- Побежим теперь, чтоб согреться... А, ну!
- Ты тише, - отвечала Настя, приходя в себя. - Стрелять будут...
- А ну их... - встряхнулся Мишка. - Побежим!
- Куда?..
- Да куда б ни было... пока ноги танцуют!
Бежать в одежде, утяжеленной водой, было нелегко. Трудно повиновались
застывшие от холода ноги. Вместе с тем Зинкин луг, по которому бежали,
был ровен, как нитка, - ни кочка на нем, ни выбоина.
- Не могу больше... - вдруг сказала Настя, и Мишка, не видя, ощутил
жалкую ее улыбку.
- Еще немножко беги... - твердо сказал Мишка. Он решительно и быстро
просунул руку к ней за ворот, к спине. Настино тело было влажно и холод-
но. - До поту беги! Я уж, вон, ровно в бане запарился весь!
- Не могу больше... не бежится уж, - задыхаясь, сказала Настя и бес-
сильно осела на траву. - Ты беги, я тут останусь...
Версты три, по его предположениям, отделяло их теперь от Мочиловского
обрыва, от погони. Все еще шел луг, - казалось, что и конца ему нет. Все
кругом было ровно и одинаково: полная темень. Силясь побороть ее, Мишка
вглядывался по сторонам.
- Постой... Сено!
То был зарод старого сена, - огромная копна, обветшалая снаружи, а
внутри обещавшая пыльные, сухие, душистые слои, куда не проникает непо-
года. Жибанда с колен принялся разгребать сено руками. Настя догадалась
о Мишкиной затее и помогала. Огрубелые сенины кололи и жгли ей руки, -
не щадя рук, Настя разрывала слежавшееся сено. Очень медленно выходило в
зароде подобие норы. - Она влезла туда первой, а Жибанда уже извнутри
заложил проход в нору сеном. Было здесь очень сухо, даже тепло, но мел-
кая сенная пыль разъедала глаза.
- Грейся, грейся... - шептал Жибанда, взволнованный ее близостью. -
Ты грейся, грейся, вали... - бормотал он, не смея шевельнуться и лежа,
как пласт.
- Я... на, пощупай, вся мокрая! - глухо пожаловалась Настя, и Мишка
угадал, что Настя крупно и сильно вздрогнула. - Что же делать-то?.. -
она чуть не плакала.
- Ты об меня грейся, ничего... - повторил Жибанда. - Вали об меня, у
меня кровь горячая! До войны в пролуби купывался... Вот каб спички не
замокли, можно б и костер бы там, на воле...
- Не надо спичек, - чужим голосом сказала Настя.
Он лежал по-прежнему неподвижно, уставясь глазами в черный пахучий
свод. Пыль еще держалась и зудила глаза и нос. Снаружи забушевал ветер.
В сенной норе было тихо и спокойно. Вдруг Мишка сильно втянул воздух и
чихнул.
- Ты разденься! - настойчиво и с раздражением сказала Настя. - Я зас-
тыла вся, у меня пальцы на ногах совсем ничего не чувствуют...
- Дак ведь... я ведь не баба! - грубо конфузился Мишка - Неудобно
ведь!..
- Все равно... темно, мне не стыдно.
- Дак ведь... как же так?
- Мишка, мне холодно... - она всхлипнула.
- Ничего, не умрешь, жива будешь! - сам не зная чему, захохотал Миш-
ка, зараженный Настиной лихорадкой.
...И уже передавало горячее Мишкино тело свой нестерпимый зной Насте,
и уже бурно загорелись Настины щеки и вся вслед затем. Два сердца начи-
нали биться все согласней. Настя жадно брала Мишкино тепло, все меньше
становилось разницы в теплоте их тел.
- Вот вы в городу... все такие, - сказал Мишка, горя необычностью ми-
нуты.
- А какие?..
- Крови в вас нет, холодные. Вот и Дунька тоже была...
- А-а... - протянула Настя и слегка отодвинулась.
- Чего ж ты?.. Грейся!
- Немку-то свою все... помнишь?
