Демид выругался и плюхнулся на прежнее место. Ушла — и черт с ней, никуда не денется.
Глотнув одним духом полстакана водки, Демид с жадностью навалился на еду. Первый, кружащий голову хмель отошел, наступило тупое опьянение, когда все видишь, все понимаешь и кажешься сам себе трезвым, только тело наливается свинцом, а назавтра (Демид это знал по себе) ничего не помнишь. Он уминал жареную картошку с салом, хрумтел соленым огурцом, ругался про себя и все больше наполнялся злостью. Ушла, побрезговала выпить с ним, не послушалась, паршивка. Дела у нее... Какие, к черту, дела, убежала к Наталье или к Степаниде, сидит там, жалуется. Пойти бы устроить разгон, да много чести за бабой бегать.
— Придет. Куда денется, приде-ет...
Он уставился на бутылку. Хотелось выпить, но в одиночку не привык, требовался собутыльник. Не сидеть же, как болвану, молча. Хотя бы кого черти принесли, что ж он один?.. Становилось обидно и досадно, и злость на Ксюшу закипала все сильней. Убежала, не послушалась его приказа. Говорил он: ей садиться или не говорил? Го-орил! Выходит, его слово не закон?
Демид выглянул в окно, надеясь увидеть прохожего, но никого из мужиков не было, только Марфушка, мать Пет-ра Андосова, восьмидесятилетняя старуха, прэмаячила под окном. Через минуту она вошла, в дом.
— Здоров был, хозяин. А Ксения где ж?
— Ушла,— махнул Демид неопределенно.—Проходи, остьей будешь.
— Ой, скажешь! Яки з мяне гость. Отгостилася я у лю-дей, вона кладбище в гости кличет,— затараторила словоохотливо Марфушка, крепкая еще, подвижная бабка.— Отгостилася, будя з мяне... Ну, дык я апосля зайду.
— Чего апосля? Надо что — я дам.
— Дык это... за укропцем я... У Ксении был сушеный.
— Угу, за печкой где-то.— Демид размягчел, заулыбался.— Ты вот что, соседка, садись-ка. К столу садись.
— Спасибочки, Демид, сытая я.
— Брезгуешь? Соседом брезгуешь? Садись, я сейчас вот...— Он повернулся к ящику, достал еще один стакан.— По чарке с тобой, по-соседски.
— Христос с тобой! Свят-свят! Куды мне, помру,— напугалась Марфушка.
— От водки еще никто не помирал. Садись! — повысил он голос.
— Будя, тебе, будя, я сяду.— Она покорно присела к
столу, сложив на коленях худые руки.— Ты выпей, выпей, я посижу. Одному оно, вестимо, несподручно.
— Верно, соседка, несподручно. Только вдвоем. И пропади все пропадом! — Демид плеснул ей в стакан пальца на два, налил себе.— Будем!
— Очумел мужик,— прошептала Марфушка, собираясь встать из-за стола, но Демид остановил ее зычным окриком:
-— Сиди! И ты брезгуешь?
— Господь с тобой, Демидушка! Не гребую я. Што ты, што ты! Старая я для выпивок, окстись. За ради христа прошу.
— Вот и помолодеешь. Пей, душа из меня вон!
— Спаси меня всевышний,— вздохнула Марфушка, дрожащей рукой перекрестила стакан, пригубила разок и ухватилась за огурец.
— Вот это по-нашенски,— захохотал довольный Демид.— Твое здоровье, княгиня!
От второй она отказывалась не так рьяно, без упоминаний Христа, третий раз пригубила без лишних слов. Демид опорожнил бутылку и раздумывал, как бы раздобыть еще одну. Ксюша не возвращалась, Артемка где-то запропастился— выпороть бы разок, паршивца, чтоб знал дом,— сам он отяжелел, не пойдет...
— Княгиня, ты как, на ногах стойкая?
