Когда прибежала к ней Настя, та сидела в том же коричне-
вом платье, вялая, с красными губами и бледным лицом... Насте она сухо
сказала, что ничего такого нет, а просто желудочное заболевание, - не то
язва, не то менингит. Скоро она порозовела, стала грызть ногти, потом
плача сообщила, что отец отправляет ее к тетке на юг, чтобы там поправи-
лась на вольном воздухе... Дружбе девочек были причины: в Кате было неп-
реодолимое влечение к Настиной чистоте и упругости, в Насте - жалость и
стремление нарушить чем-то скучную обыденность дней. - Вскоре Катя уеха-
ла.
Оставлять Настю без образования Секретову было совестно перед
друзьями. По совету шурина стал он подумывать о приглашении домашнего
учителя. И тут как раз совпало: Петр после первого своего пустякового
ареста, понятого в Зарядье как недоразумение, проживал в Зарядьи, у от-
ца. Лучшего случая нанять учителя задешево, а вместе с тем и познако-
миться с Петром Быхаловым ближе, если того и в самом деле угораздит пос-
вататься, не представлялось. Петр согласился, уроки начались почти тот-
час же.
Учитель приходил с утра, с книгами и тетрадями под мышкой. И без того
сильно сутулясь, теперь он еще вдобавок угрюмился, для внедрения в де-
вочку уважения к особе учителя. Садился за стол, раскрывал книгу на за-
ложенном месте, начинал с одного и того же:
- Ну-с, приступим. Итак...
И всегда в тон ему, щуря глаза - привычка, перенятая у Кати, - как
эхо, вторила Настя:
- ... приступим.
Она садилась на самый краешек, точно старалась скорей устать. Первые
десять минут все шло чинно. В купеческой тишине слышались только громы-
ханья сковородников и кухаркин голос. Настя, положив локотки на стол,
подпирала руками голову и глядела прямо в рот Петру, забавляясь дви-
женьями вялого учительского рта, честно жевавшего науку.
Через десять минут Настя начинала жмуриться, глаза подергивались то-
ненькой пленкой дремы. Она зевала в самых неожиданных местах, - однажды
стала играть полуоторвавшейся пуговицей студенческой тужурки Петра, -
однажды просто запела. Честное пошевеливанье Петровых губ усыпляло Нас-
тю: запела, чтобы не уснуть.
- Слушайте, - иногда спрашивала Настя ошеломленного Петра, - вот вы
про Эдипа говорили... Он в рай или в ад попадет? Ведь он же не виноват
ни капельки!
А однажды, на восьмом уроке, и совсем законфузила Петра.
- Петр Зосимыч! - досадливо сказала она, - в который раз у вас ви-
жу... Дырка же у вас, вы б ее зашили!
- А? где дырка?.. какая?.. - как ужаленный, вскочил тот и с ужасом
оглядывал себя.
- Да вон там, на локте дырка, - указала Настя. - Давайте, уж я вам
зашью... А вы мне лучше потом доскажете!
- Что ж, на-те... зашейте. Дырка - это правда... Ее зашить, - согла-
сился он, стаскивая с себя тесную тужурку.
Настя, напевая, выискивала в ворохе цветных обрезков подходящий лос-
куток. Петр сидел молча и глядел на ее быстрые пальцы.
- Вот что... - начала она, вдевая нитку в иголку: - правда это, что
вы каторжник?
- То есть как это каторжник?.. - опешил Петр. - Что за пустяки! Кто
это вам сказал? - длинный нос Петра принял ярко розовый оттенок.
- Вы убили кого-нибудь?.. - тончайшим голоском спросила Настя, скло-
няясь над работой.
- А, вот вы про что! Нет, я за другое сидел... - сказал он тихо, ко-
сясь на растворенную в коридорчик дверь. Дверь Настиной комнаты по нас-
тоянию Петра Филиппыча была всегда раскрыта.
