Он хотел помочь ей бежать? Да ведь скоро станет известно, что именно он устроил побег. Пленвиль ему отомстит. Рулз рискует головой. Внезапно в ее душе зашевелилось подозрение.
– А вы? – спросила она.
– Останусь здесь. Я полностью доверяю этому моряку. Вам же следует подумать о детях и о себе самой. Когда вы будете в безопасности, отец Бонен привезет их к вам.
Значит, он предлагал ей свободу не только ради того, чтобы обладать ею. Он думал не только о себе. Не только он сам и его собственное удовольствие заботили Рулза в эту минуту.
– Таким образом вы заставляете меня снова поверить вам, Мерри Рулз, – прошептала она. – Да, иногда нужно совсем немного, чтобы искупить свои грехи. Например, одно доброе намерение. То, что вы сейчас мне сказали, вынуждает меня простить вас.
Он с жаром схватил ее за руки и страстно проговорил:
– Спасибо, Мари, спасибо!.. Времени терять нельзя: моряк встревожится и не станет ждать. Одевайтесь.
В неясном свете фонаря Мари казалась еще бледнее. Рулз увидел, что она отрицательно качает головой. Он недовольно дернулся и спросил:
– Отказываетесь? Как?! Вы отказываетесь бежать?
– Я не хочу покидать эту тюрьму таким способом, – твердо и вместе с тем ласково возразила она. – Если бы побег мне удался, меня с полным правом обвинили бы в измене. Все население, даже те из колонистов, что еще сохранили ко мне доверие, – а я уверена, что такие имеются, – подумают, что я в самом деле поддерживаю отношения с иноземцами. Они решат, что бежать мне помогли англичане… Кроме того, я не забываю и никогда не забуду, что ношу имя Дюпарке. Вопреки событиям последних месяцев, я считаю себя душеприказчицей своего покойного мужа, а также опекуншей сына, наследника этого острова. Я остаюсь на Мартинике. До последнего вздоха я буду кричать, что Пленвиль – узурпатор, что законная власть принадлежит мне вплоть до совершеннолетия моего юного Жака, если, конечно, король утвердит меня в должности…
– Но Пленвиль прикажет вас казнить! – вскричал майор, потрясенный ее упрямством. – А с Доминики вы сможете перебраться на Сент-Кристофер и там заявите о своих правах. В крайнем случае всегда можно будет уехать во Францию…
Но Мари продолжала качать головой, и Рулз растерялся. Он не думал, что встретит с ее стороны такое сопротивление, когда днем умело составлял план этого бегства. Майор был тем более обескуражен, что лучше, чем кто-либо другой, знал теперь о намерениях Пленвиля. Потеряв всякий стыд, колонист из Ле-Карбе, став синдиком, все силы приложит к тому, чтобы стереть с лица земли Мари. Ее осудят и казнят. Но она этого не хотела понять. Как же втолковать ей эту мысль?
– Не важно, что подумают поселенцы, – заметил он. – Когда будет слишком поздно, они могут сколько угодно признавать свою нынешнюю ошибку: вам они ничем уже не помогут.
– Мерри Рулз, – отвечала она, высвобождая руку из крепко сжимавших ее пальцев генерал-губернатора и кладя ее майору на плечо, в то время как он продолжал стоять перед Мари на коленях, – я передала свою судьбу в руки Божьи. Уверена, что Господь не оставит меня.
Он промолчал и опустил голову, уверенный в том, что Мари не удастся переубедить, а она продолжала:
– Думаю, что сейчас я тоже расплачиваюсь за совершенные ошибки. Я предала самых верных своих офицеров, следуя дурным советам. С моего согласия Байярделя посадили в тюрьму, а Лефора изгнали. Сегодня я точно это знаю, так как вспоминаю слова капитана Байярделя, сказанные им незадолго до смерти моего супруга: достаточно мысленно позвать Лефора, и он непременно появится и восстановит порядок, наказав бунтовщиков.
– Вам же известно, что Лефор – пират! Никому не ведомо, что с ним сталось. Байярдель сыграл сомнительную роль в деле Мари-Галанта. Дьявольщина! Он же сам в этом признался! Кстати, он не подчинился приказу, а для военного неподчинение означает измену и заслуживает самого сурового наказания.
Поскольку Мари видела все в том свете, в каком оно было представлено ей раньше, ей пришлось и сейчас признать правоту Рулза. И она лишь вздохнула в ответ, раздираемая противоречивыми чувствами: с одной стороны, ей хотелось верить в преданность Лефора и Байярделя, с другой – она не могла сбрасывать со счетов то, что считала реальностью.
– Если бы мне удалось добиться от Совета для вас изгнания, просто ссылки, вы, по крайней мере, ускользнули бы от преследований Пленвиля. Оказавшись на другом острове, вы нашли бы способ отыграться.