— Ой, не, соседушка, голова шатается,— заулыбалась Марфушка.— Будя, итить надо. А за чым же это я... Ага, за укропцем, за ним...
— За печкой, там...— Демид с трудом поднялся из-за стола, икнул.— А их нет, душа из меня вон, и не надо. А, княгиня?
— Не надо, соседушка. Христос з ими. Итить мне, итить...
Он дал Марфушке укропу, проводил ее до крыльца и, возвратясь в дом, завалился на кровать — не раздеваясь, поверх одеяла.
Наутро болела голова и смутно помнилось вчерашнее. Чувство вины и тревога — не натворил ли чего из рук вон выходящего — не давали покоя. Ксюша сердито молчала, и Демид не решался заговорить первым, поскольку не знал, с чего начать. Просить прощения —так за что, мо-
жет, и не за что? Если просто перебрал и свалился — не беда, потерпевший один он, вернее, его раскалывающаяся надвое голова, а если скандалил? Помнится, что-то в магазине было...
— Ну, не томи, что было? — не выдержал наконец Де-мид.
— А то не помнишь!
— Убей — не помню. И Ксюша ему выдала. Закрыла дверь в кухню, чтобы не разбудить Артемку, и выдала — о «концерте» в магазине, о Марфушке, о том, что ей приходится убегать из собственного дома, что такого позора она еще не испытывала, что теперь ей стыдно на улице показаться, и еще, и еще...
На душе у Демида отлегло, даже боль в голове унялась — ничего страшного, перемелется. Эка важность — голос повысил на собственную жену!
— А чего убегала? Зверь я?
— Ты бы глянул вчера на себя...
— Нет, ты скажи, когда пришел из магазина, скандалил? Ага, не скандалил. Трудно было посидеть за столом, пригубить рюмку? Или больная ты, нельзя тебе? Чего убежала? Не уйди ты — и с Марфушкой не получилось бы, сто лет нужна мне эта старая перечница! Так она ж—че-
овек с понятием, составила компанию. Или я силком ей ливал, или обидел старуху? Да провалиться мне на этом :есте!..
— Я же и виновата! — всплеснула руками Ксюша.
— Ну-у, не только ты. И я перебрал, не следовало столько натощак. Вынудили, душа из них вон! И потом, не витай, Ксюша, в облаках, помни, что мир держится на трех китах: на водке, на любви и на работе.
— Для тебя — на одном: на водке.
— Э-эх, и не стыдно тебе такое говорить? Я ли не работаю, не люблю тебя! — упрекнул он Ксюшу с искренней обидой и, не дожидаясь ответа, поторопился выйти из дома.
Все обошлось, все путем, теперь бы пивка кружечку — и катись все... Раз в неделю выпил Демид, так его еще и пилят. С бабкой, правда, накладка получилась, зря он старуху напоил, виноват. Надо поскорее выехать — и с глаз долой, чтобы не встретиться с Петром Андосовым. Мужик он неплохой, но любит позудеть по всякому пус-
тяку. А тут старушку-мать напоил! Никуда не денешься, придется слушать да терпеть.
Так оно и случилось. Не успел Демид выгнать машину из гаража, как во дворе появился Андосов, видно, караулил. Тут бы дать по газам, да не бросишь гараж раскрытым— пацанва весь инструмент растащит. Демид выругался и, будто не замечая мастера, уткнулся в багажник, копаясь в ветоши.
Андосов подошел, посопел за его спиной и, не дождавшись, когда Демид повернется, обрушился без лишних предисловий:
— Ты чего ж это позоришь мою старую голову, шельмец!
Демид обернулся и разыграл удивление:
— А-а, Петр Матвеевич, доброе утро. Тороплюсь вот, Челышев в Гомель посылает.
— Торопится он... Успеешь!
— А что такое?
— Что такое? — взвился Андосов, наливаясь краской.— Глаза твои бесстыжие! Ты зачем вчера мою старуху напоил?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148