избивали (били по голове, по половым органам, валили на пол и топтали ногами, лежащих на полу душили за горло, пока лицо не наливалось кровью, и т. п.), держали без сна на "конвейере", сажали в карцер (полураздетыми и босиком на мороз или в нестерпимо жаркий и душный, без окон) и т. д. Для некоторых было достаточно одной угрозы подобного воздействия — с соответствующей демонстрацией. Для других оно применялось в разной степени — строго индивидуально — в зависимости от сопротивления каждого. Больше всех упорствовали в сопротивлении А. М. Гинзбург и я. Мы ничего не знали друг о друге и сидели в разных тюрьмах: я — в северной башне Бутырской тюрьмы, Гинзбург — во Внутренней тюрьме ОГПУ. Но мы пришли к одинаковому выводу: мы не в силах выдержать применяемого воздействия, и нам лучше умереть. Мы вскрыли себе вены. Но нам не удалось умереть. После покушения на самоубийство меня уже больше не били, но зато в течение долгого времени не давали спать. Я дошел до такого состояния мозгового переутомления, что мне стало все на свете все равно: какой угодно позор, какая угодно клевета на себя и на других — лишь бы заснуть. В таком психическом состоянии я дал согласие на любые показания".
Потом Копыткин выключил магнитофон и спросил у меня:
— Надеюсь, вы не станете отрицать, что это ваш голос и что вы с этим текстом выступали среди школьников.
— Не отрицаю, — ответила я.
— Кто вам дал тексты? Вы говорили, что дедушка.
— Да, покойный дедушка.
— А в какой книжке они были опубликованы?
— Не знаю. Разве они были опубликованы?
— Представьте себе, были. И я могу вам сказать, где они были опубликованы.
— Где же?
— В "Архипелаге ГУЛАГ". Вам известна такая книжка?
— Известна, только я не читала ее. Не смогла достать.
Здесь я ему соврала, потому что эту книжку читала и точно знаю, что в этой книжке действительно рассказывается о Якубовиче, но ни слова о письме в Прокуратуру, поскольку письмо было написано, мне кажется, после выхода в свет "Архипелага".
— Итак, вы целенаправленно вели сбор материала? — снова спрашивал меня Копыткин.
— Какого материала?
— Материала, который компрометирует работу органов…
— Вот уж я об этом не думала. Если хотите моего честного, признания, то меня волновала чисто психологическая сторона подобного рода явлений…
— И какая это сторона?
— Ну что я буду разъяснять столь квалифицированному работнику…
— И все же?
— Ну хотя бы вот это явление дружбы-вражды. Меня интересовал разрыв дружественных, родственных, одним словом, близких человеческих отношений…
— Разрыв во имя великой цели, — подсказал Копыткин.
— Это не всегда было так…
— А это? — и Копыткин протянул мне новые листочки.
Это были странички из книги ответственного работника НКВД Закавказья С. Газаряна, которого в 1937 году подвергли нечеловеческим испытаниям. И самое страшное-то, пытали его бывшие сослуживцы, друзья. Следователь Айвазов сказал Газаряну:
— Протокол на столе. Надумаешь — подпишешь. Бригада свою работу знает.
И ушел.
"… "Бригада" пришла. Их было пять человек. Первым вошел Яков Копецкий. Он — старый работник НКВД, мы хорошо знали друг друга. Высокого роста, здоровый. Он был очень нервный человек, его называли "Яша-псих". Он знал об этом, но не обижался. За ним вошел Иван Айвазов, младший брат Гургена Айвазова. Он тоже несколько лет работал в органах и хорошо знал меня. Третьим был один из младших работников особого отдела, в прошлом курсант межкраевой школы. Верзила с большими черными глазами, длинными усами. У него почти не было лба, чуть ли не сразу над бровями начиналась густая черная шевелюра. Фамилию его я забыл. Последние двое были практикантами межкраевой школы. Один из них держал ведро с "инструментами", как они говорили.
Да, ничего не скажешь, все на подбор, сильные, крепкие.
— Ого! Вот кого мы будет обрабатывать сегодня, — сказал Копецкий. — Это мы с большим удовольствием.
Я остался сидеть. Они окружили меня. Копецкий сзади взялся за ворот рубашки, поднял и сильным движением толкнул меня в середину комнаты. Кто-то сильным ударом ноги сшиб меня. Я упал… Третий стаскивал с меня брюки… Я вспомнил Багратиони, которого привели в камеру без брюк, в одних трусах.
