Гаврилке сейчас, конечно, легче и с продуктами, и с одеждой, но попробуй прокормить такую прорву внуков и детей. Девки ж его все ледащие, неповоротливые. Сидят в горнице, телки, лущат семечки, на огород не выгонишь.
— Всех считать. Всех!—отозвались мужики.
— Глядите, решайте сами. Я супротив народу не иду,— ввернул староста.
— Правильно, Таврило Кондратьевич!
— По довоенному списку!
— Значить, так и порешим,— подытожил Гаврилка.— Теперя к вам дело, Тимофей Антипович,— повернул он голову к учителю Лапицкому, сидящему молча у стены.— Надо открывать детский дом. Это и нам сподручней, и
приказ из Липовки. Вы у нас учитель, вас и назначили директором.
— Как это? — удивился Лапицкий.— Но меня никто не спрашивал, хочу ли я, смогу ли?
— Сможете, Тимофей Антипович. Сможете,— улыбнулся Гаврилка.— Вы не партейный, новым властям подходите. Прикиньте сами, детдом у нас один на округу, а по деревням уже много сирот, да и метелицких детишков девать некуды. Соберем колхозный урожай, выделим на кормежку, а из Липовки подмогу попросим. Кому ж еще директором? Если што надо — так вы и немецкий знаете...
— Кто вам такое сказал? — Лапицкий встрепенулся, приподнялся со скамейки.— Ошибаетесь, Таврило Кондратьевич, немецкого я не знаю. Английский немного учил, а немецкий не-ет. Это совершенно разные языки.
— Англицкий рази?
Гаврилке казалось, что Лапицкий понимает по-немецки. Третьего дня в Липовке хотел было предложить Тимофея переводчиком, да как-то к слову не пришлось. Вот бы постарался на свою голову. А может, и врет Лапицкий, не хочет с немцами работать? Тимофею он зла не желает, помочь хотел. Переводчик — работа прибыльная, по крайности,, на кормежку хватит. Вообще Гаврилка не в обиде на Лапицких, хотя Антип и воротит рыло. Ну, полюбился Акулине Антип, так что же Гаврилке, всю жизнь волком глядеть? Что надо было молодому Гавриле от девки, он успел взять еще до Антипа. И тем доволен. Гаврилка мужик не брезгливый: когда голодный—возьмет с чужого стола, но и не жадный: остались объедки — пользуйтесь. Антип мужик неплохой, но больно гонористый. Сколько раз подмывало Гаврилку поддеть Антипа, рассказать про шалости девки Акулины, да все молчал. Чего доброго, Антип с кулаками полезет, норов у него крутой. А теперь о покойнице и говорить как-то не пристало. Вот он, Антип, сидит с Тимофеем, поглядывает сычом. А Гаврилка так и рассмеяться готов оттого, что в любую минуту сможет уесть Антипа до самых печенок. Антип же этого не может. Слаба кишка у него, хотя и кулаки дубовые.
— Ну, добре, Тимофей Антипович, беритесь за детдомовское хозяйство. Дадут вам помощника, учителку свою обяжите,— сказал Гаврилка и продолжал, не прерываясь:— И последнее на сегодня. Приказано сдать двадцать коров от Метелицы.
Гаврилка умолк, зная, что это известие корябнет мужиков за самое нутро. Послышались вздохи, кряхтение, шепот, неразборчивое бормотание. Полезли мужики за кисетами, захрустели газетными листками. Такое дело без цигарки не обсудишь. Задымил и Гаврилка очередной папироской.
— Вот оно и зачинается,— обронил кто-то со вздохом.
Гаврилка пропустил эти слова мимо ушей. Но помощник Петро вытянулся, как гончая, завертел глазами, вглядываясь сквозь дым в хмурые лица. И староста принял строгий вид. Петро помощник хороший, только больно из кожи лезет, того и гляди, подсидит. Теперь верить людям никак нельзя, каждый волком глядит, хотя и называет по батюшке. Гаврилка себе на уме, знает, что творится за его спиной, видит по глазам, по голосу чует.
Выждав минутку, он сказал:
— Сами не отгоним — своих людей пришлют. Смекайте.
— Да где их взять? — донеслось от печки.— У каждого по одной.
— Ага,— поддакнул Лазарь,— по одной.
— Да это ж разор!
— По миру пустют!
— Коров на мясо? Да что же это?
— Завоеватель... Никуды не денешься, всегда так.
— Тише, договоришься.
— И хрен с ними!
Гаврилка побарабанил пальцами по столу, затянулся немецкой папироской.
— Найдем где взять, коли пораскинем мозгами. Ты, Петро, как думаешь?
— Думаю,— сказал Петро со злой усмешкой,— у тех, которые нашу скотину загоняли в колхоз. И нас — как скотину! А чего ж-, и при Советах им лафа, и сичас? Тут они командовали и на фронте офицерствуют, а мужику отдувайся? Кончилось их времечко!
— Но у кого детишков малых нету,— уточнил Гаврилка.
— Можно,— согласился Петро нехотя.