– Вижу, Рулз, – молвила она, – вы превратились в моего верного друга. Благодарю вас от всей души за то, что вы пытаетесь для меня сделать… Ежели мне и было в чем упрекнуть вас, когда зачастую вы меня раздражали, то ведь и я проявляла к вам излишнюю строгость. Не сердитесь на меня, прошу вас…
Судя по тому, с какой силой он ее обнял, Мари поняла, что ее слова проняли майора. Она неожиданно вспомнила смятение Рулза несколькими днями раньше, когда он решил, что она принимает его любовь, и поцеловал ее, а она не оказала ему сопротивления. Он, возможно, тоже припомнил в эту минуту свой смелый поцелуй, такой приятный, пока Мари внезапно не высмеяла его.
Ему показалось, что сейчас он мог бы сделать новую попытку поцеловать Мари, однако он не посмел. Ведь она могла подумать, что он пытается воспользоваться ее щекотливым положением, и тогда все его труды по восстановлению ее доверия окажутся напрасными.
Но от этого ничуть не уменьшилось то удовольствие, которое он испытал, ощутив под руками ее столь желанное тело, похудевшее, обессилевшее, но неизменно будившее в нем вожделение. Майора ничуть не отталкивало теперешнее униженное положение Мари. У Рулза перед глазами стояла прежняя госпожа Дюпарке – элегантная, ухоженная, статная; в этом гадком сарае, погруженном в полумрак, он не замечал ни ее лохмотьев, ни разметавшихся в беспорядке волос, ни осунувшегося лица: все заслоняли его воспоминания о былой Мари.
Для него она была по-прежнему любима, как может человек любить дорогое лицо, даже когда оно покрывается морщинами.
Мари догадывалась, как, должно быть, мучительно майору ее равнодушие, и смотрела на него с жалостью и сожалением. Она ощущала на себе его ласки, но теперь не уклонялась от них. Ею не руководили ни порок, ни желание. Отныне Рулз был единственным мужчиной, на которого она могла рассчитывать. Единственным, во всяком случае, кто в ее печальном падении проявил к ней сострадание и пожелал хоть что-то ради нее сделать, даже рискуя собственной головой. Это заслуживало вознаграждения. А что она могла предложить ему, кроме себя, тем более что для него именно она и была пределом мечтаний?!
Посвежело. Ветерок с моря проникал сквозь небольшие оконца склада, и, полураздетая, Мари задрожала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
– А вы? – спросила она.
– Останусь здесь. Я полностью доверяю этому моряку. Вам же следует подумать о детях и о себе самой. Когда вы будете в безопасности, отец Бонен привезет их к вам.
Значит, он предлагал ей свободу не только ради того, чтобы обладать ею. Он думал не только о себе. Не только он сам и его собственное удовольствие заботили Рулза в эту минуту.
– Таким образом вы заставляете меня снова поверить вам, Мерри Рулз, – прошептала она. – Да, иногда нужно совсем немного, чтобы искупить свои грехи. Например, одно доброе намерение. То, что вы сейчас мне сказали, вынуждает меня простить вас.
Он с жаром схватил ее за руки и страстно проговорил:
– Спасибо, Мари, спасибо!.. Времени терять нельзя: моряк встревожится и не станет ждать. Одевайтесь.
В неясном свете фонаря Мари казалась еще бледнее. Рулз увидел, что она отрицательно качает головой. Он недовольно дернулся и спросил:
– Отказываетесь? Как?! Вы отказываетесь бежать?
– Я не хочу покидать эту тюрьму таким способом, – твердо и вместе с тем ласково возразила она. – Если бы побег мне удался, меня с полным правом обвинили бы в измене. Все население, даже те из колонистов, что еще сохранили ко мне доверие, – а я уверена, что такие имеются, – подумают, что я в самом деле поддерживаю отношения с иноземцами. Они решат, что бежать мне помогли англичане… Кроме того, я не забываю и никогда не забуду, что ношу имя Дюпарке. Вопреки событиям последних месяцев, я считаю себя душеприказчицей своего покойного мужа, а также опекуншей сына, наследника этого острова. Я остаюсь на Мартинике. До последнего вздоха я буду кричать, что Пленвиль – узурпатор, что законная власть принадлежит мне вплоть до совершеннолетия моего юного Жака, если, конечно, король утвердит меня в должности…
– Но Пленвиль прикажет вас казнить! – вскричал майор, потрясенный ее упрямством. – А с Доминики вы сможете перебраться на Сент-Кристофер и там заявите о своих правах. В крайнем случае всегда можно будет уехать во Францию…
Но Мари продолжала качать головой, и Рулз растерялся. Он не думал, что встретит с ее стороны такое сопротивление, когда днем умело составлял план этого бегства. Майор был тем более обескуражен, что лучше, чем кто-либо другой, знал теперь о намерениях Пленвиля. Потеряв всякий стыд, колонист из Ле-Карбе, став синдиком, все силы приложит к тому, чтобы стереть с лица земли Мари. Ее осудят и казнят. Но она этого не хотела понять. Как же втолковать ей эту мысль?
