Он что-то кричал, но из-за барабанного боя шагавшего сзади взвода барабанщиков ничего не было слышно.
Когда вторая колесница несколько продвинулась и стало видно лица казнимых, Стрешнев вдруг откинул башлык, сорвал фуражку и, взмахнув ею, надсадно крикнул:
– Коля! Коля! Прощай, милый друг!
Кибальчич услышал, повернул голову и, узнав Стрешнева, кивнул. В то же мгновение глаза его встретились с глазами Лизы, и до ее сознания дошли мысли Кибальчича: «Прощай, Лиза! Прощай, любимая!» Лиза ахнула и покачнулась. Чьи-то сильные руки поддержали ее.
– Хватай, чего смотрите! – закричал какой-то человек с поднятым воротником, и двое городовых набросились на Стрешнева, скрутили, поволокли…
– Ой, что же со мной? – простонала Лиза, испуганными глазами ища Сергея.
– Ничего, барышня, ничего… Вам стало дурно, но это пройдет, – ответил высокий господин в генеральской шинели с бобровым воротником, поддерживая Лизу.
– Где тут девчонка, которая была с ним? – закричал, расталкивая толпу, городовой. – А, да ты вот где, голубушка! – И он потянулся к Лизе.
– Что такое? – грозно крикнул генерал. – Как ты смеешь, каналья? Пошел вон!
– Слушаюсь, ваше ди-тельство! – крикнул городовой и скрылся в толпе…
Черные колесницы уже поворотили на Кирочную, и народ побежал вдогонку. Грохот стал глуше.
– Позвольте вас проводить, мадемуазель, и оградить от этих негодяев. – Генерал приложил руку к фуражке.
– Благодарю вас… Я тут рядом! – Лиза продолжала искать глазами Стрешнева.
Генерал подал ей руку, и они пошли.
Когда свернули в переулок, генерал тихонько сказал:
– Вашего молодого человека схватила полиция. Извините, мне было неловко вступиться.
– Благодарю вас, что спасли меня.
– Я рад был это сделать. Честь имею! – генерал козырнул и, повернувшись, снова пошел на Литейный.
А Лиза, вспомнив, что у нее в муфте фотографии Гриневицкого и Кибальчича, опрометью бросилась домой.
Казнь происходила на Семеновском плацу. Шпалеры войск серым прямоугольником окружили черный эшафот с большой виселицей. Вблизи эшафота, на помосте – пестрая толпа начальства и жадных до зрелищ высокопоставленных сановников. Рядом – два взвода барабанщиков, попы и палачи. За шпалерами войск – неоглядная молчащая толпа.
Верховский и Герард подъехали на извозчике со стороны Царскосельского вокзала и, встав на сиденье санок, увидели виселицу, а под ней со связанными руками осужденных. Сзади, на помосте – пять черных гробов.
– Владимир Станиславович, поедемте обратно, – взмолился Герард, – я не могу смотреть. Это же средневековье! Инквизиция!
– Подождите, кажется, оглашают приговор.
Вдруг затрещали, забили барабаны. Воспользовавшись этим, толпа у вокзала прорвала цепь солдат, хлынула черным потоком и тесно окружила сани. Выехать стало невозможно…
7
После казни Верховский отвез впавшего в уныние Герарда домой, а сам поехал в клуб, чтобы заглушить и рассеять гнетущее впечатление от казни. Он много курил, изрядно выпил и даже пытался играть в карты, но перед глазами неотступно стояла черная виселица, а под перекладиной – пятеро в серых саванах…
Он приехал домой и тотчас лег спать. К утреннему кофе Верховский вышел хмурый, подавленный.
– Вальдемар, тебе нездоровится? – участливо спросила Алиса Сергеевна.
– Не то чтобы нездоровится, однако не по себе…
Верховский налил рюмку коньяку, выпил и стал молча закусывать.
– Ты был на казни, Вальдемар? Должно быть, ужасно?
– Не спрашивай – мерзость! Мерзость и позор для всей России… А бедный Герард еле вынес… Дикое зрелище… Первым повесили его подзащитного Кибальчича. Герард тут же повалился в сани и больше уже ничего не видел…
– А как же держались осужденные?
– Прекрасно! Мужественно, отважно! Перед казнью все простились и поцеловались друг с другом и смело взошли на ступеньки. Только Перовская отвернулась от Рысакова… И тот, чувствуя себя виноватым, совсем пал духом…
– А говорят, что Михайлова вешали трижды?
– Да, это ужасно! Когда спрыгнули с подставки державшие его арестанты и палач выбил лесенку, Михайлов повис, но тут же рухнул на помост. Толпа загудела, заволновалась. «Свободу! Помиловать! Нет закона вешать вторично!» – раздались голоса.
– Ну и что же?
– Генерал закричал что-то палачу, тот помог подняться Михайлову, и его снова ввели на лесенку. Палач, скривившись, столкнул его с лесенки, и Михайлов снова рухнул…
– Боже мой, это же невиданно! – вздохнула Алиса Сергеевна.
