Начали бар громить.
Но тут… приехал исправник. А с ним солдаты.
Били крестьян нещадно. Пряхин ушёл в Сибирь.
Во многих местах заволновались тогда крестьяне. Да всюду итог один.
ПОСТАВЩИК ДВОРА
В Петербурге в торговых рядах владельцем одной из лавок был купец, по фамилии то ли Уткин, то ли Голубкин, то ли Голубкин-Уткин. Торговал он заморскими фруктами. Себя величал: «Поставщик двора его императорского величества». Действительно, был однажды случай, когда этот Уткин или Голубкин поставил в Зимний дворец ящик с апельсинами. С той поры и задрал он нос.
Когда начинал торговаться с кем-то в цене, а надо сказать, что брал он на редкость дорого, купец непременно вставлял:
— Я поставщик двора…
Если с кем-нибудь заводил разговор, пусть и не о торговых совсем делах, то и тут не мог удержаться:
— Я поставщик двора…
Даже как-то жандармского унтер-офицера Хваткина обозвав нехорошим словом, избежал ответственности лишь потому, что в жандармском участке вовсю кричал:
— Я поставщик двора…
И вот появились у этого Уткина или Голубкина новые покупатели. Приобретали они один за одним по целому ящику апельсинов и, что особенно поразило купца, не торгуясь.
После этого к купцу явился старый ого знакомый жандармский унтер-офицер Хваткин.
— Собирайся!
— Я поставщик двора… — начал купец.
— Собирайся!
Привёл Хватким Уткина или Голубкина в участок.
— Я поставщик двора… — снова начал купец.
— Вот мы сейчас разберёмся, какого двора, — грозно произнёс жандармский полковник.
— Его императорского величества, — гаркнул купец.
— Разберёмся, — повторил полковник.
А дело всё в том, что в Петропавловской крепости и даже в Алексеевском равелине у заключённых декабристов вдруг были обнаружены апельсины.
Как, откуда они попали? В самой крепости, у охраны, выяснить ничего не удалось. Стали тогда искать продавца. Им и оказался Уткин-Голубкин.
— Вот вы какого двора поставщик! — кричал на купца жандармский начальник. — Да за это тебя… шкуру с тебя… В кандалы да в Сибирь. Кто приходил за товаром?
Перепугался купец. Со страху забыл, кто приходил, как покупатели выглядят.
— Двое их было. Двое. Нет, кажись, трое. — Через минуту: — Точно припомнил — был он один.
Понял жандармский полковник, что от купца не добьёшься прока, приказал у лавки устроить засаду, схватить покупателей. Однако за апельсинами больше никто не явился. Так и осталось неизвестным, как, через кого попадали заморские фрукты в Петропавловскую крепость.
Для купца эта история кончилась плохо. Правда, в Сибирь его не погнали, но в торговых рядах лавку приказали закрыть. Однако купец есть купец. Погоревал он, поохал. А затем перевёл свою лавку в другое место и снова открыл торговлю.
Теперь, когда он начинал торговаться в цене, а брал он и на новом месте на редкость дорого, то непременно вставлял:
— Я, к вашему сведению, этот продукт, — купец показывал на апельсины, — поставлял аж самим господам офицерам, тем, что… — В этом месте купец делал жест рукой, показывал в сторону Петропавловской крепости. — Во!
Нужно сказать, что теперь торговля лучше пошла у купца.
МАЛИНА
Большая, надёжная стража охраняла Алексеевский равелин. Много здесь грозных и злых тюремщиков. Но и тут нашлись люди, которые сочувствовали декабристам.
На хороших тюремных сторожей особенно повезло поручику Басаргину. Один из них хотел устроить ему побег, другой…
Лежал однажды Басаргин в своём каземате. Снова смотрел в потолок. Опять вспоминал свою Оленьку. А думая об Оленьке, вспомнил и своё детство: речку-певунью, густые травы, то, как ходил в лес по грибы, по ягоды. Лежал Басаргин, и представлялось ему, что он снова в густом лесу.
«Ау! Ау!» — раздаётся тревожный голос.
Это нянька разыскивает Николеньку Басаргина.
«Ау! Ау!»
Не отвечает Николенька. Забрался он в куст малины. Свисает с веток душистая ягода. Спелая-спелая. Вкусная-вкусная. Так и просится ягода в рот.
Лежит вспоминает поручик лес. И вдруг так захотелось ему малины, как в жизни ещё никогда не хотелось.
В это время тюремный сторож и зашёл в камеру к Басаргину. Видит, лежит мечтает о чём-то поручик.
— Небось снова, ваше благородие, об Оленьке? — спросил сторож.
Почти все охранники знали, что у Басаргина осталась на воле любимица дочь.
— Об Оленьке, друг, об Оленьке, — сказал Басаргин. — А ещё о малине, — и усмехнулся. — Вот ведь какая блажь.
Рассказал он тюремному сторожу тот случай из детства, про речку-певунью, про лес.
— Да-а, — протянул тюремщик. Видно, детство тоже своё припомнил.
