будто по
каменной основе вышивают чугунные розаны, и розаны живут, шевелятся,
распускаются с хрустом и цветут. - Обычно за стойкой стоял сам Секретов,
неподвижный и надутый, как литургисающий архиерей.
Сеня подошел к стойке и указал на розово-багровую снедь, скрученную
кругами в виде больших, странного цвета баранок.
- Эта вот, почем за фунт берете? - спросил он, глядя вниз и доставая
из кармана деньги.
- Эта тридцать копеек... а эта вот тридцать пять, - пересиливая ор-
ган, сказал женский голос.
Цена была высока. Ту же колбасу Быхалов отдавал за четвертак, да еще
с прибавкой горчицы для придания вкуса и ослабления лишних запахов. Сеня
поднял глаза и готовое уже возражение замерло у него на губах. Чувство,
близкое к восхищению, наполнило его до самых краев.
Стояли полные сумерки, и в сумерках цвели бумажные цветы. Целые вере-
ницы блюдец перевернутых - чтоб сохли скорей - тоже походили на связки
удивительных, самосветящихся цветов. А за стойкой стояла та самая кри-
кунья из гераневого окна... Облегало ее простое платьице из коричневого
кашемира, благодаря ему еще резче выделялась матовая желтоватость лица,
обесцвеченного в ту минуту скукой. Губы, того же цвета - яркого бумажно-
го цветка, теперь зазмеились лукавым смешком.
С глазами, раскрытыми на улыбающуюся трактирщицу, Сеня подошел ближе,
забывая и брата, и первоначальную цель прихода. Полтинка, приготовленная
в ладони, скатилась на пол, но он не видел.
- А-а... это вы!.. - сказал он почти с робостью.
- Как будто я... да, - она его узнала; иначе не смеялась бы. Ей был,
видимо, приятен Сенин полуиспуг.
- Я не знал тогда, что это ваш кот, - виновато сказал он и опять
опустил глаза. - Я думал, вы за голубей боялись...
- Эй, малый, - смешливо окрикнула соседняя чуйка. - Что ж ты деньгами
швыряешься? Как полтинку ни сей, рубля не вырастет!
Сеня нагнулся и поднял монету. В эту минуту орган хрустнул последней
нотой и остановился. И вновь "Венецию" наполнил обычный трактирный гам и
плеск. Сеня все стоял с опущенной головой, высокий и сильный, но все бо-
лее робевший от внезапности встречи.
- Не серчайте на меня... Ведь на коту-то отметки не было! - прогово-
рил он еще.
- Чего-с? - переспросили с мужским смехом.
- Фунтик мне, - не соображая, сказал Сеня.
- Чего фунтик? Гирьку, что ли, в фунтик?
За стойкой стоял сам Секретов, грубый, сощуренный, постукивающий по
прилавку ножом.
- Нет, мне вот этого, - сказал Сеня, невпопад указывая на яйца.
- Яйца фунтами не продаем. Яйца мы десятками, - сухо поправил Секре-
тов.
- Мне десяток, да, - сказал Сеня, ощущая себя так, словно катился под
откос.
- Семнадцать копеек... Яйца замечательные. Извольте сдачу...
Сеня торопливыми глазами искал ту, из гераневого. Ее уж не было. Сеня
вытер рукавом запотевшее лицо и нелепо принялся обдергивать рубаху,
сбившуюся на груди. Он был бы рад исчезнуть в эту минуту не только из
трактира, но и совсем. Казалось, что весь трактир смотрит только на него
и, изнывая от смеха, ждет, что еще выкинет этот глупый малый, набивающий
карманы крутыми яйцами.
... Когда он добрался до своего столика, Павла уже не было. Он не
дождался и ушел.
- Эй, земляк! - крикнул Сеня, не особенно огорчась уходом Павла. - А
ну, получи с меня...
- Заплачено за этот стол, - мельком бросил половой, проносясь снежно-
подобным вихрем.
... Когда он выходил на черную лестницу, по которой и пришел, "Вене-
ция" зажигала огни, - здесь и там вспыхивали газовые рожки. Усложнялась
вечерняя суетливость, прибывал народ. Снова загрохотал орган, но уже не
жалобно, а в припляс. Можно было даже удивиться, как это одно и то же
дуновенье воздуха успевало проскочить по всем трубам сразу. Похоже было,
будто развеселился на Сенину встречу старик и пошел на веселую, не сты-
дясь ни хромоты своей, ни обвисшего плеча...
XI. Сперва Настя смеется, а потом Сеня.
Словно воды под ударом ветра, разволновалась Сенина душа. Вздыбил ве-
тер воды, вскинулись воды рядами, - неумолкающие круги, разбуженные пер-
вым восторгом, забегали по ее поверхности. Предчувствием любви заиграло
Сенино воображенье. Крупное Сенино тело выросло и требовало любви.
