.. - он протянул Семену трепаную свою папаху.
- Ну, что ж, вижу. Шапка твоя... старая шапка, - с непонятной враж-
дебностью сказал Семен.
- Шапка-то старая, да дело-то новое. Дырку видишь? Значит сзади было
стреляно, свои стреляли... Я головой учуял.
- Сзади, - повторил Семен, - а ты знаешь кто? - и приподнялся на здо-
ровой руке.
- Ты лежи, лежи... - сделала встревоженное лицо Настя.
- Э, ничего ему не будет теперь... - отстранил ее за плечо в сторону
Мишка. - Не лезь уж!..
- Ты сам не лезь! - вспыхнула Настя и вдруг поймала острый, наблюдаю-
щий сквозь махорочную завесу взгляд Юды. - Смотрит!.. - покривилась она
и сильно затянулась из папироски.
- Он, что ли, стрелял? - тихо намекнул Семен.
- Да нет, ему не из чего... На Брыкина мне думается. На вершок и про-
мазал-то! Юда без промаха бьет...
- А Воры-то взяты, что ли, были?
- Взяты ли, сами ли сдались... Какая тебе разница?
Тяжко облокотясь на колено, Мишка дымил теперь не меньше Петьки Ада.
Волосы на лбу его разлохматились, и слежавшаяся под шапкой прядь с видом
обидчивым и детским спадала на бровь. Настя зорко следила за сменой вы-
ражений лица у Семена.
- Слушай, Миша... - сказал вдруг Семен очень тихо и очень понятно. -
Ты живи с ней, если... Я вам не разлучник!
Настя выслушала Семеново признанье с каменным лицом. Потом она встала
и пошла к выходу, высоко неся обострившиеся плечи.
- Разве можно такие вещи говорить?.. - взволнованно упрекнул Мишка
Семена и пошел вон из землянки.
- Гурей, а Гурей! - захохотал вслед Насте Брыкин, с глазами уже обож-
женными самогонным паром. - Выпила бы с нами за всех пленных, военных и
обиженных, а? - и, не смущаясь строгим взглядом Мишки, шепнул что-то на
ухо Юде. Тот отпихнул его, но не прежде, чем улыбнулся, презрительно
соглашаясь.
Взбудораженные щедрыми пробами самогона, барсуки шумели, а на печке
уже закипали котелки с мясом. Потехи ради и во удовлетворение расходив-
шейся погани своей, Юда послал Брыкина за татарченком из двадцать
третьей. Тот, поднятый со сна, прибежал весь встрепанный и напуганно ог-
лядывал полупьяных верховодов.
- Эй, Махметка, садись вот сюда. Налить ему! Брыкин, отрежь Махметке
мясца! - командовал Юда. - А ну, Махметка, рассказывай - вали про Адама,
ну про это вот, как ему бог жену дал! - велел Юда, весело кривясь в по-
яснице, где бежал кавказский поясок. - Как-то подслушал Юда: татарченок,
споря о преимуществах богов, рассказывал бородачам Отпетовцам историю
Адамова грехопаденья. И теперь тормошил его Юда, сам весь дрожа, на
пьяный посмех барсукам. - Ну, пей сперва, а потом вали... ну!
- Не буду пить... не буду говорить... - отчаянно защищался татарче-
нок. - Зачем зубы скалишь? Твоя вера, моя вера... одная дорога!..
- Не гоже, не гоже! - подтвердил и Евграф Подпрятов заплетающимся
языком. - Зачем тебе на чужого бога лезть? Ты уж козыряй своего, как ты
свому-те полный хозяин, а в языке зуд...
- Я жду, Махметка, - пригрозил Юда, меняясь в лице. Зрачки у него
стали круглы и малы. - Я ведь тарабанить не буду с тобой! - и опять ло-
мался Юда в пояснице, точно выскочить хотел из кавказского ремешка.
