- Слух
прошел по Зарядью: желторозовый дом Берги продают, им в гвардейском пол-
ку для поддержания чина и фамилии в деньгах нужда. Смекала голь, како-
го-то хозяина бог на шею посадит. Вдруг Дудинская жена открыла во сне:
дом Берги продали, а купил лопоухий барин, бесфамильный, неподслушанный.
Дудин тогда же бабу побил, чтоб не суеверила попусту. А через неделю и
приехал новый барин с женой. Пригляделись зарядцы - Лопух. Очень тогда
Секретова не взлюбили, что помимо Зарядья, окольной статью, в люди вы-
шел. Впрочем Секретов от их злобы ущерба себе не чувствовал.
Ловок был, а на дороге ему купец попался. Имелись у купца и лабазы, и
мельницы, и мучные оптовки, а еще дочка Катеринка с глуповатинкой. Сек-
ретов к ней и лазил по пожарной лестнице в светелку, обаловал ее, моло-
дую да глупую, небрежной мимоходной лаской, а на четвертом месяце, как
объявилась Катеринкина любовь, деловым скромным образом предложил Петр
Секретов купцу честной свадебкой Катеринкин грех покрыть.
Купец только бороду почесал да усмехнулся:
- Я умен, а ты еще умней. Такими, как ты да я, вся Сибирь заселена.
Бить Катьку не будешь? прямо говори...
С той поры Секретов поважнел, кланяться перестал, люди ему, как гро-
шики: только тогда им и счет, если в сотню сложатся. Отделал себе квар-
тиру в доме против желто-розового владенья своего и по всем комнатам
кнопки провел во избежанье вора.
...Как-то раз, в двунадесятый, на безденежьи, стало Дудину обидно на
приятеля давнего детства. Оделся победней, в самые рваные сапоги, и по-
шел Петрушу, друга сердца, проведать. Пришел, встал в дверях, головенку
набок, улыбается с горьким умиленьем на Секретовское благолепие и пока-
чивается, будто с пьянцой. А на самом деле был дико трезв, даже слишком
для Ермолая Дудина.
Секретов за чайным столом ватрушку жевал. С одной стороны сидела бе-
ременная жена, а с другой - шурин Платон.
- Ты что ж образ-то подобие корчишь? - поднял глаза Секретов, облизы-
вая творог с ватрушки. - Какая у тебя надобность?
- Ватрушечка-то небось вкусная?.. - согнулся Дудин в пояснице.
- На, - сказал Секретов и протянул облизанную.
- Ноне-то и пузцом обзавелись... а ведь я Петькой помню вас, Петр Фи-
липпыч, - льстиво забубнил Дудин, пряча ватрушку в карман и там разминая
ее в крошки от злобы. - Как, бывало, в ребятишках мы с вами бегали, уж
такой вы жулик были, смрадь, можно сказать, и не приведи бог! И гашничек
у вас, извиняюсь, тоже всегда расстегнут был. Ах, какая смешная история!
Я б и еще сказал, да вон их стесняюсь, - он кивнул на Катерину Иванну,
пугливо замершую с непрожеванной ватрушкой во рту.
Петра Филиппыча в багровость кинуло. Не выходя из-за стола, потискал
он кнопку под столом, - вскочили в дверь дворники, взяли Дудина в охап-
ку, унесли. Там, на заднем дворе, возле собашника, и постарались они,
кто кого перехолопит в услужливости хозяину. Некому было Дудину жало-
ваться, а жена, сама хирея день ото дня, замечать стала, что кашлять
стал глуше и нудней Ермолай, после того, как сходил в гости к другу
сердца и давней юности.