Гаврилка медленно оглядел сход. Мужики молча сопели и потрескивали цигарками. Охотников высказаться не находилось.
— Предлагаю забрать у семей партейных,— объявил Гаврилка.— Возражениев нету? Так сходом и порешим.
Домой Гаврилка возвращался в сумерках. Сходка затянулась, да и свои дела были у старосты. Как уборку провести? На чем возить? Кому работать? Коней немец забрал. Было о чем горевать. Баб всех выгнать в поле. Жрать захотят — зашевелятся. Молотить, конечно, никто им не станет, придется раздать в снопах. В каждом деле имеется выход, стоит только мозгами пораскинуть. Трудней с коровами. Ну да у Гаврилки для таких дел помощники есть, не станет же он сам по дворам ходить, причитания выслушивать. Петро их быстро угомонит, пускай только попробуют пискнуть. Мужики небось в партизанах... Пока что о партизанах одни слухи, но чем черт не шутит, могут и нагрянуть. Маковский, поговаривают, собрал добрую кучку. Да что они смогут против немцев? Гаврилке бояться нечего: сам Тимофей в старосты его прочил, а учитель с Маковским—дружки закадычные. Петра, того могут пришить как сынка кулацкого, а Гаврилка бедняком был, бедняком и остался. Ему бы продержаться пару ме-сячишков, пока немцы Москву возьмут, а там...
Подошел Гаврилка к своему двору, потоптался у входа и сел на крыльцо. В стороне города тяжело ухнуло раз, другой, третий. Вздрогнул, поежился, вытащил папироску, покрутил в пальцах и сунул обратно.
— Солома! — проворчал он и достал кисет.
Да, остался Гаврилка бедняком. Вот и забора во дворе нету, и хата перекосилась. А что сапоги у него хромовые, так и у Маковского — сапоги. Теперь он может поставить себе хату не хуже Антиповой, и ворота с резьбой узорной, и палисадник разбить под окном. А не станет. Куда спешить? Вот установят немцы новую власть *и уйдут в свою Германию, не век же им тут быть, тогда Гаврилка развернется во всю ширь. Уже припасено кое-что, пускай полежит до времени.
Скрипнула дверь, и на крыльцо вышла засидевшаяся в девках рябая дочка Гаврилки. Гулящая, да что с нее возьмешь, рябой ить тоже требуется. В новом платке, с бусами на гладкой шее.
— Ты это, Катюха, скинь сподницу новую,— сказал Гаврилка.— Вырядилась!
— Чегой-то, батя?
— Не время ходить в шелках. Прихорони.
— Да рази это шелк?— пропела Катюха грудным голосом.—Все хоронить—нафталину не напасешься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148
— Всех считать. Всех!—отозвались мужики.
— Глядите, решайте сами. Я супротив народу не иду,— ввернул староста.
— Правильно, Таврило Кондратьевич!
— По довоенному списку!
— Значить, так и порешим,— подытожил Гаврилка.— Теперя к вам дело, Тимофей Антипович,— повернул он голову к учителю Лапицкому, сидящему молча у стены.— Надо открывать детский дом. Это и нам сподручней, и
приказ из Липовки. Вы у нас учитель, вас и назначили директором.
— Как это? — удивился Лапицкий.— Но меня никто не спрашивал, хочу ли я, смогу ли?
— Сможете, Тимофей Антипович. Сможете,— улыбнулся Гаврилка.— Вы не партейный, новым властям подходите. Прикиньте сами, детдом у нас один на округу, а по деревням уже много сирот, да и метелицких детишков девать некуды. Соберем колхозный урожай, выделим на кормежку, а из Липовки подмогу попросим. Кому ж еще директором? Если што надо — так вы и немецкий знаете...
— Кто вам такое сказал? — Лапицкий встрепенулся, приподнялся со скамейки.— Ошибаетесь, Таврило Кондратьевич, немецкого я не знаю. Английский немного учил, а немецкий не-ет. Это совершенно разные языки.
— Англицкий рази?
Гаврилке казалось, что Лапицкий понимает по-немецки. Третьего дня в Липовке хотел было предложить Тимофея переводчиком, да как-то к слову не пришлось. Вот бы постарался на свою голову. А может, и врет Лапицкий, не хочет с немцами работать? Тимофею он зла не желает, помочь хотел. Переводчик — работа прибыльная, по крайности,, на кормежку хватит. Вообще Гаврилка не в обиде на Лапицких, хотя Антип и воротит рыло. Ну, полюбился Акулине Антип, так что же Гаврилке, всю жизнь волком глядеть? Что надо было молодому Гавриле от девки, он успел взять еще до Антипа. И тем доволен. Гаврилка мужик не брезгливый: когда голодный—возьмет с чужого стола, но и не жадный: остались объедки — пользуйтесь. Антип мужик неплохой, но больно гонористый. Сколько раз подмывало Гаврилку поддеть Антипа, рассказать про шалости девки Акулины, да все молчал. Чего доброго, Антип с кулаками полезет, норов у него крутой. А теперь о покойнице и говорить как-то не пристало. Вот он, Антип, сидит с Тимофеем, поглядывает сычом. А Гаврилка так и рассмеяться готов оттого, что в любую минуту сможет уесть Антипа до самых печенок. Антип же этого не может. Слаба кишка у него, хотя и кулаки дубовые.