И татарченок, повинуясь Юдиным глазам - а за глазами Юды и всей ораве
верховодов стал рассказывать, запинаясь и покрываясь пятнами жгучего
стыда, словно преступал величайший наказ отца.
- ... вот. Адама была не ваша... Адама была наша. Адама татарин был!
Бог говорит: Адамка, Адамка, ты хароший мужик... вина, свинины...
Сен-ии-улан! Я тебе бабу дам, все тебе делать будет. Сама, - и татарче-
нок почмокал с вылупленными от натуги глазами, - сама слаще арбуза!
Вот...
- Ба-абу-у?.. Их-хх... - завалив голову на колени к Андрюхе Подпрято-
ву, затрепетал в беззвучном, оскорбительном смехе Тешка. А вслед за ним
пошла хохотом и вся остальная. Со стороны казалось: не смех, а что-то
гудит, скрипит, сопит и рвется, раздираемое ногами. Смеялся и Евграф
Подпрятов, осудительно покачивая головой, - округлилась смешком и Гара-
симова бурная борода, - вытирал слезы смеха Прохор Стафеев, - счастливо
обнажал крупные, вкось поставленные зубы Петька Ад. Не смеялся только
сам Юда.
- А теперь ступай, - сказал он досказавшему все до конца татарченку,
полузакрывая глаза. - Ступай, я тебе сказал!
- Да-ай! - сказал татарченок, робко кивая на стол.
- Чего тебе дать? - низал его презрительным взглядом Юда.
- Вино дай...
Оцепенев от обиды, дергал себя за мягкий молодой ус татарченок и гля-
дел поочередно на всех, жалуясь. В его смуглой, нежной глазнице, казав-
шейся пушистою под изогнутой как лук бровью, повисла слеза. Потом она
скатилась на алое пятно стыда, тлевшее на щеке.
- Над чем вы это тут? - спросил вошедший в ту минуту Жибанда. -
А-а... - увидел он татарченка и сам долго, грубо и зло хохотал, разливая
из бутыли.
XV. Приходит зима.
Воры сами сдались, по примеру остальных, восставших. Уже в этом было
предсказание скорого конца, но все еще волновался в уезде товарищ Бро-
зин, глядя на карту, где красным карандашом была обведена Воровская ок-
руга. - Над волостями, примкнувшими к барсукам, реяли тревожные пред-
чувствия. Сперва-то и сжились с ними. Спали с чутким ухом, не загадывая
про завтрашнее. Каждый день, не отмеченный выстрелом, считался напрасной
оттяжкой немилостивого срока. Догадывались о первом снеге: по первопутку
прискрипят сани из уезда, памятен будет на долгие годы мужикам первопу-
ток того года. На барсуков смотрели уже с жалостью, а не с доверием,
хоть и видели в них свое, сильное, неразумное и по одному тому уже обре-
ченное. Да и мало просачивалось известий о барсуках в затворенные наглу-
хо от страха мужиковские избы.
От Попузинцев вышел в круговую слух, будто принялись барсуки уголь
обжигать, названье им отсюда не Барсуки, а Жоголи. В Сусаковской волости
оброс слух как бы бородкой: уголь - в город на продажу возить, набрать
уйму денег хотят и уехать в теплые места от скорого советского суда.
Семь недель гостевал тот слух по волостям, а все еще не возвращался до-
мой, к досужему Попузинцу. Наконец, воротился, и не признал в нем нера-
зумного своего детища досужий: жжется уголь для отвода глаз. "Мы-де жо-
голи, уголь жгем. Мы-де угольная артель, из пропитанья трудимся. А уби-
вали и разные непотребства творили мужики-Воры, их и крошить распра-
ве"... - Вернулся слух таким - после того, как приходил Жибанда выжимать
мирскую лепту на барсуковское кормленье.
Тут один даже убеждать порешился, что уж нет вовсе барсуков на преж-
нем месте: ушли из нор, а на их месте стоят снега, а в снегу елки.
