Уверяю вас!
- Нет, не ошибаюсь. Я утверждаю истину. Однако довольно. Дольше я это
терпеть не намерен и желаю сегодня же заключить мир. Прошу мне не пере-
чить! Я дьявольски упрям. Сколько вы ни хмурьтесь, а я сумею отучить вас
от таких повадок, и вы будете с нами приветливы, как ваша сестрица, сей
ангел доброты!
Доложили, что обед подан, все направились в столовую. Гонтран повел к
столу Луизу. Он расточал знаки внимания обеим сестрам, с удивительным
тактом распределяя между ними свои любезности. Младшей он говорил:
- Вы наш старый товарищ, а поэтому я несколько дней буду менее внима-
телен к вам. С друзьями не церемонятся, как вам известно.
А старшей он говорил:
- Мадемуазель, я решил вас пленить и, как честный противник, предуп-
реждаю вас о своем намерении заранее. Я даже буду усиленно ухаживать за
вами. Ах, вы краснеете? Хороший признак. Вы увидите, как я бываю неотра-
зим, когда постараюсь. Не правда ли, мадемуазель Шарлотта?
Обе девушки краснели, а Луиза смущенно и степенно говорила:
- Ах, сударь!.. Какой вы ветреник!
Он восклицал:
- Полноте! То ли вы еще услышите в обществе, когда станете замужней
дамой, что, несомненно, случится очень скоро. Боже! Сколько вам будут
говорить комплиментов!
Христиана и Поль втайне одобряли его за то, что он привел Луизу; мар-
киз улыбался, забавляясь его вычурными любезностями; Андермат думал:
"Молодчик-то, оказывается, неглуп!" А Гонтран злился, что ему приходится
из корысти изображать вздыхателя старшей сестры, тогда как его влечет к
младшей, и, улыбаясь Луизе, мысленно грозил ей, стискивая зубы: "Ну, по-
годи! Твой папаша, старый мошенник, вздумал надуть меня, так ты у меня
попляшешь, ты у меня, деточка, будешь как шелковая!"
Он переводил взгляд с одной сестры на другую и сравнивал их. Конечно,
младшая гораздо милее, - ему все нравилось в ней: задорная живость, чуть
вздернутый носик, блестящие глаза и узкий лоб, прекрасные, несколько
крупные зубы и алый, довольно большой рот.
Однако и старшая тоже очень недурна, хотя она холоднее, не такая ве-
селая. Никогда она не позабавит остроумием, не очарует в интимной жизни,
но если у дверей бального зала лакей возвестит: "Графиня де Равенель", -
не стыдно будет войти с ней под руку, она, пожалуй, лучше, чем младшая
сестра, сумеет поставить себя в свете, особенно когда попривыкнет и
приглядится. И все-таки он был взбешен, он затаил злобу против них обе-
их, против их отца, против брата и давал себе слово отплатить им всем за
свою неудачу - позднее, когда будет хозяином положения.
После обеда он подсел в гостиной к Луизе и попросил ее погадать ему
на картах, - она слыла хорошей гадалкой. Маркиз, Андермат и Шарлотта
внимательно слушали, поддаваясь невольному влечению к неведомому, к не-
вероятному, которое вдруг да станет возможным, той неискоренимой вере в
чудесное, которая так крепко сидит в человеке, что иной раз даже самый
трезвый ум смущают глупейшие измышления шарлатанов.
Поль и Христиана разговаривали в нише отворенного окна.
С некоторых пор Христиана была сама не своя, чувствуя, что Поль уже
не любит ее так, как раньше. И разлад с каждым днем углублялся по вине
их обоих. В первый раз она догадалась о своем несчастье в вечер празд-
нества, когда повела Поля на дорогу в Ла-РошПрадьер. Она видела, что уже
нет прежней нежности в его взглядах, прежней ласки в голосе, исчезло
страстное внимание к ней, но не могла угадать причину такой перемены.
А началось это уже давно, с того часа, когда она, придя на ежедневное
свидание, сияющая, счастливая, сказала ему: "А знаешь, я кажется, в са-
мом деле беременна". У него от этих слов холод побежал по спине - такое
неприятное чувство они вызвали.
И с тех пор она при каждой встрече говорила с ним о своей беременнос-
ти, переполнявшей радостью ее сердца, но постоянные разговоры о том, что
Поль считал досадным, противным и каким-то неопрятным, коробили его, ме-
шали его восторженному преклонению перед обожаемым кумиром.
Позднее, замечая, как она изменилась, похудела, осунулась, какие у
нее некрасивые желтые пятна на лице, он стал думать, что ей следовало бы
избавить его от такого зрелища, исчезнуть на несколько месяцев, а потом
предстать перед ним, блистая свежестью и новой красотой, предав забвению
неприятное происшествие или же умело сочетая с обольстительной прелестью
любовницы иное обаяние - тонкое обаяние умной, неназойливой молодой ма-
тери, показывающей своего ребенка лишь издали в ворохе розовых лент.
