— Я порвал с Троцким…
— А теперь снова вступил с ним в союз. Мы много раз прощали тебе, и теперь, когда мы наголову разбили оппозицию, когда укрепили партию настолько, что ей не страшны никакие уклоны и загибы отдельных зарвавшихся политиканов, мы все-таки должны глядеть в оба, чтобы не допустить ненужных осложнений.
— Я сегодня как никогда, как ни в какое время с партией и с ее руководящим ядром. Я разделяю все позиции и все направления строительства социализма в нашей стране… Помоги мне, Коба, и я готов буду в любом месте, на любом посту доказать тебе мою преданность делу революции.
— Мне не нужно доказывать. Кто я такой, чтобы мне доказывать преданность делу революции? Ты, Лев, всегда на две головы выше меня был и по значимости, и по общей культуре.
— Никогда я не был выше…
— Не спорь. Ты — прирожденный вождь, а я всегда был маленьким исполнителем. У меня и сейчас никакой должности нет. Фактически руководит страной Политбюро, в котором я играю весьма незначительную роль…
— Помоги мне, Коба.
— Конечно же, помогу. О чем ты говоришь. — Сталин нажал кнопку. Вошел Поскребышев. — Вышинского!
Не прошло и пяти минут, как в дверях показался Вышинский. Каменев понял: государственный обвинитель был где-то неподалеку.
— Товарищ Вышинский, что же это у вас с товарищем Каменевым получилось?
— Военная Коллегия Верховного Суда СССР приговорила обвиняемого Каменева Льва Борисовича к высшей мере наказания — расстрелу с конфискацией всего лично ему принадлежащего имущества…
— Как это "лично"? — перебил Вышинского Сталин. — А какое имущество можно назвать не личным? Кто в вашей семье может определить ваше личное имущество? У Льва Борисовича, например, прекрасная библиотека, но я знаю, что часть книг, насколько мне известно, принадлежала членам семьи. Вы подумайте об этих формулировках, товарищ Вышинский. Так за что Коллегия приговорила товарища Каменева к высшей мере наказания?
— Товарищ Каменев разоблачен как автор ряда тяжких преступлений, среди которых и убийство Кирова, а также заговор свержении власти, убийство самых дорогих и любимых вождей нашей партии и нашей Родины — товарищей Сталина, Кагановича, Ворошилова, Орджоникидзе, Жданова и других руководителей социалистического общества. Это доказано, и виновные признались. Правда, Зиновьев и Каменев утверждают теперь, что это арабские сказки, но у нас есть неопровержимые доказательства… Я в своей речи требовал расстрелять всех взбесившихся псов, расстрелять всех до одного, а в первую очередь вот этого мерзавца Каменева!
— Товарищ Вышинский! — крикнул Сталин. — Лев Борисович мой гость, а гость — это больше, чем друг и соратник, и я не позволю!
— Товарищ Сталин, интересы партии и народа для меня выше всего! Это не только я, но народ требует расстрела…
— Хорошо, хорошо, я понял вашу позицию, — сурово сказал Сталин. — Можете идти, товарищ Вышинский. И прошу вас строжайшим образом соблюдать советскую законность. Это главное теперь для нас… — Когда Вышинский вышел, Сталин сказал, обращаясь к Каменеву:- Печально все получается, Лев. Я постараюсь кое-что предпринять. И медлить нельзя. Вот тебе лист бумаги, а вот и ручка. Напиши-ка кратенько на имя Политбюро свою просьбу. Предельно кратко. Буквально в двух словах, а я попробую что-нибудь сделать для тебя.
Сталин отошел к столику в глубине кабинета, где под стеклом лежала посмертная ленинская маска. О чем думал Сталин, рассматривая ленинский оттиск? Что вспоминал, изредка поглядывая на красивую скульптурную каменевскую голову, об этом никто никогда не узнает.
Когда Каменев подал исписанный лист бумаги, в комнату вошли военные:
— Пора, — сказал один из них.
— Ну что ж, Лев Борисович, до встречи, — сказал Сталин.
Когда дверь захлопнулась за бывшим лидером партии, Сталин набил трубку табаком и, улыбнувшись, сжег каменевское прошение.
Из сизого дыма, как в цирковом представлении, будто бы выросла фигура в генеральской форме тридцатых годов.
— Почему "будто бы"? — возмутилась фигура, вытаскивая из кожаного портфеля папку с надписью "Тайная история сталинских преступлений". — Я реальное историческое лицо — Лев Фельдбин, бывший генерал НКВД. В тридцать восьмом, будучи в Испании, спасся бегством в США.
— Изменник! — закричал вынырнувший из-под стола Заруба. — Показания предателей недействительны!
— Что мне оставалось делать? Мои коллеги, все, кто готовил троцкистско-зиновьевский процесс, были расстреляны. В тридцать седьмом к стенке поставили заместителей наркома Агранова и Прокофьева. В этом же году казнили начальников отделов управления государственной безопасности Молчанова, Паукера, Шанина, Гая и моего друга Миронова. В марте тридцать восьмого укокошили, как вам известно, Ягоду. Следователь Черток, допрашивавший Каменева и Зиновьева, выбросился из окна своего кабинета, когда за ним пришли.
— Вы для чего, собственно, явились? — спросил я.
— Сделать некоторые уточнения. Сталин лично разрабатывал интриги процессов. Лично учил аппарат беспощадности. Он однажды сказал Миронову: "Не говорите мне больше, что Каменев или кто другой из арестованных способен выдержать наше давление. Не являйтесь ко мне с докладом, пока у вас не будет признания Каменева! Скажите Каменеву, что, если он откажется дать на суде нужные показания, мы найдем ему достойную замену — его собственного сына, который признается суду, что по заданию троцкистов готовил террористический акт против руководителей партии. Это сразу на него подействует…"
Миронов попытался заметить, что сын Каменева несовершеннолетний. На что Сталин ответил: "У врагов нет возраста".
— И вы хотите сказать, что Каменев сломался после долгих пыток и стал давать показания?
— Это было бы грубым упрощением, — ответил бывший генерал государственной безопасности. — Каменев, в отличие от Зиновьева, мужественно вынес все пытки. Его поджаривали, били и оскорбляли, а он молчал. Молчал, пока Зиновьев не уговорил его пойти на сделку. Встреча со Сталиным действительно состоялась, но не перед казнью, а перед судом. Зиновьев взывал к благоразумию Сталина: "Вы хотите изобразить ленинское Политбюро и личных друзей Ильича беспринципными бандитами, а нашу партию представить змеиным гнездом интриг, предательств и убийств… Если бы Ленин был жив, если бы он видел все это!" Зиновьев разразился рыданиями. Ему налили воды. Сталин выждал, пока Зиновьев успокоился, и негромко сказал: "Теперь поздно плакать. О чем вы думали, когда вступали на путь борьбы с ЦК? ЦК не раз предупреждал вас, что ваша фракционная борьба кончится плачевно. Даже теперь вам говорят: подчинитесь воле партии — и вам, и всем тем, кого вы завели в болото, будет сохранена жизнь".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169