Боюсь – срежусь на экзаменах.
– Полно, Игнаша. Ты выдержишь отлично, у тебя врожденный талант к математике. Об этом отцу говорили учителя.
– Не знаю… Ни во что я не верю, Коля. Всю жизнь я чувствовал себя придавленно и не могу перебороть себя.
– Это не ты один чувствуешь, Игнаша. Порабощен весь народ. Вся Россия!.. Наши отцы боролись с деспотизмом, как могли. Теперь очередь за нами! В Москве я познакомлю тебя с замечательными людьми. Ты найдешь свое призвание, и твое настроение изменится. Дай руку, друг, и вместе пойдем по дороге жизни.
Николай крепко пожал холодную худую руку Игната, и они, обнявшись, пошли туда, где звучала музыка…
3
Проводы Игната несколько отвлекли Циолковского от раздумий над новой идеей. Он вместе с Сергеем Андреевичем Стрешневым ездил на вокзал – провожать Игната и Николая. Благо, недавно от железнодорожной магистрали Москва – Киев, построенной шесть лет назад, проложили ветку в город, и теперь можно было ехать в Москву прямо из Калуги…
Когда поезд тронулся, Игнат, стоявший у окна вместе с Николаем Стрешневым, вдруг отпрянул и бросился к двери. Циолковский подумал, что он хочет ему что-то сказать, быстро пошел по платформе вслед уходящему поезду. Вот Игнат появился в дверях.
– Ты что, Игнаша? Не забыл ли чего? – крикнул Циолковский.
– Нет, нет, папа. Я так… я просто хотел на тебя взглянуть еще раз.
– А что? Что тебя беспокоит?
– Так… Тоскливо… Скажи маме и всем, что я их очень люблю. Очень! Не хочется уезжать… Прощай, папа!
Поезд заскрежетал, загрохотал, и Циолковский не расслышал последних слов.
Вагоны покатились быстро – бежать уже не было смысла. Он достал платок и, махая, еще раз взглянул на встревоженное лицо сына. Оно уплывало и скоро совсем скрылось за поворотом.
Циолковский грустно вздохнул и повернулся к идущему к нему Стрешневу. На душе было нехорошо.
– Игнаша хотел вам что-то сказать, Константин Эдуардович? – беря его под руку, спросил Стрешнев.
– Видимо, хотел… у него были очень тревожные глаза. Он словно прощался навсегда… Уж не знаю, не поехать ли мне в Москву?
– Первая разлука всегда очень впечатляет, Константин Эдуардович. Я по себе знаю. В прошлом году наш Коля тоже очень тосковал. Это пройдет.
– Просил передать матери и детям, что любит их всех. Этого с ним никогда не бывало… Мы, Циолковские, все очень сдержанны в своих чувствах. Игнатик чем-то встревожен. Боюсь, не случилось бы беды…
– Что вы, Константин Эдуардович, Игнаша будет с Колей… Уже в вагоне они начнут жить вместе.
– Дай бог! Этого я больше всего и желаю.
Они вышли на площадь, сели в извозчичью пролетку и, разговаривая, незаметно подкатили к дому Стрешневых.
– Позвольте, это как же я? Мне ведь надо домой.
– Зайдемте на минутку, Константин Эдуардович. Наши будут очень рады. Вы так редко бываете.
– Да помилуйте, когда же? Я ведь сейчас опять захвачен новой идеей… Кстати, хотел вас спросить, Сергей Андреич, вы не помните, какой именно снаряд создавал ваш друг Кибальчич?
– Зайдемте, я постараюсь припомнить все, что слышал.
– Раз так – зайду. Мне очень, очень нужно знать…
Елизавета Павловна встретила гостя как всегда сердечно. За чаем говорили о выросших детях, вспоминали Боровск…
После чая Стрешнев пригласил Циолковского в кабинет, чтоб не говорить о Кибальчиче при жене.
– Ну-с, Сергей Андреич, я жду. Это крайне важно. Я сейчас вынашиваю идею создания снаряда, который бы мог вырваться за пределы земной атмосферы. Помнится, вы говорили, что Кибальчич предлагал аппарат, способный лететь и в безвоздушном пространстве.
– Да, кажется, так… – Стрешнев достал папироску. – Вы позволите?
– Курите, курите, только, пожалуйста, вспомните.
– Говорили тогда, что на его снаряде может лететь человек и, кажется, даже не один.
– А каков принцип его действия?
– Этого я не знаю. Мне ведь с самим Кибальчичем не приходилось говорить о его аппарате.
– Жаль. Очень жаль… – вздохнул Циолковский. – Мне недавно попалась брошюрка инженера Федорова. Он отстаивает принципы реактивного движения, исключая атмосферу, как опорную среду. Это смело, находчиво, важно! Однако технически почти неосуществимо.
– Почему же?
– Он предлагает использовать газы или пар, а где их взять? Ведь не поднимешь же в воздух бак с водой… Может, Кибальчич выдвигал ту же идею, но предлагал другие средства?
– Описаний устройства летательного аппарата Кибальчича в газетах не было.