Прошло два дня. Поручик уже и забыл про разговор, про малину. И вдруг входит к нему в камеру сторож, протягивает бумажный кулёк.
— Что такое? — подивился Басаргин.
— Берите, ваше благородие, берите.
Взял Басаргин кулёк. Развернул. Посмотрел — малина.
— Откуда?!
Сторож замялся.
— Ешьте, ешьте, ваше благородие.
Басаргин взял ягодку, осторожно отправил в рот.
— Откуда же, друг?
— Да тут… Да это же… начальство, — стал что-то невнятно объяснять сторож. Наконец нашёлся: — По случаю престольного праздника.
В этот день действительно был какой-то церковный праздник.
— А-а, — протянул Басаргин. — Ах, хороша, ах, хороша! Ай да малина! Хитро улыбнулся: — Слава престольным праздникам.
ПРИГОВОР
Шесть томительных месяцев провели декабристы в Петропавловской крепости. Шесть томительных месяцев не прекращались допросы и следствия. И вот приговор объявлен. Пять декабристов — Кондратий Рылеев, Павел Пестель, Сергей Муравьёв-Апостол, Михаил Бестужев-Рюмин и Пётр Каховский — были присуждены к смертной казни через повешенье. Остальные лишались чинов и званий и ссылались в Сибирь на каторгу. Декабристы гордо встретили свой приговор.
— И в Сибири есть солнце, — сказал декабрист Сухинов.
12-го июля, впервые за все эти месяцы, заключённых собрали вместе. Была устроена церемония лишения осуждённых чинов и званий. Называлось это гражданской казнью. С осуждённых должны были сорвать эполеты и ордена, бросить в огонь. Над головой у каждого переломить шпагу.
Николай I находился в это время далеко за городом в Царском Селе. Он приказал, чтобы через каждые 15 минут к нему являлся фельдъегерь, сообщал о том, как идёт церемония.
Приехал первый фельдъегерь:
— Построены, ваше величество. Генерал-адъютант Чернышёв приказал распалить костры.
— Так. Ну, а как же сами злодеи? Видно ль на лицах у них раскаяние?
— Да что-то не очень видно, ваше величество.
Прибыл второй фельдъегерь:
— Костры разложены, ваше величество.
— Так.
— Генерал-адъютант Чернышёв дал приказ срывать эполеты и ордена.
— Так. Ну, а как же сами злодеи? Видно ль на лицах у них раскаяние?
— Да что-то не очень видно, ваше величество.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112
Но тут… приехал исправник. А с ним солдаты.
Били крестьян нещадно. Пряхин ушёл в Сибирь.
Во многих местах заволновались тогда крестьяне. Да всюду итог один.
ПОСТАВЩИК ДВОРА
В Петербурге в торговых рядах владельцем одной из лавок был купец, по фамилии то ли Уткин, то ли Голубкин, то ли Голубкин-Уткин. Торговал он заморскими фруктами. Себя величал: «Поставщик двора его императорского величества». Действительно, был однажды случай, когда этот Уткин или Голубкин поставил в Зимний дворец ящик с апельсинами. С той поры и задрал он нос.
Когда начинал торговаться с кем-то в цене, а надо сказать, что брал он на редкость дорого, купец непременно вставлял:
— Я поставщик двора…
Если с кем-нибудь заводил разговор, пусть и не о торговых совсем делах, то и тут не мог удержаться:
— Я поставщик двора…
Даже как-то жандармского унтер-офицера Хваткина обозвав нехорошим словом, избежал ответственности лишь потому, что в жандармском участке вовсю кричал:
— Я поставщик двора…
И вот появились у этого Уткина или Голубкина новые покупатели. Приобретали они один за одним по целому ящику апельсинов и, что особенно поразило купца, не торгуясь.
После этого к купцу явился старый ого знакомый жандармский унтер-офицер Хваткин.
— Собирайся!
— Я поставщик двора… — начал купец.
— Собирайся!
Привёл Хватким Уткина или Голубкина в участок.
— Я поставщик двора… — снова начал купец.
— Вот мы сейчас разберёмся, какого двора, — грозно произнёс жандармский полковник.
— Его императорского величества, — гаркнул купец.
— Разберёмся, — повторил полковник.
А дело всё в том, что в Петропавловской крепости и даже в Алексеевском равелине у заключённых декабристов вдруг были обнаружены апельсины.
Как, откуда они попали? В самой крепости, у охраны, выяснить ничего не удалось. Стали тогда искать продавца. Им и оказался Уткин-Голубкин.
— Вот вы какого двора поставщик! — кричал на купца жандармский начальник. — Да за это тебя… шкуру с тебя… В кандалы да в Сибирь. Кто приходил за товаром?
Перепугался купец. Со страху забыл, кто приходил, как покупатели выглядят.
— Двое их было. Двое. Нет, кажись, трое. — Через минуту: — Точно припомнил — был он один.