Теперь вечерами уже не к Катушину бежал Сеня. Едва запрут - закрытие
лавки совпадало теперь как раз с приходом темноты, - наскоро накинув на
себя тонкое пальтецо, выходил на осеннюю улицу, чтоб итти, куда поведут
глаза и надежда когда-нибудь повстречать ее. Странно милы были ему голо-
вокружительное волненье, охватывавшее его, едва вспомнит о ней, и ядови-
тая сладость его бесцельных блужданий.
В том году как раз прогремели первые военные вести. Те, которым как
братьям одну бы песню петь, стояли в больших полях друг против друга,
засыпали чужую сторону железом, душили смрадом, тщились человека на зем-
ле до тла выжечь. И уже, постаравшись изо всех сил, много народу побили.
Брали тогда и брили молоденьких, везли в самые железные места, где и
земля-то сама как воск таяла и гнила стыдом. Тужились стороны, тужилось
и Зарядье, посылая молодятину в пороховой чад. Растеряв все свои ярос-
лавские румянцы, унылый и пьяный, выехал на фронт Иван Карасьев. Замело
общей волной и Егора Брыкина, не сумевшего и наследника по себе оста-
вить. Выехал туда же и Петр Быхалов с тайными намерениями. Он приходил
прощаться к отцу и целовал его в жесткую щеку, а отец сказал: "очистись,
Петр". Многие уехали, и Зарядье обезмолвилось. В безмолвие, нарушаемое
только звоном праздничных колоколов да похрустываньем жирных пирогов с
вязигой, не доходили громы с далеких полей. Уже и до Сени оставался
только год, а он и не думал.
... Была суббота. В Зарядскую низину моросило. Уличный мрак не рассе-
ивался мутным светом убогих Зарядских фонарей. Уже дремало в предпразд-
ничном отдохновеньи Зарядье, когда Сеня вышел из ворот и привычно взгля-
нул в окно противоположного дома, в гераневое. Огня в нем не было, и
только Сенин глаз сумел бы найти его в ряду других, таких же.
На тумбе сидел бездомный, с мокрой шерстью, кот. Сеня присвистнул на
него, надвинул козырек на самые глаза и пошел вдоль переулка. Пальтецо
было распахнуто, тонкий сатин рубашки не защищал тела от пронизывающих
веяний влаги, и это было приятно. Он уже прошел два переулка и проходил
мимо бедноватой Зачатьевской церквушки, загнанной в самый угол Китай-го-
родской стены. Где-то в колоколах свистела непогода. Всенощная, видимо,
отходила, - уже спускались с паперти сутулые, невнятные подобия людей.
Их тотчас же поглощала ночная мга. Внутренность церкви была трепетно и
бедно освещена, - Сеня вошел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
каменной основе вышивают чугунные розаны, и розаны живут, шевелятся,
распускаются с хрустом и цветут. - Обычно за стойкой стоял сам Секретов,
неподвижный и надутый, как литургисающий архиерей.
Сеня подошел к стойке и указал на розово-багровую снедь, скрученную
кругами в виде больших, странного цвета баранок.
- Эта вот, почем за фунт берете? - спросил он, глядя вниз и доставая
из кармана деньги.
- Эта тридцать копеек... а эта вот тридцать пять, - пересиливая ор-
ган, сказал женский голос.
Цена была высока. Ту же колбасу Быхалов отдавал за четвертак, да еще
с прибавкой горчицы для придания вкуса и ослабления лишних запахов. Сеня
поднял глаза и готовое уже возражение замерло у него на губах. Чувство,
близкое к восхищению, наполнило его до самых краев.
Стояли полные сумерки, и в сумерках цвели бумажные цветы. Целые вере-
ницы блюдец перевернутых - чтоб сохли скорей - тоже походили на связки
удивительных, самосветящихся цветов. А за стойкой стояла та самая кри-
кунья из гераневого окна... Облегало ее простое платьице из коричневого
кашемира, благодаря ему еще резче выделялась матовая желтоватость лица,
обесцвеченного в ту минуту скукой. Губы, того же цвета - яркого бумажно-
го цветка, теперь зазмеились лукавым смешком.
С глазами, раскрытыми на улыбающуюся трактирщицу, Сеня подошел ближе,
забывая и брата, и первоначальную цель прихода. Полтинка, приготовленная
в ладони, скатилась на пол, но он не видел.
- А-а... это вы!.. - сказал он почти с робостью.
- Как будто я... да, - она его узнала; иначе не смеялась бы. Ей был,
видимо, приятен Сенин полуиспуг.
- Я не знал тогда, что это ваш кот, - виновато сказал он и опять
опустил глаза. - Я думал, вы за голубей боялись...
- Эй, малый, - смешливо окрикнула соседняя чуйка. - Что ж ты деньгами
швыряешься? Как полтинку ни сей, рубля не вырастет!
Сеня нагнулся и поднял монету. В эту минуту орган хрустнул последней
нотой и остановился. И вновь "Венецию" наполнил обычный трактирный гам и
плеск. Сеня все стоял с опущенной головой, высокий и сильный, но все бо-
лее робевший от внезапности встречи.
- Не серчайте на меня... Ведь на коту-то отметки не было! - прогово-
рил он еще.
