заговоры белогвардейцев, империалистических шпионов, дипломатов и политиков, саботажников, эсеров и анархистов, националистов-меньшевиков, перерожденцев-оппозиционеров, которых в той или иной степени поддерживали из-за границы, — словом, всей остервенелой своры, питающей бешеную ненависть к стране, которая подала потрясающий пример победоносной борьбы за свободу труда и человеческое достоинство.
Сталин подошел к календарю. Страничка показывала — 20 декабря 1934 года. Подумал: кажется, неплохо прошла встреча с Барбюсом. Ему, Сталину, незачем хитрить, извиваться, что-то скрывать. Борьба есть борьба. И пусть во всем мире знают, что он беспощаден в этой борьбе. Год тому назад ренегат Троцкий написал о себе книгу и издал ее в Берлине. Даже в этой книге он оказался не на высоте. Он сказал об этом Барбюсу. Спросил в лоб:
— Вы читали книгу Троцкого "Моя жизнь"?
— Читал, — ответил Барбюс.
— Вам понятно, что мы должны были изъять из партии столь непостоянный, столь отвратительно вихляющий элемент? Вы обратили внимание, что он даже на похороны Ильича не приехал. Отдыхал, видите ли, в Сухуми. А перед этим? В самое жаркое для страны время он напрочь на год из-за своих амбиций выключился из работы. Колит, видите ли, у него. Инфлюэнция. Подагра. Да у нас у каждого партийца этих болезней не сосчитать. Симулянт. И не постыдился об этом написать. Как мы должны были поступить с ним? Мы поступили так, как потребовал наш народ. Сурово? Мы его сослали в теплые края. Но он же не прекратил и там своей контрреволюционной деятельности. Сам пишет о том, что отправил из Средней Азии около тысячи писем. О чем эти письма? О том, как надо брать власть в свои руки! Нет, мы долго терпели издевательства Троцкого и ему подобных. Мы были слишком мягкими, и от этого были многие беды.
— Вы даете новую концепцию гуманизма? — спросил Барбюс.
— Безусловно, — ответил Сталин. — Наш гуманизм мужественен, суров, справедлив и честен. Он лишен того гнусного слюнтяйства, когда на первый план выдвигаются такие ложные свойства, как совесть, милосердие, сострадание и прочая дребедень. Сильному человеку не нужны эти объедки буржуазной морали. Когда большевики пришли к власти, они сначала проявляли по отношению к своим врагам мягкость. Меньшевики продолжали существовать легально и выпускали свою газету. Даже кадеты продолжали издавать свою газету. Когда генерал Краснов организовал контрреволюционный поход на Ленинград и попал в наши руки, то по условиям военного времени мы могли его по меньшей мере держать в плену, более того, мы должны были бы его расстрелять. А мы его выпустили "на честное слово". И что же? Вскоре выяснилось, что подобная мягкость только подрывает крепость советской власти. Мы совершили ошибку, проявляя подобную мягкость по отношению к врагам рабочего класса. Если бы мы повторили и дальше эту ошибку, мы совершили бы преступление по отношению к рабочему классу, мы предали бы его интересы. И это вскоре стало совершенно ясно. Очень скоро выяснилось, что чем мягче мы относимся к нашим врагам, тем большее сопротивление эти враги оказывают. Вскоре правые эсеры — Год и другие и меньшевики организовали в Ленинграде контрреволюционное выступление юнкеров, в результате которого погибло много наших революционных матросов. Тот же Краснов, которого мы выпустили "на честное слово", организовал белогвардейских казаков. Он объединился с Мамонтовым и в течение двух лет вел вооруженную борьбу против советской власти… Мы убедились в том, как мы ошиблись, проявляя мягкость. Кстати о красном терроре и о смертных казнях: Мы, разумеется, сторонники отмены смертной казни. Кроме того, мы думаем, что для нас нет никакой необходимости сохранять ее во внутреннем строе Союза. И мы давно уже отменили бы смертную казнь, если бы не наше внешнее окружение, если бы не империалистические державы. Они вынуждают нас сохранять, для обороны нашего существования, смертную казнь.
31
— Откуда вам известны эти цифры? — спрашивал Карнаухов.
— Оттуда! — отвечал я, указывая пальцем в потолок.
— Откуда именно? Из какой страны вы получили эти данные?
— Сказать вам правду? — проговорил я шепотом и придвинулся к рыжей физиономии Карнаухова. — Я слышу голоса. В последнее время все чаще и чаще. Я чувствую, что мне выделен один ангел, который на все мои вопросы отвечает незамедлительно. Хотите, я поговорю с ним…
— Прекратите шутовство, — прервал меня Карнаухов.
