А руки назади крестом выставила... Так и угна-
ли подводу! - в этом месте Мавра начинала плакать.
Бабы верили. Настояли даже, чтоб сводила свекровь Мавру к черноглазой
отчитывать от сенного бесплодства, а заодно, по дороге, и к попу, зятю
Ивана Магнитова, отслужить полмолебен о снятии пятна с неповинной молод-
ки.
Гусаковские мужики хмуро чесали бороды и в безмолвии дивились вредной
длине бабьего языка. Дивились, впрочем, со злобой: больше заботило баб
Маврино пятно, чем четверо убитых ночью, не считая пропавшего председа-
теля и семерых раненых. Один только Василий Щерба, крепко скрывая в
сердце боль по сыне, в сотый раз дивился вслух:
- Уползти он не мог. Как я его колом двинул, индо земля захрустела
под ним. Вопрос: куда же ему сокрыться, сучьему сыну?..
- Свои и унесли. Ведь темень, дядя Вася. Ты, как ударил, вперед побе-
жал, - они его тут и захватили... - успокаивал Щербу бровастый племян-
ник. - Вот Федор-те, скажи, пропал! А там темень, по темени ты и не ви-
дал!..
- Темень, темень... - наступал Василий и пуще топал ногами на племян-
ника. - Что ж, глаза-те свои в бороде твоей посеял я, что ли?.. Темень!
Только на минутку и убежал, ненадолечко, а его уж и нету. Уползти он не
мог. Вопрос: где же он?..
Но никому из Гусаков не всходило на ум посмеяться над глупой Маврой,
заспорить неудачливого Щербу. Слишком велики были ночные потери и в лю-
дях, и в лошадях, и в ином добре. - На похороны приехал товарищ Брозин с
двумя Гусаковцами, занимавшими в уезде большие места. Все трое чинно
прокурили, сидя за церковной оградой, то время, пока отпевал убитых в
сослуженьи тестя косматый поп. Когда зарыли, Брозин сказал речь. Говорил
он очень складно, отрубая слова попеременно то правой, то левой рукой,
все больше возбуждаясь воем и причитаньями вдов. Гусаки, как ни велика
была их преданность новой власти и ненависть к барсукам, не одобрили
Брозинской речи.
Впрочем, сам Брозин остался доволен уж тем одним, что выслушали его
Гусаки без возражений... Уехал он еще до вечера, увозя в кармане Гуса-
ковскую резолюцию о смытии барсуковского пятна с обще-мужицкого дела.
...Потом потекли очередные дни. Мокрота да скука, скука да мокрота да
бездельные потемки. Протерев локотком запотевшее окно, глядели ребятиш-
ки, как рябил ветер лужи, - в каждой по клоку неба, похожего на грязную
мыльную пену. Стали редки новости, как послеоктябрьское солнце. Приходи-
ло солнце порой, заходили и новости. Дошли слухи задним числом: фершал
Чекмасовский пропал!.. Потом выкрал кто-то сапожника из Бедряги. Пропа-
дали люди, как камешки, скинутые небрежной рукой в большую лужу, -
только булькали слухи по ним. Вдруг сразу пятеро печников пропало...
Гусаки крепились в своих чувствах, терпеливо выжидая времени. Иной,
во хмелю, подойдя к обрыву, долго и угрюмо глядел в сизую даль, за Зин-
кин луг, где скитальничают мутные предзимние облака. Длинные ночи пропи-
тались страхом и тоской. Бородатые воспретили девкам петь. Спать ложи-
лись рано. Света не зажигали.
...А Мишка с Настей весь тот день проплутали на украденной подводе.
Ездили через какие-то мосты, две версты тащились по фашиннику, - насле-
дие хлопотливого барина, строителя керамического завода. Под конец дня
очутились в Попузине. Мишку, как и брата его, щедро накормили Попузинцы
и оставили ночевать, но не прежде, чем сказались те за барсуков.
Попузино кругом в лесах. Попузинцы печи топят жарко. Настя даже обра-
довалась кислой, домовитой духоте избы. Тотчас же после ужина заснули
они на полатях, но спали уже со сновиденьями, в которых нелепо сочета-
лись явь бездомной предыдущей ночи с явной нескладицей.
Насте снилось, что венчается с Семеном. Будто Семен самой жизнью дан
ей в мужья, нельзя отказаться. Он прям и строг, не глядит в глаза невес-
те. Она еле побарывает свой страх перед ним. Когда целует он, холодны
его губы, как черная вода прошлой ночи. Вдруг кто-то говорит со стороны:
"Так ведь он убит!". Настины глаза красны от сна, она выглядывает с по-
латей. К хозяевам зашла соседка, рассказывает о ком-то, но не о Семене.
Настя все еще не понимает и дрожит.
- Миша... Мишка! проснись, - будит она Жибанду, сопящего на высоких
нотах.
Тот долго гудит сонливую неразбериху, прежде чем открыть глаза.
- А?.. А?.. Что? Приехали? - и трет слипающиеся глаза.
Но Настя уже не хочет говорить.
- Ты спишь?.. - неловко спрашивает она.
