Сергей
Остифеич вскочил в седло и хлестнул лошадь. Воры, окруженные лесами, не
были видны Сергей Остифеичу: Сергей Остифеич подъезжал с юга. Тут ему
показалось, что видит на облаке отсвет огня. Причина набата стала ясна.
Опасности не предвиделось. Сергей Остифеич еще раз подхлестнул кобылку.
С опушки, ближней к Ворам, стало видно: пожар, - очевидно горел ка-
кой-нибудь из крайних домов. "Разойтись пожар не может, ветер не в ту
сторону. А вместе с тем и хорошо: вниманье мужиков хотя бы временно отв-
лечется на пожар. А там, может быть, и совсем схлынет, рассеется мужи-
ковское волненье. Недолог мужиковский гнев!" Так думал Половинкин, тря-
сясь в седле. Набат стал опять слышен. Исступленно и без сопровожденья
малых колоколов, бухал большой, в суматохе утерявший все свое досто-
инство старшинства. "Должно быть, Пуфла горит!" - подтвердил свои догад-
ки Половинкин и в третий раз подогнал коня.
Он приближался к Ворам бесшумно, тонули в глубокой пыли стуки копыт.
И вдруг перед самым селом стало жутко. Он напрягся до багрового стыда и
переупрямил страх. Привязав кобылку к перилам моста, он пеше добрался до
подъема холма. Попалось на пути подобие водоотводного рва, Половинкин
переполз его. К этому времени стало совсем темно, приходилось итти почти
наощупь. Так, в темноте, он нашарил плетень крайнедеревенца. Жгучее, не-
осознанное любопытство охватило Сергей Остифеича, - вот так же в царскую
войну, когда в темноте нужно было миновать вражеский дозор или черный
наблюдающий глазок пулеметного гнезда. Это было любопытство здорового
человека к смерти. - Приникнув к плетню, выглянул.
Несмотря на потемки, улица была вся видна, освещенная лохматым светом
пожара. Горела исполкомская изба, стоявшая чуть-чуть на отлете. Ветер
затих, и огонь выпрямился. Дыма не было, целые рои небыстрых искр порха-
ли по темноте. Красные сумерки стояли над селом. В улицах царило непо-
нятное оживленье. Вдруг оборвался набат. Кто-то, перебегая от дома к до-
му, кричал хрипло и властно, из последних сил: "Братцы, оружайтесь!
Братцы...". Его призыву отвечал неровный гул. Сергей Остифеич не мог
оторвать остановившегося взгляда от горящего исполкома. Покорял его и не
отпускал итти этот огромный столб почти неподвижного огня.
Упавшее сердце стучало мелко и часто. Казалось бы: бежать Сереге,
шпорить до крови белую кобылу, скакать с донесением в уезд. Но произошло
другое. Село встало под знак мятежа. Исполком горел. Все нити подчинения
его уезду были порваны. Половинкин ощутил себя освободившимся ото всех
недавних забот. Теперь он принадлежал себе самому. И целый вихорь осмыс-
ленных, здравых решений не одолел одного, неосмысленного. Что-то пошеве-
лилось в груди, и грудь вздохнула, и тотчас же где-то там, на глубине
пощекоталось удивительное желание - быть там, посреди криков, смятенья и
опасности. Не отрезвленный и холодом ночи, он стал пробираться за околи-
цей к середине села.
Вдруг, совсем вблизи, загромыхала подвода. Дорога освещалась тем же
огненным столбом. В свете его Половинкин узнал: Воровской поп, Иван Маг-
нитов, удирал на телеге, нагруженной доверху поповским скарбом и ре-
бятьем. Сам он сидел на пузатом комоде и держал на коленях, в обнимку,
самовар. После заворота дороги влево все это стало еле приметно, и
только в глянце самовара предательски торчал красный отсвет пожара.
"Ага, бежишь!", с насмешливым волнением подумал Половинкин и хотел уже
продолжать свое опасное предприятие, но во время прижался к черной стене
мужиковской бани. В мимобегущей, темной и широкой фигуре, спотыкавшейся
и падавшей, узнал Сергей Остифеич попадью. Она догоняла поспешающего му-
жа, задыхаясь и крича шопотом:
- Отец, отец... поднос-те забыл! Возьми, накось, поднос-те... - так с
подносом, прижимая его к груди, и побежала она под спуск холма, напрасно
взывая к мужу.
Движенье на селе необъяснимо усилилось. Горланили мужики, как бабы, и
бабы ругались, как мужики. Куриный бунт, куриная смехота разбухла в
страшную тучу на всю округу. Ужасом и кровью захлебнулись Воры в тот
день. Временами, нежданная как соглядатай, перебегала оголившуюся полян-
ку неба луна и опять зарывалась в давящую мякоть облаков. И опять, как и
Половинкин, терзаемый смертным любопытством, выскальзывала на долю мину-
ты и опять пугливо пряталась. Было чему пугаться...