- Жалею Дуньку... - просто и твердо сказал Мишка.
- А меня?..
- Тебя жалеть нечего... Ты сама по себе. - И вдруг прорвался: - Хоро-
шечка моя, ты мне, ну, вот... ровно бы холостая папороть. И цвету в тебе
нет, а душу с первого взгляда повлекло.
- Я злая стала! - вдруг с большой искренностью сказала Настя. - Я
всех злей, вот какая... - и опять заплакала. - Ты смотри, я себя жалеть
не дам, я так скручу, что...
- А ты не пугай меня... - говорил Мишка, гладя Настино лицо. Он прис-
лушался. - Дождь-то, слышишь? - Он нащупал на щеке ее, в ровной горячей
коже, крохотную выбоинку. - Что это?.. - мельком спросил он.
- Это от кори осталось... давно. Ты знаешь, я сегодня... не сегодня,
а вчера уж... на рассвете журавлей видела. Улетают! - Слезы ее стали
спокойней. То были слезы переутомленья.
Так они и проспали до рассвета, в обнимку, как муж и жена. Непогода
пела им песни унывные, не венчальные. Сон их был крепок и насыщающ.

XI. Гусаки повержены во прах.

Так зарождаются неслышанные слухи, небылые были, затейная плесень
бабьего ума. Клялась молодка Мавра и пречистую в поруки призывала, что
собственными глазами видела нечистого и нечистую его жену.
Когда подъехали к зароду, что оставался у них от прошлого года на
Зинкином лугу, увидали: разметано сено, будто носом рылся кто: Мавра и
скажи свекровке: - Матушка, мол, а у нас воры были! - Свекровка спорлива
была: - Не воры, девушка, а ветром накидало... ночь-то шумлива!
- Ой, баба, воры! - не верила невестка.
- Ветер, я тебе сказываю! - ладила свекровь.
Но едва она успела произнести последнее слово, распахнулся весь зарод
на четыре половинки, а из середки и выскочил сам нечистый, покрупней
лесного, зеленого, зато без волос, вроде мужика. Тут же за ним и баба
его...
- ...И не успела я, бабоньки, - сказывала Мавра в кругу баб, облива-
ясь мурашками воспоминаний, - ... не успела ахнуть, ка-ак он мене, ба-
боньки, за титьку щипане-ет! Так я и села, на чем стояла...
В подтвержденье слов своих казала Мавра родимое пятно пониже правой
груди, величиной в двугривенный. А о том, что носила то пятно с самого
рожденья, забыла Мавра. Коротка бабья память и на хлеб-соль, и на роди-
мое пятно, и на любовь, и на обещанное слово.
- Скажи-и... - дивилась одна, брюхатая, заправляя волосы под повой-
ник. - Меня б щипанул, тут бы мне и разрешенье!
Тут еще пуще захлебывалась Мавра, как в бреду, вырастая на голову во
мненьи баб:
- ...ка-ак щипане-ет! Да в телегу! Свекровушку-т как саданет под реб-
ро, где урчит, так она, бедная, и скатилась... задребежжала даже!
- Скажи, задребежжала! - дивился бабий сонм.
- Пупковый?.. - выступила вперед черноглазая, промышлявшая отчиты-
ваньем сенников и банников, домовых и леших, припечных и горшечных, по-
луденных и ночных, и всякого иного чина. - Пупок-те был у него?
- А вот уж и не заметила... - растерялась Мавра, поводя округлившими-
ся глазами. - Ведь он ка-ак выскочит, как за титьку... Уж где там в пу-
пок ему смотреть!
- Сенник! Свечу поставь вверх ногой. Да еще хорошо, что не полуден-
ник. В третьем годе защекотал такой-те Изот Иваныча до смерти. А у тебя
сенник был! - решительно сказала черноглазая и, поджав губы, пошла вон.
И уже без нее досказывала Мавра:
- ...ка-ак щипане-ет! Я-то присела, а свекровушка мертвенькой прики-
нулась, чтоб не затронул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99