— Ну, добре, Тимофей Антипович, беритесь за детдомовское хозяйство. Дадут вам помощника, учителку свою обяжите,— сказал Гаврилка и продолжал, не прерываясь:— И последнее на сегодня. Приказано сдать двадцать коров от Метелицы.
Гаврилка умолк, зная, что это известие корябнет мужиков за самое нутро. Послышались вздохи, кряхтение, шепот, неразборчивое бормотание. Полезли мужики за кисетами, захрустели газетными листками. Такое дело без цигарки не обсудишь. Задымил и Гаврилка очередной папироской.
— Вот оно и зачинается,— обронил кто-то со вздохом.
Гаврилка пропустил эти слова мимо ушей. Но помощник Петро вытянулся, как гончая, завертел глазами, вглядываясь сквозь дым в хмурые лица. И староста принял строгий вид. Петро помощник хороший, только больно из кожи лезет, того и гляди, подсидит. Теперь верить людям никак нельзя, каждый волком глядит, хотя и называет по батюшке. Гаврилка себе на уме, знает, что творится за его спиной, видит по глазам, по голосу чует.
Выждав минутку, он сказал:
— Сами не отгоним — своих людей пришлют. Смекайте.
— Да где их взять? — донеслось от печки.— У каждого по одной.
— Ага,— поддакнул Лазарь,— по одной.
— Да это ж разор!
— По миру пустют!
— Коров на мясо? Да что же это?
— Завоеватель... Никуды не денешься, всегда так.
— Тише, договоришься.
— И хрен с ними!
Гаврилка побарабанил пальцами по столу, затянулся немецкой папироской.
— Найдем где взять, коли пораскинем мозгами. Ты, Петро, как думаешь?
— Думаю,— сказал Петро со злой усмешкой,— у тех, которые нашу скотину загоняли в колхоз. И нас — как скотину! А чего ж-, и при Советах им лафа, и сичас? Тут они командовали и на фронте офицерствуют, а мужику отдувайся? Кончилось их времечко!
— Но у кого детишков малых нету,— уточнил Гаврилка.
— Можно,— согласился Петро нехотя.
Гаврилка медленно оглядел сход. Мужики молча сопели и потрескивали цигарками. Охотников высказаться не находилось.
— Предлагаю забрать у семей партейных,— объявил Гаврилка.— Возражениев нету? Так сходом и порешим.
Домой Гаврилка возвращался в сумерках. Сходка затянулась, да и свои дела были у старосты. Как уборку провести? На чем возить? Кому работать? Коней немец забрал. Было о чем горевать. Баб всех выгнать в поле. Жрать захотят — зашевелятся. Молотить, конечно, никто им не станет, придется раздать в снопах. В каждом деле имеется выход, стоит только мозгами пораскинуть. Трудней с коровами. Ну да у Гаврилки для таких дел помощники есть, не станет же он сам по дворам ходить, причитания выслушивать. Петро их быстро угомонит, пускай только попробуют пискнуть. Мужики небось в партизанах... Пока что о партизанах одни слухи, но чем черт не шутит, могут и нагрянуть. Маковский, поговаривают, собрал добрую кучку. Да что они смогут против немцев? Гаврилке бояться нечего: сам Тимофей в старосты его прочил, а учитель с Маковским—дружки закадычные. Петра, того могут пришить как сынка кулацкого, а Гаврилка бедняком был, бедняком и остался. Ему бы продержаться пару ме-сячишков, пока немцы Москву возьмут, а там...
Подошел Гаврилка к своему двору, потоптался у входа и сел на крыльцо. В стороне города тяжело ухнуло раз, другой, третий. Вздрогнул, поежился, вытащил папироску, покрутил в пальцах и сунул обратно.
— Солома! — проворчал он и достал кисет.
Да, остался Гаврилка бедняком. Вот и забора во дворе нету, и хата перекосилась. А что сапоги у него хромовые, так и у Маковского — сапоги. Теперь он может поставить себе хату не хуже Антиповой, и ворота с резьбой узорной, и палисадник разбить под окном. А не станет. Куда спешить? Вот установят немцы новую власть *и уйдут в свою Германию, не век же им тут быть, тогда Гаврилка развернется во всю ширь. Уже припасено кое-что, пускай полежит до времени.
Скрипнула дверь, и на крыльцо вышла засидевшаяся в девках рябая дочка Гаврилки. Гулящая, да что с нее возьмешь, рябой ить тоже требуется. В новом платке, с бусами на гладкой шее.
— Ты это, Катюха, скинь сподницу новую,— сказал Гаврилка.— Вырядилась!
— Чегой-то, батя?
— Не время ходить в шелках. Прихорони.
— Да рази это шелк?— пропела Катюха грудным голосом.—Все хоронить—нафталину не напасешься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148