Понял жандармский полковник, что от купца не добьёшься прока, приказал у лавки устроить засаду, схватить покупателей. Однако за апельсинами больше никто не явился. Так и осталось неизвестным, как, через кого попадали заморские фрукты в Петропавловскую крепость.
Для купца эта история кончилась плохо. Правда, в Сибирь его не погнали, но в торговых рядах лавку приказали закрыть. Однако купец есть купец. Погоревал он, поохал. А затем перевёл свою лавку в другое место и снова открыл торговлю.
Теперь, когда он начинал торговаться в цене, а брал он и на новом месте на редкость дорого, то непременно вставлял:
— Я, к вашему сведению, этот продукт, — купец показывал на апельсины, — поставлял аж самим господам офицерам, тем, что… — В этом месте купец делал жест рукой, показывал в сторону Петропавловской крепости. — Во!
Нужно сказать, что теперь торговля лучше пошла у купца.
МАЛИНА
Большая, надёжная стража охраняла Алексеевский равелин. Много здесь грозных и злых тюремщиков. Но и тут нашлись люди, которые сочувствовали декабристам.
На хороших тюремных сторожей особенно повезло поручику Басаргину. Один из них хотел устроить ему побег, другой…
Лежал однажды Басаргин в своём каземате. Снова смотрел в потолок. Опять вспоминал свою Оленьку. А думая об Оленьке, вспомнил и своё детство: речку-певунью, густые травы, то, как ходил в лес по грибы, по ягоды. Лежал Басаргин, и представлялось ему, что он снова в густом лесу.
«Ау! Ау!» — раздаётся тревожный голос.
Это нянька разыскивает Николеньку Басаргина.
«Ау! Ау!»
Не отвечает Николенька. Забрался он в куст малины. Свисает с веток душистая ягода. Спелая-спелая. Вкусная-вкусная. Так и просится ягода в рот.
Лежит вспоминает поручик лес. И вдруг так захотелось ему малины, как в жизни ещё никогда не хотелось.
В это время тюремный сторож и зашёл в камеру к Басаргину. Видит, лежит мечтает о чём-то поручик.
— Небось снова, ваше благородие, об Оленьке? — спросил сторож.
Почти все охранники знали, что у Басаргина осталась на воле любимица дочь.
— Об Оленьке, друг, об Оленьке, — сказал Басаргин. — А ещё о малине, — и усмехнулся. — Вот ведь какая блажь.
Рассказал он тюремному сторожу тот случай из детства, про речку-певунью, про лес.
— Да-а, — протянул тюремщик. Видно, детство тоже своё припомнил.
Прошло два дня. Поручик уже и забыл про разговор, про малину. И вдруг входит к нему в камеру сторож, протягивает бумажный кулёк.
— Что такое? — подивился Басаргин.
— Берите, ваше благородие, берите.
Взял Басаргин кулёк. Развернул. Посмотрел — малина.
— Откуда?!
Сторож замялся.
— Ешьте, ешьте, ваше благородие.
Басаргин взял ягодку, осторожно отправил в рот.
— Откуда же, друг?
— Да тут… Да это же… начальство, — стал что-то невнятно объяснять сторож. Наконец нашёлся: — По случаю престольного праздника.
В этот день действительно был какой-то церковный праздник.
— А-а, — протянул Басаргин. — Ах, хороша, ах, хороша! Ай да малина! Хитро улыбнулся: — Слава престольным праздникам.
ПРИГОВОР
Шесть томительных месяцев провели декабристы в Петропавловской крепости. Шесть томительных месяцев не прекращались допросы и следствия. И вот приговор объявлен. Пять декабристов — Кондратий Рылеев, Павел Пестель, Сергей Муравьёв-Апостол, Михаил Бестужев-Рюмин и Пётр Каховский — были присуждены к смертной казни через повешенье. Остальные лишались чинов и званий и ссылались в Сибирь на каторгу. Декабристы гордо встретили свой приговор.
— И в Сибири есть солнце, — сказал декабрист Сухинов.
12-го июля, впервые за все эти месяцы, заключённых собрали вместе. Была устроена церемония лишения осуждённых чинов и званий. Называлось это гражданской казнью. С осуждённых должны были сорвать эполеты и ордена, бросить в огонь. Над головой у каждого переломить шпагу.
Николай I находился в это время далеко за городом в Царском Селе. Он приказал, чтобы через каждые 15 минут к нему являлся фельдъегерь, сообщал о том, как идёт церемония.
Приехал первый фельдъегерь:
— Построены, ваше величество. Генерал-адъютант Чернышёв приказал распалить костры.
— Так. Ну, а как же сами злодеи? Видно ль на лицах у них раскаяние?
— Да что-то не очень видно, ваше величество.
Прибыл второй фельдъегерь:
— Костры разложены, ваше величество.
— Так.
— Генерал-адъютант Чернышёв дал приказ срывать эполеты и ордена.
— Так. Ну, а как же сами злодеи? Видно ль на лицах у них раскаяние?
— Да что-то не очень видно, ваше величество.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112