Пытка началась.
Пять человек ожесточенно били. Били кулаками, ногами, розгами, шомполами, туго скрученными в жгут полотенцами, били чем попало, куда попало: в голову, в лицо, в спину, в живот… Больше всего по ногам. Кто-то заметил, что у меня больные ноги, и тогда стали бить по ногам…
— Мы сейчас поправим тебе ноги!
И били, били. Чем больше били, тем больше зверели. Больше всего злило их то, что я не кричал.
— Будешь кричать? Будешь орать? Будешь просить пощады?! — ругал Копецкий и бил, бил…
Сколько били, я не знаю.
— Ну, ребята, перекур, — скомандовал Копецкий.
Свежая сорочка превратилась в окровавленные клочья. На полу лужа крови, лежу в мокром. Глаза заплыли. С трудом приоткрываю веки и как в тумане вижу моих палачей.
Курят, отдыхают.
Ругаются отборной площадной руганью, оскорбляют, издеваются, хохочут…
Кто-то приближается ко мне, и тут же что-то очень больно обжигает тело. Вздрагиваю от боли и, чтобы не закричать, стискиваю зубы. А они хохочут… Потом еще ожог, еще… Понял. Тушили папиросы о мое тело…
Перекур кончился, и избиение продолжалось с новой силой.
Странное ощущение. Удары становятся ожесточеннее, а боль ослабевает. Когда прихожу в себя, чувствую запах медикаментов, что-то белое маячит перед глазами.
Так. Значит, я потерял сознание и меня приводили в чувство.
— Я пошла, все в порядке, — говорит сестра. "Все в порядке"! Значит, можно начать все сначала. Но "бригада" курит. С ужасом думаю, что снова будут тушить папиросы о мое тело. Ожог папиросой очень болезнен, все тело горит от первых ожогов, неужели еще? Да. Кончающий курить подходит, обязательно оскорбляет, тушит папиросу, ругается, плюет и отходит, чтобы уступить место другому.
Все чередовалось в определенной последовательности. Избиение, перекур, тушение папирос, снова избиение, обморок, приведение в чувство, снова избиение, тушение папирос…
Уже светает, но "бригада" все "трудится" и "трудится".
Явился Айвазов.
— Ну, ребята, идите спать, — сказал он, поздоровавшись. — Что ж, работа налицо.
"Идите спать". Значит, "бригада" работала ночами, а днем отдыхала.
"Бригада" ушла.
— Так будет каждый день до тех пор, пока не подпишешь. Понял?
Айвазов позвонил в комендатуру.
— Пришлите выводных, два человека.
Точно так, как вчера было с Багратиони, два вахтера приволокли меня в камеру…
Копыткин спросил у меня, когда я прочла текст:
— Так вам знакомо это?
— Знакомо, — ответила я. — Но где я это взяла, не помню.
— Я так и думал, — сказал Копыткин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169
Потом Копыткин выключил магнитофон и спросил у меня:
— Надеюсь, вы не станете отрицать, что это ваш голос и что вы с этим текстом выступали среди школьников.
— Не отрицаю, — ответила я.
— Кто вам дал тексты? Вы говорили, что дедушка.
— Да, покойный дедушка.
— А в какой книжке они были опубликованы?
— Не знаю. Разве они были опубликованы?
— Представьте себе, были. И я могу вам сказать, где они были опубликованы.
— Где же?
— В "Архипелаге ГУЛАГ". Вам известна такая книжка?
— Известна, только я не читала ее. Не смогла достать.
Здесь я ему соврала, потому что эту книжку читала и точно знаю, что в этой книжке действительно рассказывается о Якубовиче, но ни слова о письме в Прокуратуру, поскольку письмо было написано, мне кажется, после выхода в свет "Архипелага".
— Итак, вы целенаправленно вели сбор материала? — снова спрашивал меня Копыткин.
— Какого материала?
— Материала, который компрометирует работу органов…
— Вот уж я об этом не думала. Если хотите моего честного, признания, то меня волновала чисто психологическая сторона подобного рода явлений…
— И какая это сторона?
— Ну что я буду разъяснять столь квалифицированному работнику…
— И все же?
— Ну хотя бы вот это явление дружбы-вражды. Меня интересовал разрыв дружественных, родственных, одним словом, близких человеческих отношений…
— Разрыв во имя великой цели, — подсказал Копыткин.
— Это не всегда было так…
— А это? — и Копыткин протянул мне новые листочки.