...А Секретов в гору шел. В новокупленном дому зазвенела трактирная
посуда, и запел орган. Зарядье - место бойкое, в три быстрых ключа заби-
лась в "Венеции" жизнь. Линии Секретовской жизни были грубы, ясны и не-
затейны, как и на мозолистой руке. Все у него было правильно. Короткая
его шея не давала вихляться и млеть головище, не то что у Дудина, длин-
ношеего. Разум свой содержал в чистоте и опрятности, не засаривал его
легковесным пустяком, подобно Катушину. Проветриваемая смешком, не боле-
ла его душа ни тоской, ни жалостью, ни изнурительной любовью.
Четыре месяца спустя по приезде в Зарядье родила Катерина Иванна де-
вочку Настю. Быть бы в той нечаянной семье счастью и хотя бы наружному
благополучию, как вдруг простудилась Катерина и слегла. Дочке тогда тре-
тий год шел, когда у матери ноги опухли. Все же переползала от кровати к
окну, бездельно сидела под окном, наблюдая чужую жизнь, жалко улыбалась,
стыдясь самой себя.
Ее-то, так же, как и Сеня пятнадцать лет спустя, увидел Катушин, та-
чая камилавку, дар прихожан приходскому попу. И оттого, что прожил без
любви, а перед тем собачка у него околела, полюбил он Катерину Иванну,
чужую в чужом окне, тоскующую. Но только в убогих стишках своих смел го-
ворить он о своей любви. Ключ же от сундучка, где таилась его тетрадка,
стал прятать далеко-далеко, на шейный шнурок.
Оставался еще в Катерине кусочек смысла: покрикивала по хозяйству,
штопала носки самому. Вскоре, однако, совсем ей ноги отказались служить.
Положили тогда Катерину Иванну в угловой комнатушке, завесив окно той
самой шалью, в которой, к слову сказать, к свадьбе ехала. Двигаться Ка-
терина Иванна уже не могла, и все надобности за нее оправляла Матрена
Симанна, новоявленная тетка Катерининой двоюродной сестры, из Можайска.
Эта, толстая и злая, и креститься помогала хозяйке ее малоподвижною ру-
кой, она же и молитвы за нее шептала, поясняя целителю Пантелеймону ту-
пое бормотанье хозяйкиных губ. Она же приходила на помощь и в остальном.
Секретов запивал. Раз ночью, когда боролись в нем пьяные чувства,
пришел к жене.
- Ты меня, Катерина, прости... за все гуртом прости! - сказал он ти-
хо, стоя в дверях, и обмахнул увлажнившиеся глаза рукавом.
Та лежала, неподвижная, страшная, белая.
- Слышь, жена, - прощенья прошу! - повторил терпеливо он, барабаня
пальцами себя в лоб.
Она молчала, а Секретов, разойдясь, уже бил кулаками в притолоку:
- Да что ж ты, как башня, лежишь... не ворочаешься?.. - завопил он.
С той поры совсем он махнул рукой на Катерину.
Зато, как-то случилось, стал Катушин ходить к тому, что было когда-то
Секретовской женою. Приходил вымытый, в чистенькой старенькой рубахе,
садился возле кровати и сидел тихо, полузакрыв глаза. Иногда - рассказы-
вал слышанное и читанное, смешное, не получая никакого ответа да и не
нуждаясь в нем. Своей любви остался Катушин верен и любил Катерину, быть
может, больше, чем если бы она была здорова. Он же пробовал лечить ее
отваром капустного листа.
Тут, в этом темном тупике, плодилась моль, мерцала лампада, воркотала
очередная монашенка, и из года в год, возле столика, уставленного ле-
карственным хламом, бесшумно сидел Катушин. Так он научился понимать
смутный язык больной. Однажды сказал Насте:
- Ты заходи к матери-то. Сердится, что не бываешь.
В другой раз осмелился сказать Секретову:
- Что ж ты ее, Петр Филиппыч, просвирками-то моришь?.. Ты-бы ей щец
дал!..