И ведь у нее был на редкость удобный случай проявить тактичность, ко-
торой он ждал от нее: она могла уехать на лето в Монт-Ориоль, а его ос-
тавить в Париже, чтоб он не видел ее поблекшего лица и обезображенной
фигуры. Он очень надеялся, что она сама это поймет.
Но лишь только Христиана приехала в Оверни, она стала звать его в
бесчисленных письмах, звала так настойчиво, с таким отчаянием, что он
поддался слабости, жалости и приехал к ней. И теперь его тяготила неук-
люжая, слезливая нежность этой женщины, ему безумно хотелось бросить ее,
никогда больше не видеть, не слышать ее раздражающего, неуместного лю-
бовного воркования. Ему хотелось выложить все, что накипело на сердце,
объяснить, как неловко и глупо она ведет себя, но сделать это было
нельзя, а уехать тоже было неудобно, и нетерпеливая досада невольно про-
рывалась у него в желчных, обидных словах.
Она страдала от этого, страдала тем сильнее, что постоянно чувствова-
ла теперь недомогание, тяжесть, что ее мучили все страхи беременных жен-
щин, и она так нуждалась в утешении, в ласке, в нежной привязанности.
Ведь она любила его всем своим существом, каждой жилкой, каждым движени-
ем души, любила беззаветной, беспредельной, жертвенной любовью. Теперь
она уже считала себя не любовницей его, а его женой, подругой жизни,
преданной, верной, покорной его рабой, его вещью. Теперь уж для нее и
речи быть не могло о каких-то ухаживаниях, ухищрениях женского ко-
кетства, о непрестанных стараниях нравиться и прельщать, - ведь она вся,
вся принадлежала ему, они были связаны такими сладостными и могучими
узами - у них скоро должен был родиться ребенок.
Как только они уединились в нишу окна, Христиана принялась за обычные
свои нежные сетования:
- Поль, милый мой, родной мой, скажи, ты по-прежнему любишь меня?
- Да, да. Послушай, нельзя же так: каждый день одно и то же, одно и
то же! Это, в конце концов, становится утомительным.
- Прости, но мне теперь уже не верится, мне так нужно, чтоб ты успо-
коил меня, так хочется услышать от тебя дорогое слово.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
- Нет, не ошибаюсь. Я утверждаю истину. Однако довольно. Дольше я это
терпеть не намерен и желаю сегодня же заключить мир. Прошу мне не пере-
чить! Я дьявольски упрям. Сколько вы ни хмурьтесь, а я сумею отучить вас
от таких повадок, и вы будете с нами приветливы, как ваша сестрица, сей
ангел доброты!
Доложили, что обед подан, все направились в столовую. Гонтран повел к
столу Луизу. Он расточал знаки внимания обеим сестрам, с удивительным
тактом распределяя между ними свои любезности. Младшей он говорил:
- Вы наш старый товарищ, а поэтому я несколько дней буду менее внима-
телен к вам. С друзьями не церемонятся, как вам известно.
А старшей он говорил:
- Мадемуазель, я решил вас пленить и, как честный противник, предуп-
реждаю вас о своем намерении заранее. Я даже буду усиленно ухаживать за
вами. Ах, вы краснеете? Хороший признак. Вы увидите, как я бываю неотра-
зим, когда постараюсь. Не правда ли, мадемуазель Шарлотта?
Обе девушки краснели, а Луиза смущенно и степенно говорила:
- Ах, сударь!.. Какой вы ветреник!
Он восклицал:
- Полноте! То ли вы еще услышите в обществе, когда станете замужней
дамой, что, несомненно, случится очень скоро. Боже! Сколько вам будут
говорить комплиментов!
Христиана и Поль втайне одобряли его за то, что он привел Луизу; мар-
киз улыбался, забавляясь его вычурными любезностями; Андермат думал:
"Молодчик-то, оказывается, неглуп!" А Гонтран злился, что ему приходится
из корысти изображать вздыхателя старшей сестры, тогда как его влечет к
младшей, и, улыбаясь Луизе, мысленно грозил ей, стискивая зубы: "Ну, по-
годи! Твой папаша, старый мошенник, вздумал надуть меня, так ты у меня
попляшешь, ты у меня, деточка, будешь как шелковая!"
Он переводил взгляд с одной сестры на другую и сравнивал их. Конечно,
младшая гораздо милее, - ему все нравилось в ней: задорная живость, чуть
вздернутый носик, блестящие глаза и узкий лоб, прекрасные, несколько
крупные зубы и алый, довольно большой рот.