Уже вошла в Воры всем количеством летучая братия, доселе укрывавшаяся
в лесах. Мужики встречали сыновей, бабы - мужей. Сигнибедов, разойдясь в
порыве заметавшегося сердца, потрошил напропалую остатки своей торговли,
сооружая угощенье чужакам. Есть никому не хотелось, пропала обычная жад-
ность к еде. Нужно всем было пить, стало красно в мужиковских глазах от
сожигающей жажды. Пронырливостью Егора Брыкина был открыт на радость
всем целый самогонный завод в омшаннике у бабки Мятлы, повитухи. Пили
дико и ковшом, и блюдечком, и прямо так - в прихлебку.
Хмельным и шатким шагом вышел с одного конца села Дмитрий Барыков,
неся за плечом гармонь. Возле колодца как раз столкнулся он с Андрюшкой
Подпрятовым и Егором Брыкиным, приятелями давнего детства. Вышли они с
трех разных сторон, тоже хмельные, наобум, в неизвестность пьяной тьмы,
а за плечами у обоих тоже повизгивало по гармони. - Брыкин пьяным только
прикидывался.
Как столкнулись, так остановились недоуменно, разом, по-бараньи выс-
тавив лбы.
- Жену пришиб, - самодовольно сказал Егорка и, сорвав картуз, повел
им так, словно приветствовал теперешнюю свою хозяйку, самогонную раз-
гульную ночь.
- Ге-е... - проблеял Андрюшка. - До смерти?
- Не, поучил только... - визгливо прохохотал Брыкин.
Постояли они и еще немного, носами к носу. Где-то бегали, кто-то кри-
чал. Душило зноем, потому что заперли нахлынувшие тучи все небесные от-
душины. Уже не луной, а зарницами поминутно вспыхивало небо, черное как
черный порох. Вдруг Андрюшка крякнул и ловко подернул плечом. Трехрядка
его вздрогнула звуком и, как ученая собачонка, перескочила прямо под ру-
ку. То же проделали и приятели. Разом нажали все трое по четыре заветных
клапана, разом растянулись гармонные голенища во весь возможный мах...
Как когда-то! - сотни лет назад, когда все трое и без вина бывали
пьяны - шли они рядком, гудя в самодельные гуделки. Потом, - поживших в
городе сильней манила жизнь, - вот так же ходили, выворачиваясь наизнан-
ку в жениховском чванстве, покрикивая песни. Тогда еще пыжилась из них
младость: - подергивали робкий ус, чтоб рос скорей, девкам на сердечную
пагубу. И вот снова, три неразделимых друга, вкусивших от соблазнов жиз-
ни, били злыми пальцами по гармонным ладам, и пели лады плясовым напевом
о скорбном, непутном, нерадостном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Остифеич вскочил в седло и хлестнул лошадь. Воры, окруженные лесами, не
были видны Сергей Остифеичу: Сергей Остифеич подъезжал с юга. Тут ему
показалось, что видит на облаке отсвет огня. Причина набата стала ясна.
Опасности не предвиделось. Сергей Остифеич еще раз подхлестнул кобылку.
С опушки, ближней к Ворам, стало видно: пожар, - очевидно горел ка-
кой-нибудь из крайних домов. "Разойтись пожар не может, ветер не в ту
сторону. А вместе с тем и хорошо: вниманье мужиков хотя бы временно отв-
лечется на пожар. А там, может быть, и совсем схлынет, рассеется мужи-
ковское волненье. Недолог мужиковский гнев!" Так думал Половинкин, тря-
сясь в седле. Набат стал опять слышен. Исступленно и без сопровожденья
малых колоколов, бухал большой, в суматохе утерявший все свое досто-
инство старшинства. "Должно быть, Пуфла горит!" - подтвердил свои догад-
ки Половинкин и в третий раз подогнал коня.
Он приближался к Ворам бесшумно, тонули в глубокой пыли стуки копыт.
И вдруг перед самым селом стало жутко. Он напрягся до багрового стыда и
переупрямил страх. Привязав кобылку к перилам моста, он пеше добрался до
подъема холма. Попалось на пути подобие водоотводного рва, Половинкин
переполз его. К этому времени стало совсем темно, приходилось итти почти
наощупь. Так, в темноте, он нашарил плетень крайнедеревенца. Жгучее, не-
осознанное любопытство охватило Сергей Остифеича, - вот так же в царскую
войну, когда в темноте нужно было миновать вражеский дозор или черный
наблюдающий глазок пулеметного гнезда. Это было любопытство здорового
человека к смерти. - Приникнув к плетню, выглянул.
Несмотря на потемки, улица была вся видна, освещенная лохматым светом
пожара. Горела исполкомская изба, стоявшая чуть-чуть на отлете. Ветер
затих, и огонь выпрямился. Дыма не было, целые рои небыстрых искр порха-
ли по темноте. Красные сумерки стояли над селом. В улицах царило непо-
нятное оживленье. Вдруг оборвался набат. Кто-то, перебегая от дома к до-
му, кричал хрипло и властно, из последних сил: "Братцы, оружайтесь!
Братцы...". Его призыву отвечал неровный гул. Сергей Остифеич не мог
оторвать остановившегося взгляда от горящего исполкома. Покорял его и не
отпускал итти этот огромный столб почти неподвижного огня.
