Мало-по-малу обыкли глаза по темноте, но все еще чудился куст челове-
ком и пугал. Когда въехали в лес, еще больше сгустилась тьма. Мокрые
вихры нижних ветвей посыпали проезжающих крупным, холодным дождем.
Только непутному променять на такое теплую, сухую печку. Чавкала и брыз-
галась глина в колеях, но не издала Гарасимова телега ни единого скрипа
за весь путь. - Гарасим даже и от сапога требовал долгой, беспорочной
службы. Под стать пудовому Гарасимову сапогу была и телега, которую,
хоть с горы роняй, не брала никакая случайность. Под стать телеге был и
конь. Коня Гарасим понимал, работы ждал втрое, но был с конем ласков
по-своему. Может быть, от этой тяжкой ласки и зачахли две его прежних
жены? Под стать коню - был и сам Гарасим. Сколотила его жизнь таким, что
пронес тройную тяготу мужиковского существования, не сутулясь. Гарасим
жил и не старел. Нестареющий, он напоминал собою дуб. Стоят такие, от-
бившись от всего лесного стада, на опушках и в одиночку сносят и беду, и
борьбу, и солнечную радость.
Сидя рядом с ним, вспомнил Семен, как двенадцать лет назад, по той же
дороге увозил его Егор Иваныч в жизнь. В том лишь разница, что тогда с
перекрестия Отпетовской дороги свернули они влево, а теперь едут прямо.
Со сжатыми губами Семен следил за скользящим мимо, сощурив глаза. Ветла
в стороне мнилась ему бабой, стоящей в задумчивости, кустки - затаившим-
ся, безымянным, но живым, еле приметно перебегающим поле. Все повторимо:
тот же Егор Брыкин трется о его спину костлявой своей спиной. И уже не
ропщет он на тесноту, на неуважительность лаптя к лакированному сапожку.
Семен снял шапку, и вот уже щекочущая свежесть капельками сбирается по
стриженной голове, бежит за ворот его мужицкой полусермяги вишневого
сукна. И вот Семену неудобна стала Брыкинская спина:
- Убери спину, Егор... - говорит он тихо и с намеренным упорством, -
всю спину ты мне протрешь!
- Да ведь некуда, Семен Савельич, - Брыкин угождающе суетится всем
телом.
Но опять едут и опять налегает Егорова спина.
- Подогнать бы кубаря твоего, - говорит Семен Гарасиму. Но тот глядит
прямо и молчит, как неживой. - Онемел, что ли?.. - вспыхивает Семен и
машет на мерина длинным рукавом полусермяги.
- Не серчай, Семен Савельич... - пугливо вскидывается задремавший-бы-
ло Брыкин. - Приснул маленько...
Мерин пускается вскачь, а Гарасим отводит Семенову руку в сторону:
- Я тебя вот энтаким за уши трепал, - внятно шепчет Гарасим, не отво-
дя глаз от лошадиной спины. И Семен не знает, укор ли это за дерзость,
обещанье ли вспомнить давно прошедшие времена. Постепенно и Семеном ов-
ладевает дремота.
"... и сила есть, а ответить нет силы, эх! - в сонливом безволье ду-
мает Семен. Он теряет вожжи от мыслей, и те бегут как придется. Барсуки,
зверье... ума нет. Дерево рубят, а корень оставляют на аршин торчать. На
корень - воли не хватает. Город, мужики. У себя там картинки вешают, лю-
буются по шестнадцать часов... Мужика забыли. Забыли?.. Школы нужны,
книги нужны! А книги... из города?.." - так напрасно барахтается в тине
полусонных мыслей своих Семен.
Бессилье родит злобу. Был бессилен Семен выпутаться из собственной
тины.
"...собрать милльон, да с косами, с кольем... Мы, мол, есть! Может
думаете, что нет нас? А мы есть! Мы даем хлеб, кровь, опору. Забыли?