– Да, обидно! – Циолковский поднялся и стал искать свою шляпу.
– Я вас провожу, Константин Эдуардович.
– Спасибо! Вы же знаете, Сергей Андреич, я люблю ходить один. Иду и думаю. Экономия времени. Прощайте! Заглядывайте к нам… Елизавету Павловну поблагодарите за гостеприимство. Я уж не буду ее беспокоить…
4
Книжечка Федорова была затрепана, замусолена, исчеркана цветными карандашами. Циолковский, кажется, помнил в ней каждую фразу, и все же, вернувшись со службы, брался за нее: перечитывал отдельные места, думал…
В женском епархиальном училище преподавать было несравнимо легче, чем в начальном, где приходилось «воевать» с непоседливыми, шаловливыми малышами.
Более взрослые, богобоязненные девочки на уроках сидели тише. Циолковский меньше уставал и домой возвращался еще полный сил.
Пообедав, он закрывался в своей комнате, читал, и если было не особенно холодно, шел побродить по сонным улицам Калуги. Снежными, дремотными вечерами хорошо думалось…
«Да, Федоров прав, только реактивная сила способна вынести снаряд за пределы земной атмосферы. Очевидно, так же думал и Кибальчич.
Но как создать мощную, устойчивую, газовую струю? Увы! – на это ответа нет. Предложения Федорова использовать газогенератор или парообразователь – решительно не годятся. А что предлагал Кибальчич – никто не знает… Чередующиеся выстрелы, когда-то представлявшиеся мне реактивной силой, – сущая чепуха. Мечты молодости. Тут нужна беспрерывная газовая струя, огромной силы… Видимо, летательным снарядом, способным взлететь за пределы атмосферы, может быть только ракета!..»
С этой мыслью Циолковский уходил гулять, с этой мыслью возвращался домой. С ней ложился в постель – с ней и просыпался…
Ракета не раз являлась ему во сне, он запускал ее, видел ее полет, даже сам летел на ней, рассекая облака, но, просыпаясь, никак не мог вспомнить, из чего она была сделана и как устроена.
Циолковский перечитал в библиотеке все, что было по пиротехнике, и хорошо знал, как приготовляются пороховые ракеты. Но порох, как материал быстро воспламеняющийся, ему казался совершенно непригодным. Нужно было искать другие материалы для создания мощной газовой струп. Циолковский думал. Думал дни, недели, месяцы…
Однажды, вернувшись с прогулки, изрядно продрогший, он подкинул в голландку дров и присел на детский стульчик около огня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166
– Полно, Игнаша. Ты выдержишь отлично, у тебя врожденный талант к математике. Об этом отцу говорили учителя.
– Не знаю… Ни во что я не верю, Коля. Всю жизнь я чувствовал себя придавленно и не могу перебороть себя.
– Это не ты один чувствуешь, Игнаша. Порабощен весь народ. Вся Россия!.. Наши отцы боролись с деспотизмом, как могли. Теперь очередь за нами! В Москве я познакомлю тебя с замечательными людьми. Ты найдешь свое призвание, и твое настроение изменится. Дай руку, друг, и вместе пойдем по дороге жизни.
Николай крепко пожал холодную худую руку Игната, и они, обнявшись, пошли туда, где звучала музыка…
3
Проводы Игната несколько отвлекли Циолковского от раздумий над новой идеей. Он вместе с Сергеем Андреевичем Стрешневым ездил на вокзал – провожать Игната и Николая. Благо, недавно от железнодорожной магистрали Москва – Киев, построенной шесть лет назад, проложили ветку в город, и теперь можно было ехать в Москву прямо из Калуги…
Когда поезд тронулся, Игнат, стоявший у окна вместе с Николаем Стрешневым, вдруг отпрянул и бросился к двери. Циолковский подумал, что он хочет ему что-то сказать, быстро пошел по платформе вслед уходящему поезду. Вот Игнат появился в дверях.
– Ты что, Игнаша? Не забыл ли чего? – крикнул Циолковский.
– Нет, нет, папа. Я так… я просто хотел на тебя взглянуть еще раз.
– А что? Что тебя беспокоит?
– Так… Тоскливо… Скажи маме и всем, что я их очень люблю. Очень! Не хочется уезжать… Прощай, папа!
Поезд заскрежетал, загрохотал, и Циолковский не расслышал последних слов.
Вагоны покатились быстро – бежать уже не было смысла. Он достал платок и, махая, еще раз взглянул на встревоженное лицо сына. Оно уплывало и скоро совсем скрылось за поворотом.
Циолковский грустно вздохнул и повернулся к идущему к нему Стрешневу. На душе было нехорошо.
– Игнаша хотел вам что-то сказать, Константин Эдуардович? – беря его под руку, спросил Стрешнев.
– Видимо, хотел… у него были очень тревожные глаза. Он словно прощался навсегда… Уж не знаю, не поехать ли мне в Москву?
– Первая разлука всегда очень впечатляет, Константин Эдуардович. Я по себе знаю. В прошлом году наш Коля тоже очень тосковал. Это пройдет.