— Вот видите, вы не желаете меня слушать. Но знайте, что мой ангел может сделать все, о чем я его попрошу. Может прекратить это нелепое дознание и перенести сцену нашей беседы в подвальчик "Арагви" или в ресторан "Урал", что на улице Чернышевского находится. Я могу попросить ангела, чтобы он вам сделал что-нибудь приятненькое, потому что зло он творить не умеет…
— Я в последний раз спрашиваю, откуда вы взяли эти цифры?
— А вы проверьте их достоверность. Неужто у вас нет точных сведений? Неужто ваше ведомство не записывало всех, кого сажало, расстреливало, ссылало и погребало в местах не столь отдаленных?!
— Вы понимаете, что вы клевещете на наш строй, на всю нашу действительность… Ваши домыслы носят явно шизофренический характер, а такого рода болезнь требует соответствующей изоляции…
— Психиатричка, — улыбнулся я. — Что ж, это, пожалуй, лучше, чем колония. Как вы считаете? Что бы вы предпочли? Или предпочтете, когда за нарушение законности вам предложат…
— Прекратить болтовню! — заорал на меня Карнаухов. Встал. Открыл бутылку минеральной воды. Мне, разумеется, не предложил. Выпил стакан. Сел. И уже спокойно сказал: — Ваши сочинительства фантастичны. Ну откуда вам, скажем, известно то, что Сталин вечером первого декабря 1934 года без решения Политбюро (оно было оформлено опросом только через два дня) подписал постановление ЦИК и СНК СССР "О внесении изменений в действующие уголовно-процессуальные кодексы союзных республик"? В этом постановлении будто бы говорилось: "Внести следующие изменения в действующие уголовно-процессуальные кодексы союзных республик по расследованию и рассмотрению дел о террористических организациях и террористических актах против работников советской власти: 1. Следствие по этим делам заканчивать в срок не более десяти дней. 2. Обвинительное заключение вручать обвиняемым за одни сутки до рассмотрения дела в суде. 3. Дела слушать без участия сторон. 4. Кассационного обжалования приговоров, как и подачи ходатайств о помиловании, не допускать. 5. Приговор к высшей мере наказания приводить в исполнение немедленно по вынесении приговоров".
— А вот тут-то вы напрасно говорите "будто бы", — перебил я Карнаухова. — Это постановление опубликовано в "Сборнике материалов по истории социалистического уголовного законодательства" (Москва, 1938 год, страница 314).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169
Сталин подошел к календарю. Страничка показывала — 20 декабря 1934 года. Подумал: кажется, неплохо прошла встреча с Барбюсом. Ему, Сталину, незачем хитрить, извиваться, что-то скрывать. Борьба есть борьба. И пусть во всем мире знают, что он беспощаден в этой борьбе. Год тому назад ренегат Троцкий написал о себе книгу и издал ее в Берлине. Даже в этой книге он оказался не на высоте. Он сказал об этом Барбюсу. Спросил в лоб:
— Вы читали книгу Троцкого "Моя жизнь"?
— Читал, — ответил Барбюс.
— Вам понятно, что мы должны были изъять из партии столь непостоянный, столь отвратительно вихляющий элемент? Вы обратили внимание, что он даже на похороны Ильича не приехал. Отдыхал, видите ли, в Сухуми. А перед этим? В самое жаркое для страны время он напрочь на год из-за своих амбиций выключился из работы. Колит, видите ли, у него. Инфлюэнция. Подагра. Да у нас у каждого партийца этих болезней не сосчитать. Симулянт. И не постыдился об этом написать. Как мы должны были поступить с ним? Мы поступили так, как потребовал наш народ. Сурово? Мы его сослали в теплые края. Но он же не прекратил и там своей контрреволюционной деятельности. Сам пишет о том, что отправил из Средней Азии около тысячи писем. О чем эти письма? О том, как надо брать власть в свои руки! Нет, мы долго терпели издевательства Троцкого и ему подобных. Мы были слишком мягкими, и от этого были многие беды.
— Вы даете новую концепцию гуманизма? — спросил Барбюс.