- Проехал я, любезненькие, цельных два раза вдоль Бабашихи-т. Скажи,
хоть бы следок зайчиный!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
- Ну, что ж, вижу. Шапка твоя... старая шапка, - с непонятной враж-
дебностью сказал Семен.
- Шапка-то старая, да дело-то новое. Дырку видишь? Значит сзади было
стреляно, свои стреляли... Я головой учуял.
- Сзади, - повторил Семен, - а ты знаешь кто? - и приподнялся на здо-
ровой руке.
- Ты лежи, лежи... - сделала встревоженное лицо Настя.
- Э, ничего ему не будет теперь... - отстранил ее за плечо в сторону
Мишка. - Не лезь уж!..
- Ты сам не лезь! - вспыхнула Настя и вдруг поймала острый, наблюдаю-
щий сквозь махорочную завесу взгляд Юды. - Смотрит!.. - покривилась она
и сильно затянулась из папироски.
- Он, что ли, стрелял? - тихо намекнул Семен.
- Да нет, ему не из чего... На Брыкина мне думается. На вершок и про-
мазал-то! Юда без промаха бьет...
- А Воры-то взяты, что ли, были?
- Взяты ли, сами ли сдались... Какая тебе разница?
Тяжко облокотясь на колено, Мишка дымил теперь не меньше Петьки Ада.
Волосы на лбу его разлохматились, и слежавшаяся под шапкой прядь с видом
обидчивым и детским спадала на бровь. Настя зорко следила за сменой вы-
ражений лица у Семена.
- Слушай, Миша... - сказал вдруг Семен очень тихо и очень понятно. -
Ты живи с ней, если... Я вам не разлучник!
Настя выслушала Семеново признанье с каменным лицом. Потом она встала
и пошла к выходу, высоко неся обострившиеся плечи.
- Разве можно такие вещи говорить?.. - взволнованно упрекнул Мишка
Семена и пошел вон из землянки.
- Гурей, а Гурей! - захохотал вслед Насте Брыкин, с глазами уже обож-
женными самогонным паром. - Выпила бы с нами за всех пленных, военных и
обиженных, а? - и, не смущаясь строгим взглядом Мишки, шепнул что-то на
ухо Юде. Тот отпихнул его, но не прежде, чем улыбнулся, презрительно
соглашаясь.
Взбудораженные щедрыми пробами самогона, барсуки шумели, а на печке
уже закипали котелки с мясом. Потехи ради и во удовлетворение расходив-
шейся погани своей, Юда послал Брыкина за татарченком из двадцать
третьей. Тот, поднятый со сна, прибежал весь встрепанный и напуганно ог-
лядывал полупьяных верховодов.
- Эй, Махметка, садись вот сюда. Налить ему! Брыкин, отрежь Махметке
мясца! - командовал Юда. - А ну, Махметка, рассказывай - вали про Адама,
ну про это вот, как ему бог жену дал! - велел Юда, весело кривясь в по-
яснице, где бежал кавказский поясок. - Как-то подслушал Юда: татарченок,
споря о преимуществах богов, рассказывал бородачам Отпетовцам историю
Адамова грехопаденья. И теперь тормошил его Юда, сам весь дрожа, на
пьяный посмех барсукам. - Ну, пей сперва, а потом вали... ну!
- Не буду пить... не буду говорить... - отчаянно защищался татарче-
нок. - Зачем зубы скалишь? Твоя вера, моя вера... одная дорога!..
- Не гоже, не гоже! - подтвердил и Евграф Подпрятов заплетающимся
языком. - Зачем тебе на чужого бога лезть? Ты уж козыряй своего, как ты
свому-те полный хозяин, а в языке зуд...
- Я жду, Махметка, - пригрозил Юда, меняясь в лице. Зрачки у него
стали круглы и малы. - Я ведь тарабанить не буду с тобой! - и опять ло-
мался Юда в пояснице, точно выскочить хотел из кавказского ремешка.
И татарченок, повинуясь Юдиным глазам - а за глазами Юды и всей ораве
верховодов стал рассказывать, запинаясь и покрываясь пятнами жгучего
стыда, словно преступал величайший наказ отца.