– Просил передать матери и детям, что любит их всех. Этого с ним никогда не бывало… Мы, Циолковские, все очень сдержанны в своих чувствах. Игнатик чем-то встревожен. Боюсь, не случилось бы беды…
– Что вы, Константин Эдуардович, Игнаша будет с Колей… Уже в вагоне они начнут жить вместе.
– Дай бог! Этого я больше всего и желаю.
Они вышли на площадь, сели в извозчичью пролетку и, разговаривая, незаметно подкатили к дому Стрешневых.
– Позвольте, это как же я? Мне ведь надо домой.
– Зайдемте на минутку, Константин Эдуардович. Наши будут очень рады. Вы так редко бываете.
– Да помилуйте, когда же? Я ведь сейчас опять захвачен новой идеей… Кстати, хотел вас спросить, Сергей Андреич, вы не помните, какой именно снаряд создавал ваш друг Кибальчич?
– Зайдемте, я постараюсь припомнить все, что слышал.
– Раз так – зайду. Мне очень, очень нужно знать…
Елизавета Павловна встретила гостя как всегда сердечно. За чаем говорили о выросших детях, вспоминали Боровск…
После чая Стрешнев пригласил Циолковского в кабинет, чтоб не говорить о Кибальчиче при жене.
– Ну-с, Сергей Андреич, я жду. Это крайне важно. Я сейчас вынашиваю идею создания снаряда, который бы мог вырваться за пределы земной атмосферы. Помнится, вы говорили, что Кибальчич предлагал аппарат, способный лететь и в безвоздушном пространстве.
– Да, кажется, так… – Стрешнев достал папироску. – Вы позволите?
– Курите, курите, только, пожалуйста, вспомните.
– Говорили тогда, что на его снаряде может лететь человек и, кажется, даже не один.
– А каков принцип его действия?
– Этого я не знаю. Мне ведь с самим Кибальчичем не приходилось говорить о его аппарате.
– Жаль. Очень жаль… – вздохнул Циолковский. – Мне недавно попалась брошюрка инженера Федорова. Он отстаивает принципы реактивного движения, исключая атмосферу, как опорную среду. Это смело, находчиво, важно! Однако технически почти неосуществимо.
– Почему же?
– Он предлагает использовать газы или пар, а где их взять? Ведь не поднимешь же в воздух бак с водой… Может, Кибальчич выдвигал ту же идею, но предлагал другие средства?
– Описаний устройства летательного аппарата Кибальчича в газетах не было.
– Да, обидно! – Циолковский поднялся и стал искать свою шляпу.
– Я вас провожу, Константин Эдуардович.
– Спасибо! Вы же знаете, Сергей Андреич, я люблю ходить один. Иду и думаю. Экономия времени. Прощайте! Заглядывайте к нам… Елизавету Павловну поблагодарите за гостеприимство. Я уж не буду ее беспокоить…
4
Книжечка Федорова была затрепана, замусолена, исчеркана цветными карандашами. Циолковский, кажется, помнил в ней каждую фразу, и все же, вернувшись со службы, брался за нее: перечитывал отдельные места, думал…
В женском епархиальном училище преподавать было несравнимо легче, чем в начальном, где приходилось «воевать» с непоседливыми, шаловливыми малышами.
Более взрослые, богобоязненные девочки на уроках сидели тише. Циолковский меньше уставал и домой возвращался еще полный сил.
Пообедав, он закрывался в своей комнате, читал, и если было не особенно холодно, шел побродить по сонным улицам Калуги. Снежными, дремотными вечерами хорошо думалось…
«Да, Федоров прав, только реактивная сила способна вынести снаряд за пределы земной атмосферы. Очевидно, так же думал и Кибальчич.
Но как создать мощную, устойчивую, газовую струю? Увы! – на это ответа нет. Предложения Федорова использовать газогенератор или парообразователь – решительно не годятся. А что предлагал Кибальчич – никто не знает… Чередующиеся выстрелы, когда-то представлявшиеся мне реактивной силой, – сущая чепуха. Мечты молодости. Тут нужна беспрерывная газовая струя, огромной силы… Видимо, летательным снарядом, способным взлететь за пределы атмосферы, может быть только ракета!..»
С этой мыслью Циолковский уходил гулять, с этой мыслью возвращался домой. С ней ложился в постель – с ней и просыпался…
Ракета не раз являлась ему во сне, он запускал ее, видел ее полет, даже сам летел на ней, рассекая облака, но, просыпаясь, никак не мог вспомнить, из чего она была сделана и как устроена.
Циолковский перечитал в библиотеке все, что было по пиротехнике, и хорошо знал, как приготовляются пороховые ракеты. Но порох, как материал быстро воспламеняющийся, ему казался совершенно непригодным. Нужно было искать другие материалы для создания мощной газовой струп. Циолковский думал. Думал дни, недели, месяцы…
Однажды, вернувшись с прогулки, изрядно продрогший, он подкинул в голландку дров и присел на детский стульчик около огня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166