Упавшее сердце стучало мелко и часто. Казалось бы: бежать Сереге,
шпорить до крови белую кобылу, скакать с донесением в уезд. Но произошло
другое. Село встало под знак мятежа. Исполком горел. Все нити подчинения
его уезду были порваны. Половинкин ощутил себя освободившимся ото всех
недавних забот. Теперь он принадлежал себе самому. И целый вихорь осмыс-
ленных, здравых решений не одолел одного, неосмысленного. Что-то пошеве-
лилось в груди, и грудь вздохнула, и тотчас же где-то там, на глубине
пощекоталось удивительное желание - быть там, посреди криков, смятенья и
опасности. Не отрезвленный и холодом ночи, он стал пробираться за околи-
цей к середине села.
Вдруг, совсем вблизи, загромыхала подвода. Дорога освещалась тем же
огненным столбом. В свете его Половинкин узнал: Воровской поп, Иван Маг-
нитов, удирал на телеге, нагруженной доверху поповским скарбом и ре-
бятьем. Сам он сидел на пузатом комоде и держал на коленях, в обнимку,
самовар. После заворота дороги влево все это стало еле приметно, и
только в глянце самовара предательски торчал красный отсвет пожара.
"Ага, бежишь!", с насмешливым волнением подумал Половинкин и хотел уже
продолжать свое опасное предприятие, но во время прижался к черной стене
мужиковской бани. В мимобегущей, темной и широкой фигуре, спотыкавшейся
и падавшей, узнал Сергей Остифеич попадью. Она догоняла поспешающего му-
жа, задыхаясь и крича шопотом:
- Отец, отец... поднос-те забыл! Возьми, накось, поднос-те... - так с
подносом, прижимая его к груди, и побежала она под спуск холма, напрасно
взывая к мужу.
Движенье на селе необъяснимо усилилось. Горланили мужики, как бабы, и
бабы ругались, как мужики. Куриный бунт, куриная смехота разбухла в
страшную тучу на всю округу. Ужасом и кровью захлебнулись Воры в тот
день. Временами, нежданная как соглядатай, перебегала оголившуюся полян-
ку неба луна и опять зарывалась в давящую мякоть облаков. И опять, как и
Половинкин, терзаемый смертным любопытством, выскальзывала на долю мину-
ты и опять пугливо пряталась. Было чему пугаться...
Уже вошла в Воры всем количеством летучая братия, доселе укрывавшаяся
в лесах. Мужики встречали сыновей, бабы - мужей. Сигнибедов, разойдясь в
порыве заметавшегося сердца, потрошил напропалую остатки своей торговли,
сооружая угощенье чужакам. Есть никому не хотелось, пропала обычная жад-
ность к еде. Нужно всем было пить, стало красно в мужиковских глазах от
сожигающей жажды. Пронырливостью Егора Брыкина был открыт на радость
всем целый самогонный завод в омшаннике у бабки Мятлы, повитухи. Пили
дико и ковшом, и блюдечком, и прямо так - в прихлебку.
Хмельным и шатким шагом вышел с одного конца села Дмитрий Барыков,
неся за плечом гармонь. Возле колодца как раз столкнулся он с Андрюшкой
Подпрятовым и Егором Брыкиным, приятелями давнего детства. Вышли они с
трех разных сторон, тоже хмельные, наобум, в неизвестность пьяной тьмы,
а за плечами у обоих тоже повизгивало по гармони. - Брыкин пьяным только
прикидывался.
Как столкнулись, так остановились недоуменно, разом, по-бараньи выс-
тавив лбы.
- Жену пришиб, - самодовольно сказал Егорка и, сорвав картуз, повел
им так, словно приветствовал теперешнюю свою хозяйку, самогонную раз-
гульную ночь.
- Ге-е... - проблеял Андрюшка. - До смерти?
- Не, поучил только... - визгливо прохохотал Брыкин.
Постояли они и еще немного, носами к носу. Где-то бегали, кто-то кри-
чал. Душило зноем, потому что заперли нахлынувшие тучи все небесные от-
душины. Уже не луной, а зарницами поминутно вспыхивало небо, черное как
черный порох. Вдруг Андрюшка крякнул и ловко подернул плечом. Трехрядка
его вздрогнула звуком и, как ученая собачонка, перескочила прямо под ру-
ку. То же проделали и приятели. Разом нажали все трое по четыре заветных
клапана, разом растянулись гармонные голенища во весь возможный мах...
Как когда-то! - сотни лет назад, когда все трое и без вина бывали
пьяны - шли они рядком, гудя в самодельные гуделки. Потом, - поживших в
городе сильней манила жизнь, - вот так же ходили, выворачиваясь наизнан-
ку в жениховском чванстве, покрикивая песни. Тогда еще пыжилась из них
младость: - подергивали робкий ус, чтоб рос скорей, девкам на сердечную
пагубу. И вот снова, три неразделимых друга, вкусивших от соблазнов жиз-
ни, били злыми пальцами по гармонным ладам, и пели лады плясовым напевом
о скорбном, непутном, нерадостном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99