IX. Настюша.
Настюша росла девочкой крепонькой, смуглой как вишенка, в постоянном
смехе, как в цвету.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
прошел по Зарядью: желторозовый дом Берги продают, им в гвардейском пол-
ку для поддержания чина и фамилии в деньгах нужда. Смекала голь, како-
го-то хозяина бог на шею посадит. Вдруг Дудинская жена открыла во сне:
дом Берги продали, а купил лопоухий барин, бесфамильный, неподслушанный.
Дудин тогда же бабу побил, чтоб не суеверила попусту. А через неделю и
приехал новый барин с женой. Пригляделись зарядцы - Лопух. Очень тогда
Секретова не взлюбили, что помимо Зарядья, окольной статью, в люди вы-
шел. Впрочем Секретов от их злобы ущерба себе не чувствовал.
Ловок был, а на дороге ему купец попался. Имелись у купца и лабазы, и
мельницы, и мучные оптовки, а еще дочка Катеринка с глуповатинкой. Сек-
ретов к ней и лазил по пожарной лестнице в светелку, обаловал ее, моло-
дую да глупую, небрежной мимоходной лаской, а на четвертом месяце, как
объявилась Катеринкина любовь, деловым скромным образом предложил Петр
Секретов купцу честной свадебкой Катеринкин грех покрыть.
Купец только бороду почесал да усмехнулся:
- Я умен, а ты еще умней. Такими, как ты да я, вся Сибирь заселена.
Бить Катьку не будешь? прямо говори...
С той поры Секретов поважнел, кланяться перестал, люди ему, как гро-
шики: только тогда им и счет, если в сотню сложатся. Отделал себе квар-
тиру в доме против желто-розового владенья своего и по всем комнатам
кнопки провел во избежанье вора.
...Как-то раз, в двунадесятый, на безденежьи, стало Дудину обидно на
приятеля давнего детства. Оделся победней, в самые рваные сапоги, и по-
шел Петрушу, друга сердца, проведать. Пришел, встал в дверях, головенку
набок, улыбается с горьким умиленьем на Секретовское благолепие и пока-
чивается, будто с пьянцой. А на самом деле был дико трезв, даже слишком
для Ермолая Дудина.
Секретов за чайным столом ватрушку жевал. С одной стороны сидела бе-
ременная жена, а с другой - шурин Платон.
- Ты что ж образ-то подобие корчишь? - поднял глаза Секретов, облизы-
вая творог с ватрушки. - Какая у тебя надобность?
- Ватрушечка-то небось вкусная?.. - согнулся Дудин в пояснице.
- На, - сказал Секретов и протянул облизанную.
- Ноне-то и пузцом обзавелись... а ведь я Петькой помню вас, Петр Фи-
липпыч, - льстиво забубнил Дудин, пряча ватрушку в карман и там разминая
ее в крошки от злобы. - Как, бывало, в ребятишках мы с вами бегали, уж
такой вы жулик были, смрадь, можно сказать, и не приведи бог! И гашничек
у вас, извиняюсь, тоже всегда расстегнут был. Ах, какая смешная история!
Я б и еще сказал, да вон их стесняюсь, - он кивнул на Катерину Иванну,
пугливо замершую с непрожеванной ватрушкой во рту.
Петра Филиппыча в багровость кинуло. Не выходя из-за стола, потискал
он кнопку под столом, - вскочили в дверь дворники, взяли Дудина в охап-
ку, унесли. Там, на заднем дворе, возле собашника, и постарались они,
кто кого перехолопит в услужливости хозяину. Некому было Дудину жало-
ваться, а жена, сама хирея день ото дня, замечать стала, что кашлять
стал глуше и нудней Ермолай, после того, как сходил в гости к другу
сердца и давней юности.