- Да-а, сплю... - потягивается Мишка. - А что тебе?
- Да нет, ничего. Спи, спи...
И так всю ночь.
Светало поздно. На рассвете лишь отъезжала их подвода от двора гос-
теприимного Попузинца. Утро пало солнечное. Тучи раздвинулись, обнажая
трепетную зеленцу осеннего неба, и стояли в полном безветрии. Это только
по утрам баловалась осень солнышком. Из лесов попахивало прелостью, а
черные птицы над полями кричали о зиме. Зато воздух - густой, горький, и
не без солонцы - был терпок и приятен, как острый огуречный рассол.
На стоянку барсуков приехали возле обеда, - уже сменилась ветром сол-
нечная пора. Тотчас обступили их расспросами, словно не видались полго-
да. Ночной поход, кончившийся, как будто, удачей, воодушевил барсуков.
- Надо к Семену пойти, - сказал Мишка Насте. - Сказали, в большой
землянке лежит.
- Я не пойду... - решительно и глухо заявила Настя. - Я тебя тут по-
дожду.
- Пойдем! Ты со мной пойдешь. Не бойся, я тебя заслоню!
- Один ступай...
Мишка вместе с другими спустился в землянку.
XII. Разговор с Семеном.
Жир пылал в плошке, и пламя его стояло прямо, как часовой. В душном
воздухе плавала обильная копоть... Когда вошли, пламя заколебалось в не-
решительности, но дверь закрыли, и снова замерло, бросая по сторонам ог-
ромные тени людей.
В правом углу, на поленьях, находилось соломенное ложе Семена. Из-под
шинели торчали неподвижные ноги в сапогах, носками врозь как у мертвого.
Возле, положив лицо на руки, дремал Чекмасовский фельдшер, Шебякин. Са-
мым громким в землянке был фитиль в светильнике. Время от времени, как
бы наскучив стоять, он яростно кидался трескучими брызгами огня.
- Здорово, Сеня... - бодрым голосом окликнул Мишка, подойдя близко.
- Спит, - остерегающе откликнулся Шебякин, поднимая лицо. Фельдшер
был рябой, игра света делала его круглое лицо похожим на луну. - Спит, -
повторил фельдшер, - а всю ночь плохо было. Под утро о бабе спрашивал...
- Он, может, про меня спрашивал? - настоятельно сказал Жибанда. - Ка-
кая ж у него?.. Ведь нету!
- А тебя как? Вас ведь ровно собак, по кличкам... - Шебякин посмеял-
ся, но мигом перестал, едва взглянул в каменное лицо Жибанды. Жибанда
назвал себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
ли подводу! - в этом месте Мавра начинала плакать.
Бабы верили. Настояли даже, чтоб сводила свекровь Мавру к черноглазой
отчитывать от сенного бесплодства, а заодно, по дороге, и к попу, зятю
Ивана Магнитова, отслужить полмолебен о снятии пятна с неповинной молод-
ки.
Гусаковские мужики хмуро чесали бороды и в безмолвии дивились вредной
длине бабьего языка. Дивились, впрочем, со злобой: больше заботило баб
Маврино пятно, чем четверо убитых ночью, не считая пропавшего председа-
теля и семерых раненых. Один только Василий Щерба, крепко скрывая в
сердце боль по сыне, в сотый раз дивился вслух:
- Уползти он не мог. Как я его колом двинул, индо земля захрустела
под ним. Вопрос: куда же ему сокрыться, сучьему сыну?..
- Свои и унесли. Ведь темень, дядя Вася. Ты, как ударил, вперед побе-
жал, - они его тут и захватили... - успокаивал Щербу бровастый племян-
ник. - Вот Федор-те, скажи, пропал! А там темень, по темени ты и не ви-
дал!..
- Темень, темень... - наступал Василий и пуще топал ногами на племян-
ника. - Что ж, глаза-те свои в бороде твоей посеял я, что ли?.. Темень!
Только на минутку и убежал, ненадолечко, а его уж и нету. Уползти он не
мог. Вопрос: где же он?..
Но никому из Гусаков не всходило на ум посмеяться над глупой Маврой,
заспорить неудачливого Щербу. Слишком велики были ночные потери и в лю-
дях, и в лошадях, и в ином добре. - На похороны приехал товарищ Брозин с
двумя Гусаковцами, занимавшими в уезде большие места. Все трое чинно
прокурили, сидя за церковной оградой, то время, пока отпевал убитых в
сослуженьи тестя косматый поп. Когда зарыли, Брозин сказал речь. Говорил
он очень складно, отрубая слова попеременно то правой, то левой рукой,
все больше возбуждаясь воем и причитаньями вдов. Гусаки, как ни велика
была их преданность новой власти и ненависть к барсукам, не одобрили
Брозинской речи.
Впрочем, сам Брозин остался доволен уж тем одним, что выслушали его
Гусаки без возражений... Уехал он еще до вечера, увозя в кармане Гуса-
ковскую резолюцию о смытии барсуковского пятна с обще-мужицкого дела.
