так объяснить, — сказал Дурново, — что не «Конституцию!» тогда кричали на площади, а «Экзекуцию!». Мол, верноподданные вашего величества требовали быстрей наказать виновных. Вот и кричали они «Экзекуцию!». А про конституцию это кто-то потом придумал.
Хмыкнул царь Николай I. Что-то в ответе ему понравилось.
— Ну, а как же с солдатами быть? Они-то чего кричали про экзекуцию?
Походил Дурново по комнате. Вскоре сказал:
— Придумал.
— Ну, ну?
— Раскаялись, ваше величество, мятежники. Вот и просили себя наказать. Смыть свой позор перед вами, перед государем своим старались.
Насупился Николай I:
— Ну и глуп же ты, Дурново. Кто же в ересь такую поверит?
Не получилось ничего у царя. И вот неожиданно при допросе штабс-капитана Щепина-Ростовского нашлось вдруг то, чего так искал Николай I.
На следствии Щепина-Ростовского стали обвинять в том, что солдаты его роты кричали «Конституцию!». Понимает Щепин-Ростовский, если признается он, что солдаты кричали, будет солдатам за это вдвойне. Хочется хоть как-то смягчить ему солдатскую участь. Но ведь сказать, что не кричали, тоже нельзя. Всем об этом уже известно.
— Кричали, — сказал Щепин-Ростовский. — А как же! И даже громко. И даже с великой радостью.
Генерал-адъютант Левашов и министр внутренних дел граф Чернышёв, они и вели допрос, переглянулись.
— Значит, громко? — переспросил Левашов.
— И даже с великой радостью? — переспросил Чернышёв.
— Так точно, — ответил Щепин-Ростовский.
Записали эти слова в следственный протокол.
— Но выступили не против царя солдаты, — продолжил Щепин-Ростовский. — А за царя-государя они кричали.
Переглянулись опять Чернышёв и Левашов, что за вздор тут несёт подследственный.
— За царя, — повторил Щепин-Ростовский. — За Константина были они. И за его жену. Подумали: раз государь — Константин, то жена у него Конституция. Вот почему кричали.
Подивились Левашов и Чернышёв. Исподлобья на Щепина-Ростовского глянули. Шутит, что ли, Щепин-Ростовский?
— В протокол запишите, прошу в протокол, — напоминает им Щепин-Ростовский.
Записали и эти слова в следственный протокол. Спас ротный своих солдат от двойной расправы.
О показаниях Щепина-Ростовского донесли Николаю I. Почитал Николай I, просиял Николай I.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112