А Настин взгляд был выспрашивающий и требовательный. Повинуясь ему,
Петр тихо пояснял, за какие провинности вычеркивают людей из жизни,
иногда на время, иногда навсегда. Вскоре он разошелся, загудел, а окурки
совал прямо в горшок с пахучей геранью. Настя спешила, доканчивая почин-
ку.
- На-те, надевайте, - сказала она, обкусывая нитку. Потом встала и
отошла к окну. Там падал осенний дождик. Вдруг плечики у Насти запрыга-
ли.
- Что вы, Настя?.. - испугался Петр, вдевая руку в невозможно тесный
рукав.
- Знаете что?.. знаете что? - задыхаясь от слез, объявила девочка,
закидывая голову назад. - Так вы и знайте... Замуж я за вас не пойду! Вы
лучше и не сватайтесь!
- Да почему же? - глупо удивился Петр.
- У вас нос длинный, - раздувая ноздри, сказала Настя. - И потом у
вас с головы белая труха сыпется... Весь воротник в трухе! Покуда заши-
вала, чуть с души не вырвало...
Настя ждала возражений, но Петр только топтался, собирая дрожащими
руками книги со стола, весь в багровых пятнах небывалого смущенья.
- Вы... вы... у вас из ушей борода растет!! Как у дьячка... - прокри-
чала Настя и, обливаясь слезами, выбежала вон.
Весь тот день она просидела в кресле, сжавшись в комок. А вечером ре-
шительно вошла в отцовскую спальню. В ожиданьи ужина Петр Филиппыч се-
ребряным ключиком заводил часы.
- Я за Петра Зосимыча твоего не пойду. Так и знай! - твердо объявила
она и встала боком к отцу.
- Да ну-у?.. - захохотал Секретов, уставляясь руками в бока. - Ну и
баба... На чью-то неповинную головушку сядешь ты, такая!
Настя подошла ближе и вдруг, уткнувшись в отцову жилетку, заплакала.
От жилетки пахло обычным трактирным запахом. Отец гладил Настю по спине
широкой, почти круглой ладонью. Так она и заснула в тот вечер, на коле-
нях у отца. А в столовой стыл ужин и коптила лампа.
... А через два дня Петр снова уселся в тюрьму, и на этот раз надол-
го. В мирной сутолоке Зарядья то было немалым событием. Секретову расс-
казали, будто приезжала за Петром черная карета. Она-то и увезла душегу-
ба Петра в четыре царских стены.
Петр Филиппыч, человек мнительный, тогда же порешил покончить все это
дело. В субботу, перед полднем, отправился к Быхалову в лавку и сделал
вид, что ненароком зашел.
- Здравствуй, сват, - прищурился Быхалов, зорко присматриваясь ко
всем внутренним движеньям гостя. - Семен! - закричал он вглубь лавки,
скрывая непонятное волненье, - дай-кось стул хозяину... Да стул-то вытри
наперед!
- А не трудись, Зосим Васильич. Я мимо тут шел, дай, думаю, зайду -
взгляну, чем сосед бога славит...
- Ну, спасибо на добром слове, - упавшим голосом отвечал Быхалов, по-
чуяв неискренность в Секретовских словах. - Садись, садись... стоять нам
с тобой не пристало.
- А и сяду, - закряхтел Секретов, садясь. - Эх, вот увидел тебя, об-
радовался и забыл, зачем зашел-то. Годы, годы, соседушко! Время-то не
молодит. Эвон, как постарел ты, Зосим Васильич. Краше в гроб кладут!
Огорчений, должно, много?..
Быхалов морщился недоброй улыбкой.
- Да ведь и ты, сватушка... тоже пухнешь все. Пьешь-то по-прежнему? Я
б на улице и не признал тебя. Плесневеть скоро будешь!
- Фу-фу-фу! Скажет тоже, смехотворщик! Я-то еще попрыгаю по земле!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99