- Чего-с? - переспросили с мужским смехом.
- Фунтик мне, - не соображая, сказал Сеня.
- Чего фунтик? Гирьку, что ли, в фунтик?
За стойкой стоял сам Секретов, грубый, сощуренный, постукивающий по
прилавку ножом.
- Нет, мне вот этого, - сказал Сеня, невпопад указывая на яйца.
- Яйца фунтами не продаем. Яйца мы десятками, - сухо поправил Секре-
тов.
- Мне десяток, да, - сказал Сеня, ощущая себя так, словно катился под
откос.
- Семнадцать копеек... Яйца замечательные. Извольте сдачу...
Сеня торопливыми глазами искал ту, из гераневого. Ее уж не было. Сеня
вытер рукавом запотевшее лицо и нелепо принялся обдергивать рубаху,
сбившуюся на груди. Он был бы рад исчезнуть в эту минуту не только из
трактира, но и совсем. Казалось, что весь трактир смотрит только на него
и, изнывая от смеха, ждет, что еще выкинет этот глупый малый, набивающий
карманы крутыми яйцами.
... Когда он добрался до своего столика, Павла уже не было. Он не
дождался и ушел.
- Эй, земляк! - крикнул Сеня, не особенно огорчась уходом Павла. - А
ну, получи с меня...
- Заплачено за этот стол, - мельком бросил половой, проносясь снежно-
подобным вихрем.
... Когда он выходил на черную лестницу, по которой и пришел, "Вене-
ция" зажигала огни, - здесь и там вспыхивали газовые рожки. Усложнялась
вечерняя суетливость, прибывал народ. Снова загрохотал орган, но уже не
жалобно, а в припляс. Можно было даже удивиться, как это одно и то же
дуновенье воздуха успевало проскочить по всем трубам сразу. Похоже было,
будто развеселился на Сенину встречу старик и пошел на веселую, не сты-
дясь ни хромоты своей, ни обвисшего плеча...
XI. Сперва Настя смеется, а потом Сеня.
Словно воды под ударом ветра, разволновалась Сенина душа. Вздыбил ве-
тер воды, вскинулись воды рядами, - неумолкающие круги, разбуженные пер-
вым восторгом, забегали по ее поверхности. Предчувствием любви заиграло
Сенино воображенье. Крупное Сенино тело выросло и требовало любви.
Теперь вечерами уже не к Катушину бежал Сеня. Едва запрут - закрытие
лавки совпадало теперь как раз с приходом темноты, - наскоро накинув на
себя тонкое пальтецо, выходил на осеннюю улицу, чтоб итти, куда поведут
глаза и надежда когда-нибудь повстречать ее. Странно милы были ему голо-
вокружительное волненье, охватывавшее его, едва вспомнит о ней, и ядови-
тая сладость его бесцельных блужданий.
В том году как раз прогремели первые военные вести. Те, которым как
братьям одну бы песню петь, стояли в больших полях друг против друга,
засыпали чужую сторону железом, душили смрадом, тщились человека на зем-
ле до тла выжечь. И уже, постаравшись изо всех сил, много народу побили.
Брали тогда и брили молоденьких, везли в самые железные места, где и
земля-то сама как воск таяла и гнила стыдом. Тужились стороны, тужилось
и Зарядье, посылая молодятину в пороховой чад. Растеряв все свои ярос-
лавские румянцы, унылый и пьяный, выехал на фронт Иван Карасьев. Замело
общей волной и Егора Брыкина, не сумевшего и наследника по себе оста-
вить. Выехал туда же и Петр Быхалов с тайными намерениями. Он приходил
прощаться к отцу и целовал его в жесткую щеку, а отец сказал: "очистись,
Петр". Многие уехали, и Зарядье обезмолвилось. В безмолвие, нарушаемое
только звоном праздничных колоколов да похрустываньем жирных пирогов с
вязигой, не доходили громы с далеких полей. Уже и до Сени оставался
только год, а он и не думал.
... Была суббота. В Зарядскую низину моросило. Уличный мрак не рассе-
ивался мутным светом убогих Зарядских фонарей. Уже дремало в предпразд-
ничном отдохновеньи Зарядье, когда Сеня вышел из ворот и привычно взгля-
нул в окно противоположного дома, в гераневое. Огня в нем не было, и
только Сенин глаз сумел бы найти его в ряду других, таких же.
На тумбе сидел бездомный, с мокрой шерстью, кот. Сеня присвистнул на
него, надвинул козырек на самые глаза и пошел вдоль переулка. Пальтецо
было распахнуто, тонкий сатин рубашки не защищал тела от пронизывающих
веяний влаги, и это было приятно. Он уже прошел два переулка и проходил
мимо бедноватой Зачатьевской церквушки, загнанной в самый угол Китай-го-
родской стены. Где-то в колоколах свистела непогода. Всенощная, видимо,
отходила, - уже спускались с паперти сутулые, невнятные подобия людей.
Их тотчас же поглощала ночная мга. Внутренность церкви была трепетно и
бедно освещена, - Сеня вошел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99