– Третий раз Михайлова повесили уже на двух веревках… И главное – Перовская, Желябов и Рысаков все это видели.
– Ужасно! Омерзительно… А я, Вальдемар, не могла усидеть дома и пошла на Невский. Мы стояли около Надеждинской и видели, как их провозили. Они возвышались над толпой и, казалось, ехали не на позорных, а на победных колесницах. Это было одно мгновение, но я его запомнила на всю жизнь… И знаешь, Вальдемар, я полюбила этих людей…
В передней позвонили. Прислуга доложила, что пришла какая-то девушка и хочет видеть барина.
– Проводите ее в кабинет, – сказал Верховский, – я сейчас приду.
Через несколько минут девушка сидела в кабинете знаменитого адвоката – это была Лиза.
– Так вот вы говорите, – приподнимая густые брови, спрашивал Верховский, – что Сергея Андреича арестовали на улице, когда он что-то кричал осужденным?
– Да, он кричал и махал фуражкой.
– А что именно он кричал, вы слышали?
– Никто ничего не слышал, потому что били барабаны.
– Это очень и очень важно, – заключил Верховский, – именно это обстоятельство нам может помочь. Но точно ли вы знаете, что Сергей Андреич не был в связи с террористами?
– Да, да, это точно. Я же его невеста, и мы три года были неразлучны.
– Хорошо. Отлично! – сказал Верховский и взял сигару. – Вы разрешите?
– Да, да, пожалуйста.
Верховский закурил.
– Прошу вас дать мне срок. Теперь смутное время – надо немного выждать.
– А вдруг его засудят? – испуганно спросила Лиза.
– Нет, я похлопочу… Конечно, случай из ряда вон, но будем надеяться…
Алиса Сергеевна, молчавшая все время, вдруг встрепенулась.
– Прошу вас, любите Сергея Андреича, – горячо заговорила она, – это чудесный, благородный человек. В нашей семье все его очень полюбили. Он поступил отважно. Я надеюсь, все обойдется. Раз Владимир Станиславович взялся похлопотать – все будет хорошо.
8
Прошло около месяца. Мир еще продолжала волновать трагедия, разыгравшаяся в России. Русские эмигранты – революционеры Кропоткин, Плеханов, Степняк-Кравчинский и Вера Засулич – выступали с большими статьями. Имена Желябова, Перовской, Кибальчича не сходили со страниц газет.
Карл Маркс, осуждавший террористическую борьбу, с похвалой отозвался о русских героях.
А в России наступила реакция.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166
Когда вторая колесница несколько продвинулась и стало видно лица казнимых, Стрешнев вдруг откинул башлык, сорвал фуражку и, взмахнув ею, надсадно крикнул:
– Коля! Коля! Прощай, милый друг!
Кибальчич услышал, повернул голову и, узнав Стрешнева, кивнул. В то же мгновение глаза его встретились с глазами Лизы, и до ее сознания дошли мысли Кибальчича: «Прощай, Лиза! Прощай, любимая!» Лиза ахнула и покачнулась. Чьи-то сильные руки поддержали ее.
– Хватай, чего смотрите! – закричал какой-то человек с поднятым воротником, и двое городовых набросились на Стрешнева, скрутили, поволокли…
– Ой, что же со мной? – простонала Лиза, испуганными глазами ища Сергея.
– Ничего, барышня, ничего… Вам стало дурно, но это пройдет, – ответил высокий господин в генеральской шинели с бобровым воротником, поддерживая Лизу.
– Где тут девчонка, которая была с ним? – закричал, расталкивая толпу, городовой. – А, да ты вот где, голубушка! – И он потянулся к Лизе.
– Что такое? – грозно крикнул генерал. – Как ты смеешь, каналья? Пошел вон!
– Слушаюсь, ваше ди-тельство! – крикнул городовой и скрылся в толпе…
Черные колесницы уже поворотили на Кирочную, и народ побежал вдогонку. Грохот стал глуше.
– Позвольте вас проводить, мадемуазель, и оградить от этих негодяев. – Генерал приложил руку к фуражке.
– Благодарю вас… Я тут рядом! – Лиза продолжала искать глазами Стрешнева.
Генерал подал ей руку, и они пошли.
Когда свернули в переулок, генерал тихонько сказал:
– Вашего молодого человека схватила полиция. Извините, мне было неловко вступиться.
– Благодарю вас, что спасли меня.
– Я рад был это сделать. Честь имею! – генерал козырнул и, повернувшись, снова пошел на Литейный.
А Лиза, вспомнив, что у нее в муфте фотографии Гриневицкого и Кибальчича, опрометью бросилась домой.
Казнь происходила на Семеновском плацу. Шпалеры войск серым прямоугольником окружили черный эшафот с большой виселицей. Вблизи эшафота, на помосте – пестрая толпа начальства и жадных до зрелищ высокопоставленных сановников. Рядом – два взвода барабанщиков, попы и палачи. За шпалерами войск – неоглядная молчащая толпа.