– Не важно, что подумают поселенцы, – заметил он. – Когда будет слишком поздно, они могут сколько угодно признавать свою нынешнюю ошибку: вам они ничем уже не помогут.
– Мерри Рулз, – отвечала она, высвобождая руку из крепко сжимавших ее пальцев генерал-губернатора и кладя ее майору на плечо, в то время как он продолжал стоять перед Мари на коленях, – я передала свою судьбу в руки Божьи. Уверена, что Господь не оставит меня.
Он промолчал и опустил голову, уверенный в том, что Мари не удастся переубедить, а она продолжала:
– Думаю, что сейчас я тоже расплачиваюсь за совершенные ошибки. Я предала самых верных своих офицеров, следуя дурным советам. С моего согласия Байярделя посадили в тюрьму, а Лефора изгнали. Сегодня я точно это знаю, так как вспоминаю слова капитана Байярделя, сказанные им незадолго до смерти моего супруга: достаточно мысленно позвать Лефора, и он непременно появится и восстановит порядок, наказав бунтовщиков.
– Вам же известно, что Лефор – пират! Никому не ведомо, что с ним сталось. Байярдель сыграл сомнительную роль в деле Мари-Галанта. Дьявольщина! Он же сам в этом признался! Кстати, он не подчинился приказу, а для военного неподчинение означает измену и заслуживает самого сурового наказания.
Поскольку Мари видела все в том свете, в каком оно было представлено ей раньше, ей пришлось и сейчас признать правоту Рулза. И она лишь вздохнула в ответ, раздираемая противоречивыми чувствами: с одной стороны, ей хотелось верить в преданность Лефора и Байярделя, с другой – она не могла сбрасывать со счетов то, что считала реальностью.
– Если бы мне удалось добиться от Совета для вас изгнания, просто ссылки, вы, по крайней мере, ускользнули бы от преследований Пленвиля. Оказавшись на другом острове, вы нашли бы способ отыграться.
– Вижу, Рулз, – молвила она, – вы превратились в моего верного друга. Благодарю вас от всей души за то, что вы пытаетесь для меня сделать… Ежели мне и было в чем упрекнуть вас, когда зачастую вы меня раздражали, то ведь и я проявляла к вам излишнюю строгость. Не сердитесь на меня, прошу вас…
Судя по тому, с какой силой он ее обнял, Мари поняла, что ее слова проняли майора. Она неожиданно вспомнила смятение Рулза несколькими днями раньше, когда он решил, что она принимает его любовь, и поцеловал ее, а она не оказала ему сопротивления. Он, возможно, тоже припомнил в эту минуту свой смелый поцелуй, такой приятный, пока Мари внезапно не высмеяла его.
Ему показалось, что сейчас он мог бы сделать новую попытку поцеловать Мари, однако он не посмел. Ведь она могла подумать, что он пытается воспользоваться ее щекотливым положением, и тогда все его труды по восстановлению ее доверия окажутся напрасными.
Но от этого ничуть не уменьшилось то удовольствие, которое он испытал, ощутив под руками ее столь желанное тело, похудевшее, обессилевшее, но неизменно будившее в нем вожделение. Майора ничуть не отталкивало теперешнее униженное положение Мари. У Рулза перед глазами стояла прежняя госпожа Дюпарке – элегантная, ухоженная, статная; в этом гадком сарае, погруженном в полумрак, он не замечал ни ее лохмотьев, ни разметавшихся в беспорядке волос, ни осунувшегося лица: все заслоняли его воспоминания о былой Мари.
Для него она была по-прежнему любима, как может человек любить дорогое лицо, даже когда оно покрывается морщинами.
Мари догадывалась, как, должно быть, мучительно майору ее равнодушие, и смотрела на него с жалостью и сожалением. Она ощущала на себе его ласки, но теперь не уклонялась от них. Ею не руководили ни порок, ни желание. Отныне Рулз был единственным мужчиной, на которого она могла рассчитывать. Единственным, во всяком случае, кто в ее печальном падении проявил к ней сострадание и пожелал хоть что-то ради нее сделать, даже рискуя собственной головой. Это заслуживало вознаграждения. А что она могла предложить ему, кроме себя, тем более что для него именно она и была пределом мечтаний?!
Посвежело. Ветерок с моря проникал сквозь небольшие оконца склада, и, полураздетая, Мари задрожала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109