Это были странички из книги ответственного работника НКВД Закавказья С. Газаряна, которого в 1937 году подвергли нечеловеческим испытаниям. И самое страшное-то, пытали его бывшие сослуживцы, друзья. Следователь Айвазов сказал Газаряну:
— Протокол на столе. Надумаешь — подпишешь. Бригада свою работу знает.
И ушел.
"… "Бригада" пришла. Их было пять человек. Первым вошел Яков Копецкий. Он — старый работник НКВД, мы хорошо знали друг друга. Высокого роста, здоровый. Он был очень нервный человек, его называли "Яша-псих". Он знал об этом, но не обижался. За ним вошел Иван Айвазов, младший брат Гургена Айвазова. Он тоже несколько лет работал в органах и хорошо знал меня. Третьим был один из младших работников особого отдела, в прошлом курсант межкраевой школы. Верзила с большими черными глазами, длинными усами. У него почти не было лба, чуть ли не сразу над бровями начиналась густая черная шевелюра. Фамилию его я забыл. Последние двое были практикантами межкраевой школы. Один из них держал ведро с "инструментами", как они говорили.
Да, ничего не скажешь, все на подбор, сильные, крепкие.
— Ого! Вот кого мы будет обрабатывать сегодня, — сказал Копецкий. — Это мы с большим удовольствием.
Я остался сидеть. Они окружили меня. Копецкий сзади взялся за ворот рубашки, поднял и сильным движением толкнул меня в середину комнаты. Кто-то сильным ударом ноги сшиб меня. Я упал… Третий стаскивал с меня брюки… Я вспомнил Багратиони, которого привели в камеру без брюк, в одних трусах.
Пытка началась.
Пять человек ожесточенно били. Били кулаками, ногами, розгами, шомполами, туго скрученными в жгут полотенцами, били чем попало, куда попало: в голову, в лицо, в спину, в живот… Больше всего по ногам. Кто-то заметил, что у меня больные ноги, и тогда стали бить по ногам…
— Мы сейчас поправим тебе ноги!
И били, били. Чем больше били, тем больше зверели. Больше всего злило их то, что я не кричал.
— Будешь кричать? Будешь орать? Будешь просить пощады?! — ругал Копецкий и бил, бил…
Сколько били, я не знаю.
— Ну, ребята, перекур, — скомандовал Копецкий.
Свежая сорочка превратилась в окровавленные клочья. На полу лужа крови, лежу в мокром. Глаза заплыли. С трудом приоткрываю веки и как в тумане вижу моих палачей.
Курят, отдыхают.
Ругаются отборной площадной руганью, оскорбляют, издеваются, хохочут…
Кто-то приближается ко мне, и тут же что-то очень больно обжигает тело. Вздрагиваю от боли и, чтобы не закричать, стискиваю зубы. А они хохочут… Потом еще ожог, еще… Понял. Тушили папиросы о мое тело…
Перекур кончился, и избиение продолжалось с новой силой.
Странное ощущение. Удары становятся ожесточеннее, а боль ослабевает. Когда прихожу в себя, чувствую запах медикаментов, что-то белое маячит перед глазами.
Так. Значит, я потерял сознание и меня приводили в чувство.
— Я пошла, все в порядке, — говорит сестра. "Все в порядке"! Значит, можно начать все сначала. Но "бригада" курит. С ужасом думаю, что снова будут тушить папиросы о мое тело. Ожог папиросой очень болезнен, все тело горит от первых ожогов, неужели еще? Да. Кончающий курить подходит, обязательно оскорбляет, тушит папиросу, ругается, плюет и отходит, чтобы уступить место другому.
Все чередовалось в определенной последовательности. Избиение, перекур, тушение папирос, снова избиение, обморок, приведение в чувство, снова избиение, тушение папирос…
Уже светает, но "бригада" все "трудится" и "трудится".
Явился Айвазов.
— Ну, ребята, идите спать, — сказал он, поздоровавшись. — Что ж, работа налицо.
"Идите спать". Значит, "бригада" работала ночами, а днем отдыхала.
"Бригада" ушла.
— Так будет каждый день до тех пор, пока не подпишешь. Понял?
Айвазов позвонил в комендатуру.
— Пришлите выводных, два человека.
Точно так, как вчера было с Багратиони, два вахтера приволокли меня в камеру…
Копыткин спросил у меня, когда я прочла текст:
— Так вам знакомо это?
— Знакомо, — ответила я. — Но где я это взяла, не помню.
— Я так и думал, — сказал Копыткин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169