...А Секретов в гору шел. В новокупленном дому зазвенела трактирная
посуда, и запел орган. Зарядье - место бойкое, в три быстрых ключа заби-
лась в "Венеции" жизнь. Линии Секретовской жизни были грубы, ясны и не-
затейны, как и на мозолистой руке. Все у него было правильно. Короткая
его шея не давала вихляться и млеть головище, не то что у Дудина, длин-
ношеего. Разум свой содержал в чистоте и опрятности, не засаривал его
легковесным пустяком, подобно Катушину. Проветриваемая смешком, не боле-
ла его душа ни тоской, ни жалостью, ни изнурительной любовью.
Четыре месяца спустя по приезде в Зарядье родила Катерина Иванна де-
вочку Настю. Быть бы в той нечаянной семье счастью и хотя бы наружному
благополучию, как вдруг простудилась Катерина и слегла. Дочке тогда тре-
тий год шел, когда у матери ноги опухли. Все же переползала от кровати к
окну, бездельно сидела под окном, наблюдая чужую жизнь, жалко улыбалась,
стыдясь самой себя.
Ее-то, так же, как и Сеня пятнадцать лет спустя, увидел Катушин, та-
чая камилавку, дар прихожан приходскому попу. И оттого, что прожил без
любви, а перед тем собачка у него околела, полюбил он Катерину Иванну,
чужую в чужом окне, тоскующую. Но только в убогих стишках своих смел го-
ворить он о своей любви. Ключ же от сундучка, где таилась его тетрадка,
стал прятать далеко-далеко, на шейный шнурок.
Оставался еще в Катерине кусочек смысла: покрикивала по хозяйству,
штопала носки самому. Вскоре, однако, совсем ей ноги отказались служить.
Положили тогда Катерину Иванну в угловой комнатушке, завесив окно той
самой шалью, в которой, к слову сказать, к свадьбе ехала. Двигаться Ка-
терина Иванна уже не могла, и все надобности за нее оправляла Матрена
Симанна, новоявленная тетка Катерининой двоюродной сестры, из Можайска.
Эта, толстая и злая, и креститься помогала хозяйке ее малоподвижною ру-
кой, она же и молитвы за нее шептала, поясняя целителю Пантелеймону ту-
пое бормотанье хозяйкиных губ. Она же приходила на помощь и в остальном.
Секретов запивал. Раз ночью, когда боролись в нем пьяные чувства,
пришел к жене.
- Ты меня, Катерина, прости... за все гуртом прости! - сказал он ти-
хо, стоя в дверях, и обмахнул увлажнившиеся глаза рукавом.
Та лежала, неподвижная, страшная, белая.
- Слышь, жена, - прощенья прошу! - повторил терпеливо он, барабаня
пальцами себя в лоб.
Она молчала, а Секретов, разойдясь, уже бил кулаками в притолоку:
- Да что ж ты, как башня, лежишь... не ворочаешься?.. - завопил он.
С той поры совсем он махнул рукой на Катерину.
Зато, как-то случилось, стал Катушин ходить к тому, что было когда-то
Секретовской женою. Приходил вымытый, в чистенькой старенькой рубахе,
садился возле кровати и сидел тихо, полузакрыв глаза. Иногда - рассказы-
вал слышанное и читанное, смешное, не получая никакого ответа да и не
нуждаясь в нем. Своей любви остался Катушин верен и любил Катерину, быть
может, больше, чем если бы она была здорова. Он же пробовал лечить ее
отваром капустного листа.
Тут, в этом темном тупике, плодилась моль, мерцала лампада, воркотала
очередная монашенка, и из года в год, возле столика, уставленного ле-
карственным хламом, бесшумно сидел Катушин. Так он научился понимать
смутный язык больной. Однажды сказал Насте:
- Ты заходи к матери-то. Сердится, что не бываешь.
В другой раз осмелился сказать Секретову:
- Что ж ты ее, Петр Филиппыч, просвирками-то моришь?.. Ты-бы ей щец
дал!..
IX. Настюша.
Настюша росла девочкой крепонькой, смуглой как вишенка, в постоянном
смехе, как в цвету.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99