Евграф на досуге подсчитывал по календарю: нас если по десять тысяч в
сутки крошить, да и приплод всякий воспретить кстати, так поболе тридца-
ти годов понадобится, чтобы всех извести. Забыли?.. Так бей его, неисто-
вого Калафата, и дубьем, и бесхлебьем, и заразой. Милльоном скрипучих
сох запашем городское место. Пусть хлебушко там колосится и девки глупые
свои песни поют. Как муравьи, растащим камни от башни по сторонам. Нас
нельзя забыть, нас много. Мы - все. Мы - самая земля. Ведите и нас Кала-
фатовым путем... Коли согласно нам петь, может и не плохая песня вый-
дет!.." - разволновавшееся сознанье снова умиряет дремота.
"...а город не спит, тысячи глаз на длинных нитках, видят. Вот и ря-
дом - глаз. Не любит пота нашего, не знает, не понимает души нашей, чу-
жая..." - уже про Настю, сидящую рядом, думает Семен. Точно ощутив тече-
ние Семеновых мыслей, зашевелилась Настя.
- Семен!.. - почему-то с виноватостью спрашивает она. - Там, на
взгорьи, не Гусаки ли?..
- Ну... а что тебе?
- Да нет, я только так спросила... - шепчет она и отворачивается.
Теперь ехали уже Голиковой пустошью, - высокое место и ветреное, на
правом Мочиловском берегу. Дорога поднималась. В белесости левого края
неба еле-еле выявились очертанья изб и приземистого храма. Все это ис-
кусно пряталось в круглых купах деревьев, в темной пене непогодного не-
ба. То и были Гусаки, крохотная точка новой власти среди необозримых Во-
ровских равнин.
- Гусаки... - вздохнул протяжно Васька Рублев и пошевелился.
Ехали еще три минуты, умножались кусты. Вдруг круглый куст направо от
дороги сказал "стой". Из-за куста вышел человек и подошел к остановив-
шейся подводе.
- Юда?.. - тихо спросил Семен, прищуриваясь в темень. - Ну, как?
- Он самый и есь! - деланно отвечал тот. - Оружье у них сложено в
подвале у старой попадьи... Они нарочно туда запрятали, чтоб и не поду-
мать. Против исполкома живет...
- А Мишка?.. - спросил Семен. - Ты видался с ним?
- Он у Щербы ночует...
- Чего ж смеешься-то?
- Да смешно! Он утром на исполкоме листок наклеил, что придем!
- Зачем?.. - нахмурился Семен.
- Да так... для смеху! - Юда удивился, что Семену непонятен такой вид
удальства.
Люди вылезали с подвод и собирались вкруг Семена. Тот давал последние
указания.
- Ты, Митрий, сядешь с пулеметом в концу улицы...
- Дай, я сяду... - просительно сказал Гурей, брат Жибанды.
- Ладно... ты садись, - мельком согласился Семен, но вдруг с неопре-
деленным чувством взглянул на нее. Глаз ее не было видно. Он взял ее за
руку и крепко сдавил, силясь выдавать крик. Рука хрустнула, но Настя
промолчала. Оба были почти ненавистны друг другу в ту минуту. Семен отб-
росил ее руку. - Сигнал, когда уходить, дам зажигалкой. Главное, помни-
те, чтоб напугом взять! Стрелять только вверх... Ну, еще что?.. - Он по-
лез за зажигалкой и жестом выразил досаду. - Чорт, - выругался он, - все
карманы дырявые. Ладно, по свистку тогда. Расходись.
Люди с лихорадочной поспешностью побежали в сторону села. Очевидно,
имелся у них обдуманный план ночного нападения. Только один кто-то, не-
осторожный, щелкнул затвором винтовки.
Скоро около лошадей, привязанных к растяпой ивке, не осталось никого.
Лошади грызли подброшенное сено, быстро увлажняемое тонкой изморосью.
Вдруг они вздыбили уши и перестали жевать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99