Однако и старшая тоже очень недурна, хотя она холоднее, не такая ве-
селая. Никогда она не позабавит остроумием, не очарует в интимной жизни,
но если у дверей бального зала лакей возвестит: "Графиня де Равенель", -
не стыдно будет войти с ней под руку, она, пожалуй, лучше, чем младшая
сестра, сумеет поставить себя в свете, особенно когда попривыкнет и
приглядится. И все-таки он был взбешен, он затаил злобу против них обе-
их, против их отца, против брата и давал себе слово отплатить им всем за
свою неудачу - позднее, когда будет хозяином положения.
После обеда он подсел в гостиной к Луизе и попросил ее погадать ему
на картах, - она слыла хорошей гадалкой. Маркиз, Андермат и Шарлотта
внимательно слушали, поддаваясь невольному влечению к неведомому, к не-
вероятному, которое вдруг да станет возможным, той неискоренимой вере в
чудесное, которая так крепко сидит в человеке, что иной раз даже самый
трезвый ум смущают глупейшие измышления шарлатанов.
Поль и Христиана разговаривали в нише отворенного окна.
С некоторых пор Христиана была сама не своя, чувствуя, что Поль уже
не любит ее так, как раньше. И разлад с каждым днем углублялся по вине
их обоих. В первый раз она догадалась о своем несчастье в вечер празд-
нества, когда повела Поля на дорогу в Ла-РошПрадьер. Она видела, что уже
нет прежней нежности в его взглядах, прежней ласки в голосе, исчезло
страстное внимание к ней, но не могла угадать причину такой перемены.
А началось это уже давно, с того часа, когда она, придя на ежедневное
свидание, сияющая, счастливая, сказала ему: "А знаешь, я кажется, в са-
мом деле беременна". У него от этих слов холод побежал по спине - такое
неприятное чувство они вызвали.
И с тех пор она при каждой встрече говорила с ним о своей беременнос-
ти, переполнявшей радостью ее сердца, но постоянные разговоры о том, что
Поль считал досадным, противным и каким-то неопрятным, коробили его, ме-
шали его восторженному преклонению перед обожаемым кумиром.
Позднее, замечая, как она изменилась, похудела, осунулась, какие у
нее некрасивые желтые пятна на лице, он стал думать, что ей следовало бы
избавить его от такого зрелища, исчезнуть на несколько месяцев, а потом
предстать перед ним, блистая свежестью и новой красотой, предав забвению
неприятное происшествие или же умело сочетая с обольстительной прелестью
любовницы иное обаяние - тонкое обаяние умной, неназойливой молодой ма-
тери, показывающей своего ребенка лишь издали в ворохе розовых лент.
И ведь у нее был на редкость удобный случай проявить тактичность, ко-
торой он ждал от нее: она могла уехать на лето в Монт-Ориоль, а его ос-
тавить в Париже, чтоб он не видел ее поблекшего лица и обезображенной
фигуры. Он очень надеялся, что она сама это поймет.
Но лишь только Христиана приехала в Оверни, она стала звать его в
бесчисленных письмах, звала так настойчиво, с таким отчаянием, что он
поддался слабости, жалости и приехал к ней. И теперь его тяготила неук-
люжая, слезливая нежность этой женщины, ему безумно хотелось бросить ее,
никогда больше не видеть, не слышать ее раздражающего, неуместного лю-
бовного воркования. Ему хотелось выложить все, что накипело на сердце,
объяснить, как неловко и глупо она ведет себя, но сделать это было
нельзя, а уехать тоже было неудобно, и нетерпеливая досада невольно про-
рывалась у него в желчных, обидных словах.
Она страдала от этого, страдала тем сильнее, что постоянно чувствова-
ла теперь недомогание, тяжесть, что ее мучили все страхи беременных жен-
щин, и она так нуждалась в утешении, в ласке, в нежной привязанности.
Ведь она любила его всем своим существом, каждой жилкой, каждым движени-
ем души, любила беззаветной, беспредельной, жертвенной любовью. Теперь
она уже считала себя не любовницей его, а его женой, подругой жизни,
преданной, верной, покорной его рабой, его вещью. Теперь уж для нее и
речи быть не могло о каких-то ухаживаниях, ухищрениях женского ко-
кетства, о непрестанных стараниях нравиться и прельщать, - ведь она вся,
вся принадлежала ему, они были связаны такими сладостными и могучими
узами - у них скоро должен был родиться ребенок.
Как только они уединились в нишу окна, Христиана принялась за обычные
свои нежные сетования:
- Поль, милый мой, родной мой, скажи, ты по-прежнему любишь меня?
- Да, да. Послушай, нельзя же так: каждый день одно и то же, одно и
то же! Это, в конце концов, становится утомительным.
- Прости, но мне теперь уже не верится, мне так нужно, чтоб ты успо-
коил меня, так хочется услышать от тебя дорогое слово.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73