...Потом потекли очередные дни. Мокрота да скука, скука да мокрота да
бездельные потемки. Протерев локотком запотевшее окно, глядели ребятиш-
ки, как рябил ветер лужи, - в каждой по клоку неба, похожего на грязную
мыльную пену. Стали редки новости, как послеоктябрьское солнце. Приходи-
ло солнце порой, заходили и новости. Дошли слухи задним числом: фершал
Чекмасовский пропал!.. Потом выкрал кто-то сапожника из Бедряги. Пропа-
дали люди, как камешки, скинутые небрежной рукой в большую лужу, -
только булькали слухи по ним. Вдруг сразу пятеро печников пропало...
Гусаки крепились в своих чувствах, терпеливо выжидая времени. Иной,
во хмелю, подойдя к обрыву, долго и угрюмо глядел в сизую даль, за Зин-
кин луг, где скитальничают мутные предзимние облака. Длинные ночи пропи-
тались страхом и тоской. Бородатые воспретили девкам петь. Спать ложи-
лись рано. Света не зажигали.
...А Мишка с Настей весь тот день проплутали на украденной подводе.
Ездили через какие-то мосты, две версты тащились по фашиннику, - насле-
дие хлопотливого барина, строителя керамического завода. Под конец дня
очутились в Попузине. Мишку, как и брата его, щедро накормили Попузинцы
и оставили ночевать, но не прежде, чем сказались те за барсуков.
Попузино кругом в лесах. Попузинцы печи топят жарко. Настя даже обра-
довалась кислой, домовитой духоте избы. Тотчас же после ужина заснули
они на полатях, но спали уже со сновиденьями, в которых нелепо сочета-
лись явь бездомной предыдущей ночи с явной нескладицей.
Насте снилось, что венчается с Семеном. Будто Семен самой жизнью дан
ей в мужья, нельзя отказаться. Он прям и строг, не глядит в глаза невес-
те. Она еле побарывает свой страх перед ним. Когда целует он, холодны
его губы, как черная вода прошлой ночи. Вдруг кто-то говорит со стороны:
"Так ведь он убит!". Настины глаза красны от сна, она выглядывает с по-
латей. К хозяевам зашла соседка, рассказывает о ком-то, но не о Семене.
Настя все еще не понимает и дрожит.
- Миша... Мишка! проснись, - будит она Жибанду, сопящего на высоких
нотах.
Тот долго гудит сонливую неразбериху, прежде чем открыть глаза.
- А?.. А?.. Что? Приехали? - и трет слипающиеся глаза.
Но Настя уже не хочет говорить.
- Ты спишь?.. - неловко спрашивает она.
- Да-а, сплю... - потягивается Мишка. - А что тебе?
- Да нет, ничего. Спи, спи...
И так всю ночь.
Светало поздно. На рассвете лишь отъезжала их подвода от двора гос-
теприимного Попузинца. Утро пало солнечное. Тучи раздвинулись, обнажая
трепетную зеленцу осеннего неба, и стояли в полном безветрии. Это только
по утрам баловалась осень солнышком. Из лесов попахивало прелостью, а
черные птицы над полями кричали о зиме. Зато воздух - густой, горький, и
не без солонцы - был терпок и приятен, как острый огуречный рассол.
На стоянку барсуков приехали возле обеда, - уже сменилась ветром сол-
нечная пора. Тотчас обступили их расспросами, словно не видались полго-
да. Ночной поход, кончившийся, как будто, удачей, воодушевил барсуков.
- Надо к Семену пойти, - сказал Мишка Насте. - Сказали, в большой
землянке лежит.
- Я не пойду... - решительно и глухо заявила Настя. - Я тебя тут по-
дожду.
- Пойдем! Ты со мной пойдешь. Не бойся, я тебя заслоню!
- Один ступай...
Мишка вместе с другими спустился в землянку.
XII. Разговор с Семеном.
Жир пылал в плошке, и пламя его стояло прямо, как часовой. В душном
воздухе плавала обильная копоть... Когда вошли, пламя заколебалось в не-
решительности, но дверь закрыли, и снова замерло, бросая по сторонам ог-
ромные тени людей.
В правом углу, на поленьях, находилось соломенное ложе Семена. Из-под
шинели торчали неподвижные ноги в сапогах, носками врозь как у мертвого.
Возле, положив лицо на руки, дремал Чекмасовский фельдшер, Шебякин. Са-
мым громким в землянке был фитиль в светильнике. Время от времени, как
бы наскучив стоять, он яростно кидался трескучими брызгами огня.
- Здорово, Сеня... - бодрым голосом окликнул Мишка, подойдя близко.
- Спит, - остерегающе откликнулся Шебякин, поднимая лицо. Фельдшер
был рябой, игра света делала его круглое лицо похожим на луну. - Спит, -
повторил фельдшер, - а всю ночь плохо было. Под утро о бабе спрашивал...
- Он, может, про меня спрашивал? - настоятельно сказал Жибанда. - Ка-
кая ж у него?.. Ведь нету!
- А тебя как? Вас ведь ровно собак, по кличкам... - Шебякин посмеял-
ся, но мигом перестал, едва взглянул в каменное лицо Жибанды. Жибанда
назвал себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99