50
Я был на грани того, что и меня вот-вот не станет. Посудите сами, оказался без работы (отдел расформировали за ненадобностью), без крова (Марья Ивановна выгнала: должно быть, Шушера на меня сильно наклепала), без денег и без куска хлеба. Теперь и деньги, и куски хлеба, и куски мыла, и сахар распределялись исключительно по группам. А мое нутро протестовало против самой идеи: хочешь жрать — иди в группу! У меня состоялся поначалу разговор с Никольским. Он взлетел — был одним из лидеров межколониальной группы. Сказал мне:
— Старик, у меня мало времени. Давай по-деловому. Ты возглавишь группу обиженников, они тебя выдвинут в депутаты, а это надежный приварок, пожизненная рента, ну и всякое такое, о чем не принято говорить вслух.
— Как же я могу возглавить обиженников? Для этого надо стать обиженником, — ответил я наивно.
— Ты же всегда был подвижником и гуманистом, — улыбнулся Никольский. — Дадим тебе в заместители Лапшина. Он восполнит твои пробелы, на первых порах, разумеется, — на этот раз Никольский рассмеялся так, будто на мгновение, стал Великим Инквизитором.
Я сдержался, чтобы не закричать, чтобы не обрушиться на моего бывшего соузника. Однако сказал твердо:
— Нет. Мне дороги мои идеи.
— Похвально твое упрямство. Что ж, и в нашем межколониальном совете ты мог бы реализовать свои идеи. Короче, будешь работать на нас — будет у тебя все, выхода на Конькова и Поплевина тебе обеспечу.
— Нет.
— Но имей в виду, может всякое с тобой случиться. Ты знаешь, как это бывает… Кадыкия — явление новое, необузданное…
Надо же такое придумать! Кадыкия! Так была названа новая сепаративная республика, состоявшая из нескольких колонийских конгломератов, поселений и арендно-акционерных коопераций. Сначала в память о прошлом республику хотели назвать Новой Гулагией и даже Нью-Ленарком, но Коньков настоял на Кадыкии: прямая связь с великим учением и никаких намеков на заклейменную народом зарубовщину.
Первым законом, который издал Коньков, был закон о свободе запрещать, согласно которому запрещалось все, что можно запретить средствами возможных свобод.
Иезуитство закона состояло не только в том, что он был по форме демократическим, а по существу авторитарным, а в том, что он щедро распахивал врата для непосредственной спонтанной деятельности каждой отдельной личности, включенной в творчество свободных запретов. Создатели закона отлично знали, что только спонтанная активность позволяет человеку преодолеть страх, одиночество и так называемое отчуждение, а также в полном слиянии с миром обрести счастье, свою неповторимость. Закон гласил: каждый уникален и каждый свободен, а уважение к уникальности — ценнейшее достижение человеческой культуры. Разумеется, не Коньков придумал столь сложный алгоритм человеческой веры и даже не Багамюк, который визировал закон, а истинные воротилы Кадыкии, к коим принадлежали в первую очередь межколониалыцики Раменский, Поплевин, Никольский и Равенсбруд.
Уже после принятия закона в первом чтении потребовалось провести сорок шесть конференций, сто двадцать специальных заседаний и двести шесть дискуссий, в которых уточнялось то, как подлинная свобода должна непременно обернуться запретом. Дело не обошлось без небольшой резни, демонстраций и забастовок. Кадыкия бурлила, как сто горных рек. Мужчины и женщины позабьии своих детей, отцов и родственников, покинули очаги, служебные дела — все как один вошли в бурный политический поток и стали с бешеной энергией чесать языками.
Мужчины и женщины Кадыкии рвались к власти, подставляя друг другу ножки. Горланили напропалую лозунги: "Семь раз отмерь, но Конькову не верь", "Долой раменизацию и николиза-цию республики", "Кадыкия — не полигон для испытаний", "Кадыкизм и рынок несовместимы". Никто не работал, и в стране исчезли необходимые продукты. Заместитель Конькова по продовольствию, Васька Ханыгин, который во всеуслышание объявил себя пострадавшим от Зарубы (его нос действительно был надкушен), со слезами на глазах признался перед народом, что кризис зашел в тупик и в этом тупике тоже пусто на прилавках. Он предложил немедленно повысить цены на продукты и соединить повышение цен с бурной активизацией рынка. Здесь требуется сделать некоторые пояснения. Ханыгин не сам пришел к столь простому решению — за его спиной стояли Раменский и Никольский. Они-то оба знали, что нет в мире более совершенного способа управления человеческими страстями и человеческими энергиями, чем рынок. Да, обыкновенный рынок, где можно все купить и все продать даже тогда, когда нечего купить и нечего продать. Реформаторы из своего опыта знали, что истинная жизнь в колониях начинается тогда, когда свободная игра цен будоражит души, когда магические слова "наводчик", "хозяин", "купец", "акция", "дивидент" приводят в движение божественную троицу, как выразился Раменский: рынок товаров, рынок капитала и рынок труда.
…И пошла в колониях другая жизнь. Продавалось в открытую все: башмаки и колготки, белье и заточки, пайки хлеба и колбаса, чай грузинский, индийский, английский, в черных, алых, синих и зеленых пакетах, водка русская, польская, вологодская, горькая, сладкая, пшеничная, кубанская, с перцем и без перца. Продавали сахар, конфеты, варенье, бублики, пироги, ветчину, корейку, балыки, икру. Продавали заточки, пистолеты, штыки, ступера, ножи, швайки, топоры, топорики, ложки и вилки, пояса и пуговицы, цемент и автомашины, жесткий и мягкий инвентарь, почтамты и телеграфы, сторожевые посты и карцеры, административные корпуса и отделы управления мест заключений, мужчин и женщин, земельные участки и лесосеки. Продавался труд в разных его формах — выполненные нормы, выходы на работы, больничные листы, ремонт одежды, обуви, обслуживание клиента на дому — стрижка, почесывание спины и пяток на ночь, мытье ног, рук, головы, массаж, приготовление пищи, заправка коек, дежурство в столовой, в бараке, в служебных помещениях. В сферу торговли были втянуты близлежащие города и села, поселки и хутора, городские администраторы и охрана, руководство колонией и воспитатели. Распахнулись двери для свободного поступления товаров, для чего в отдельных местах навсегда сняли колючую проволоку, так что знаменитая зарубовская идея о первой в мире беспроволочной колонии частично осуществлялась.
Гласность и демократия узаконили то, что раньше приходилось скрывать, так что из колонии исчезли ложь, очковтирательство, показуха. Бабки, хрусты, лавье, капуста, башли, рупии, доллары, гроши, чирики, зеленухи и краснухи на глазах превращались в хорошо конвертируемую валюту — в обиход вошли акции, векселя, расписки, ценные бумаги, сертификаты. Цены росли с бешеной скоростью по мере того, как увеличивалось количество товаров и повышалось их качество.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169