— Безусловно, — ответил Сталин. — Наш гуманизм мужественен, суров, справедлив и честен. Он лишен того гнусного слюнтяйства, когда на первый план выдвигаются такие ложные свойства, как совесть, милосердие, сострадание и прочая дребедень. Сильному человеку не нужны эти объедки буржуазной морали. Когда большевики пришли к власти, они сначала проявляли по отношению к своим врагам мягкость. Меньшевики продолжали существовать легально и выпускали свою газету. Даже кадеты продолжали издавать свою газету. Когда генерал Краснов организовал контрреволюционный поход на Ленинград и попал в наши руки, то по условиям военного времени мы могли его по меньшей мере держать в плену, более того, мы должны были бы его расстрелять. А мы его выпустили "на честное слово". И что же? Вскоре выяснилось, что подобная мягкость только подрывает крепость советской власти. Мы совершили ошибку, проявляя подобную мягкость по отношению к врагам рабочего класса. Если бы мы повторили и дальше эту ошибку, мы совершили бы преступление по отношению к рабочему классу, мы предали бы его интересы. И это вскоре стало совершенно ясно. Очень скоро выяснилось, что чем мягче мы относимся к нашим врагам, тем большее сопротивление эти враги оказывают. Вскоре правые эсеры — Год и другие и меньшевики организовали в Ленинграде контрреволюционное выступление юнкеров, в результате которого погибло много наших революционных матросов. Тот же Краснов, которого мы выпустили "на честное слово", организовал белогвардейских казаков. Он объединился с Мамонтовым и в течение двух лет вел вооруженную борьбу против советской власти… Мы убедились в том, как мы ошиблись, проявляя мягкость. Кстати о красном терроре и о смертных казнях: Мы, разумеется, сторонники отмены смертной казни. Кроме того, мы думаем, что для нас нет никакой необходимости сохранять ее во внутреннем строе Союза. И мы давно уже отменили бы смертную казнь, если бы не наше внешнее окружение, если бы не империалистические державы. Они вынуждают нас сохранять, для обороны нашего существования, смертную казнь.
31
— Откуда вам известны эти цифры? — спрашивал Карнаухов.
— Оттуда! — отвечал я, указывая пальцем в потолок.
— Откуда именно? Из какой страны вы получили эти данные?
— Сказать вам правду? — проговорил я шепотом и придвинулся к рыжей физиономии Карнаухова. — Я слышу голоса. В последнее время все чаще и чаще. Я чувствую, что мне выделен один ангел, который на все мои вопросы отвечает незамедлительно. Хотите, я поговорю с ним…
— Прекратите шутовство, — прервал меня Карнаухов.
— Вот видите, вы не желаете меня слушать. Но знайте, что мой ангел может сделать все, о чем я его попрошу. Может прекратить это нелепое дознание и перенести сцену нашей беседы в подвальчик "Арагви" или в ресторан "Урал", что на улице Чернышевского находится. Я могу попросить ангела, чтобы он вам сделал что-нибудь приятненькое, потому что зло он творить не умеет…
— Я в последний раз спрашиваю, откуда вы взяли эти цифры?
— А вы проверьте их достоверность. Неужто у вас нет точных сведений? Неужто ваше ведомство не записывало всех, кого сажало, расстреливало, ссылало и погребало в местах не столь отдаленных?!
— Вы понимаете, что вы клевещете на наш строй, на всю нашу действительность… Ваши домыслы носят явно шизофренический характер, а такого рода болезнь требует соответствующей изоляции…
— Психиатричка, — улыбнулся я. — Что ж, это, пожалуй, лучше, чем колония. Как вы считаете? Что бы вы предпочли? Или предпочтете, когда за нарушение законности вам предложат…
— Прекратить болтовню! — заорал на меня Карнаухов. Встал. Открыл бутылку минеральной воды. Мне, разумеется, не предложил. Выпил стакан. Сел. И уже спокойно сказал: — Ваши сочинительства фантастичны. Ну откуда вам, скажем, известно то, что Сталин вечером первого декабря 1934 года без решения Политбюро (оно было оформлено опросом только через два дня) подписал постановление ЦИК и СНК СССР "О внесении изменений в действующие уголовно-процессуальные кодексы союзных республик"? В этом постановлении будто бы говорилось: "Внести следующие изменения в действующие уголовно-процессуальные кодексы союзных республик по расследованию и рассмотрению дел о террористических организациях и террористических актах против работников советской власти: 1. Следствие по этим делам заканчивать в срок не более десяти дней. 2. Обвинительное заключение вручать обвиняемым за одни сутки до рассмотрения дела в суде. 3. Дела слушать без участия сторон. 4. Кассационного обжалования приговоров, как и подачи ходатайств о помиловании, не допускать. 5. Приговор к высшей мере наказания приводить в исполнение немедленно по вынесении приговоров".
— А вот тут-то вы напрасно говорите "будто бы", — перебил я Карнаухова. — Это постановление опубликовано в "Сборнике материалов по истории социалистического уголовного законодательства" (Москва, 1938 год, страница 314).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169