Верховский и Герард подъехали на извозчике со стороны Царскосельского вокзала и, встав на сиденье санок, увидели виселицу, а под ней со связанными руками осужденных. Сзади, на помосте – пять черных гробов.
– Владимир Станиславович, поедемте обратно, – взмолился Герард, – я не могу смотреть. Это же средневековье! Инквизиция!
– Подождите, кажется, оглашают приговор.
Вдруг затрещали, забили барабаны. Воспользовавшись этим, толпа у вокзала прорвала цепь солдат, хлынула черным потоком и тесно окружила сани. Выехать стало невозможно…
7
После казни Верховский отвез впавшего в уныние Герарда домой, а сам поехал в клуб, чтобы заглушить и рассеять гнетущее впечатление от казни. Он много курил, изрядно выпил и даже пытался играть в карты, но перед глазами неотступно стояла черная виселица, а под перекладиной – пятеро в серых саванах…
Он приехал домой и тотчас лег спать. К утреннему кофе Верховский вышел хмурый, подавленный.
– Вальдемар, тебе нездоровится? – участливо спросила Алиса Сергеевна.
– Не то чтобы нездоровится, однако не по себе…
Верховский налил рюмку коньяку, выпил и стал молча закусывать.
– Ты был на казни, Вальдемар? Должно быть, ужасно?
– Не спрашивай – мерзость! Мерзость и позор для всей России… А бедный Герард еле вынес… Дикое зрелище… Первым повесили его подзащитного Кибальчича. Герард тут же повалился в сани и больше уже ничего не видел…
– А как же держались осужденные?
– Прекрасно! Мужественно, отважно! Перед казнью все простились и поцеловались друг с другом и смело взошли на ступеньки. Только Перовская отвернулась от Рысакова… И тот, чувствуя себя виноватым, совсем пал духом…
– А говорят, что Михайлова вешали трижды?
– Да, это ужасно! Когда спрыгнули с подставки державшие его арестанты и палач выбил лесенку, Михайлов повис, но тут же рухнул на помост. Толпа загудела, заволновалась. «Свободу! Помиловать! Нет закона вешать вторично!» – раздались голоса.
– Ну и что же?
– Генерал закричал что-то палачу, тот помог подняться Михайлову, и его снова ввели на лесенку. Палач, скривившись, столкнул его с лесенки, и Михайлов снова рухнул…
– Боже мой, это же невиданно! – вздохнула Алиса Сергеевна.
– Третий раз Михайлова повесили уже на двух веревках… И главное – Перовская, Желябов и Рысаков все это видели.
– Ужасно! Омерзительно… А я, Вальдемар, не могла усидеть дома и пошла на Невский. Мы стояли около Надеждинской и видели, как их провозили. Они возвышались над толпой и, казалось, ехали не на позорных, а на победных колесницах. Это было одно мгновение, но я его запомнила на всю жизнь… И знаешь, Вальдемар, я полюбила этих людей…
В передней позвонили. Прислуга доложила, что пришла какая-то девушка и хочет видеть барина.
– Проводите ее в кабинет, – сказал Верховский, – я сейчас приду.
Через несколько минут девушка сидела в кабинете знаменитого адвоката – это была Лиза.
– Так вот вы говорите, – приподнимая густые брови, спрашивал Верховский, – что Сергея Андреича арестовали на улице, когда он что-то кричал осужденным?
– Да, он кричал и махал фуражкой.
– А что именно он кричал, вы слышали?
– Никто ничего не слышал, потому что били барабаны.
– Это очень и очень важно, – заключил Верховский, – именно это обстоятельство нам может помочь. Но точно ли вы знаете, что Сергей Андреич не был в связи с террористами?
– Да, да, это точно. Я же его невеста, и мы три года были неразлучны.
– Хорошо. Отлично! – сказал Верховский и взял сигару. – Вы разрешите?
– Да, да, пожалуйста.
Верховский закурил.
– Прошу вас дать мне срок. Теперь смутное время – надо немного выждать.
– А вдруг его засудят? – испуганно спросила Лиза.
– Нет, я похлопочу… Конечно, случай из ряда вон, но будем надеяться…
Алиса Сергеевна, молчавшая все время, вдруг встрепенулась.
– Прошу вас, любите Сергея Андреича, – горячо заговорила она, – это чудесный, благородный человек. В нашей семье все его очень полюбили. Он поступил отважно. Я надеюсь, все обойдется. Раз Владимир Станиславович взялся похлопотать – все будет хорошо.
8
Прошло около месяца. Мир еще продолжала волновать трагедия, разыгравшаяся в России. Русские эмигранты – революционеры Кропоткин, Плеханов, Степняк-Кравчинский и Вера Засулич – выступали с большими статьями. Имена Желябова, Перовской, Кибальчича не сходили со страниц газет.
Карл Маркс, осуждавший террористическую борьбу, с похвалой отозвался о русских героях.
А в России наступила реакция.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166