- ... вот. Адама была не ваша... Адама была наша. Адама татарин был!
Бог говорит: Адамка, Адамка, ты хароший мужик... вина, свинины...
Сен-ии-улан! Я тебе бабу дам, все тебе делать будет. Сама, - и татарче-
нок почмокал с вылупленными от натуги глазами, - сама слаще арбуза!
Вот...
- Ба-абу-у?.. Их-хх... - завалив голову на колени к Андрюхе Подпрято-
ву, затрепетал в беззвучном, оскорбительном смехе Тешка. А вслед за ним
пошла хохотом и вся остальная. Со стороны казалось: не смех, а что-то
гудит, скрипит, сопит и рвется, раздираемое ногами. Смеялся и Евграф
Подпрятов, осудительно покачивая головой, - округлилась смешком и Гара-
симова бурная борода, - вытирал слезы смеха Прохор Стафеев, - счастливо
обнажал крупные, вкось поставленные зубы Петька Ад. Не смеялся только
сам Юда.
- А теперь ступай, - сказал он досказавшему все до конца татарченку,
полузакрывая глаза. - Ступай, я тебе сказал!
- Да-ай! - сказал татарченок, робко кивая на стол.
- Чего тебе дать? - низал его презрительным взглядом Юда.
- Вино дай...
Оцепенев от обиды, дергал себя за мягкий молодой ус татарченок и гля-
дел поочередно на всех, жалуясь. В его смуглой, нежной глазнице, казав-
шейся пушистою под изогнутой как лук бровью, повисла слеза. Потом она
скатилась на алое пятно стыда, тлевшее на щеке.
- Над чем вы это тут? - спросил вошедший в ту минуту Жибанда. -
А-а... - увидел он татарченка и сам долго, грубо и зло хохотал, разливая
из бутыли.
XV. Приходит зима.
Воры сами сдались, по примеру остальных, восставших. Уже в этом было
предсказание скорого конца, но все еще волновался в уезде товарищ Бро-
зин, глядя на карту, где красным карандашом была обведена Воровская ок-
руга. - Над волостями, примкнувшими к барсукам, реяли тревожные пред-
чувствия. Сперва-то и сжились с ними. Спали с чутким ухом, не загадывая
про завтрашнее. Каждый день, не отмеченный выстрелом, считался напрасной
оттяжкой немилостивого срока. Догадывались о первом снеге: по первопутку
прискрипят сани из уезда, памятен будет на долгие годы мужикам первопу-
ток того года. На барсуков смотрели уже с жалостью, а не с доверием,
хоть и видели в них свое, сильное, неразумное и по одному тому уже обре-
ченное. Да и мало просачивалось известий о барсуках в затворенные наглу-
хо от страха мужиковские избы.
От Попузинцев вышел в круговую слух, будто принялись барсуки уголь
обжигать, названье им отсюда не Барсуки, а Жоголи. В Сусаковской волости
оброс слух как бы бородкой: уголь - в город на продажу возить, набрать
уйму денег хотят и уехать в теплые места от скорого советского суда.
Семь недель гостевал тот слух по волостям, а все еще не возвращался до-
мой, к досужему Попузинцу. Наконец, воротился, и не признал в нем нера-
зумного своего детища досужий: жжется уголь для отвода глаз. "Мы-де жо-
голи, уголь жгем. Мы-де угольная артель, из пропитанья трудимся. А уби-
вали и разные непотребства творили мужики-Воры, их и крошить распра-
ве"... - Вернулся слух таким - после того, как приходил Жибанда выжимать
мирскую лепту на барсуковское кормленье.
Тут один даже убеждать порешился, что уж нет вовсе барсуков на преж-
нем месте: ушли из нор, а на их месте стоят снега, а в снегу елки.
- Проехал я, любезненькие, цельных два раза вдоль Бабашихи-т. Скажи,
хоть бы следок зайчиный!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99