— Ну нет, Павел Николаевич. На каком основании -— ащищать? Каждый должен... должен нести ответ за свои
дела. В этом смысле для меня принцип важнее старого знакомства.— Чесноков сделал ударение на слове «старого».
— Да-да, вы правы,— проговорил Брунов задумчиво.— Каждый должен нести ответ. Каждый! Ну что ж, спасибо за информацию.
Чесноков выскочил из-за стола и проводил Брунова до самого выхода на улицу, болтая при этом без умолку о посторонних вещах, как будто разговора о Лапицком и не было.
«Плохи твои дела, Лапицкий. Плохи,— думал Брунов, сидя в машине.— А этот Чесноков оказался подленьким че-ловечишкой. Вот на кого я бы с удовольствием завел дело. Надо еще раз проверить. Только вряд ли за ним что-либо числится».
Надежды па Чеснокова не оправдались, последний шанс ускользал из рук Лапицкого. Но странное дело, чем труднее становилось положение Лапицкого, тем больше убеждался Брунов в его невиновности. А как это докажешь? Делу дан ход, теперь не остановишь, иначе тот же Мали-нин заведет новое дело на него, на Брунова, и будет прав. Действительно, на каком основании отпустит он Лапицкого? Этот вариант отпадал. Да и сам Брунов еще не уверен в честности учителя, доверяться же интуиции он не может. Передать дело в суд, материала достаточно? Нет, и еще раз нет! Брунов после этого перестанет себя уважать. Остается одно: найти подлинные доказательства невиновности учителя. Но где их искать? И есть ли они вообще?
Следствие затягивалось на неопределенный срок.
Прошло три дня. Тимофей не возвращался.
Первый день в семье Лапицких возмущались беспричинным арестом Тимофея и были уверены, что назавтра он вернется, второй день прошел в ожидании и тревоге. Прибегала учительница Елена Павловна, спрашивала о Тимофее, недоуменно разводила руками и торопилась обратно в школу. Прося не выдержала и пустила слезу. Антип Ни-
канорович прицыкнул на нее: «Неча загодя слюни распускать». На третий день все растерянно молчали. Вечером Антип Никанорович решил:
— Поеду в Гомель.
Артемка услышал это и пристал к деду:
— И я поеду, ни разу в Гомеле не был.
— Чего еще? — удивился Антип Никанорович.
— Ну, деда, возьми-и,— канючил Артемка.— Я ниско-лечки не помешаю.
Антип Никанорович хотел шугнуть внука, но подошла Ксюша и сказала раздумчиво:
— Может, и правда, батя, а? С дитем сподручней как-то...
— Жалостливых шукать? Держи карман шире! — Он подумал, покряхтели согласился: — Ляд с ним, пущай едет.
— Ура-а! — запрыгал Артемка от радости.
— Цыц, негодник! — осерчал Антип Никанорович. Он вскочил с табуретки, зацепился за угол стола, буркнул себе под нос ругательство и вышел из горницы.
Всю ночь ворочался Антип Никанорович с боку на бок, а утром подался с Артемкой на станцию к первому поезду.
День выдался погожим. Трава вдоль стежки, иссушенная за лето до желтизны, понуро пригорбилась к земле и не шевелилась. Тихо стояли вербы, свесив узкие ленты листьев, молчаливо и неприветливо высился размашистый клен у дороги на станцию, под которым военною зимой нашла свою смерть Полина; местами он начинал покрываться желтыми и бледно-красными пятнами, отчего казался грязным на фоне синего безоблачного неба.
Артемка, радуясь своей первой поездке в город, приплясывал по стежке и путался у Антипа Никаноровича под ногами. Он пригрозил внуку: «Будешь выкаблучивать, воз-верну до хаты!» Но Артемка знал, что дед его не вернет, и только щерился в улыбке.
На станции Антип Никанорович увидел двоих метелиц-ких мужиков и несколько баб с объемистыми оклунками, торопливо отошел в сторонку и стал за толстым тополем, чтобы избежать расспросов. А когда подошел поезд, забрался в последний вагон и молча просидел на ребристой обшарпанной скамейке до самого Гомеля. Старый скрипучий вагон, без единого стекла в окнах, продуваемый насквозь ветром, качало не хуже телеги на разбитой дороге,
остервенело скрежетали тарелки буферов, стучали колеса на стыках, а в голове Антипа Никаноровича так же гулко, в такт колесам отдавалось: «За што его забрали? За што?» И не было ответа — одни смутные и страшные догадки.
В последний раз Антип Никанорович был в Гомеле еще до войны и теперь не узнал города. Города и не было, только одинокие уцелевшие дома высились среди развалин. Поверх пепелищ глазу было видно далеко вокруг, как в низком, по пояс, кустарнике: и заросло, и густо, а все одно — пустота кругом. И от этого казалось, что человек в сравнении с городом вырос до неимоверных размеров и все в его власти: строить и разрушать.
С привокзальной площади виднелся уцелевший шестиэтажный дом Коммуны на улице Комсомольской, рядом — небольшое здание 5-й школы да громоздкий Дворец железнодорожников у самой площади. А дальше все лежало в развалинах. Наполовину уцелел и вокзал, но, избитый снарядами, с разрушенным правым крылом, он походил на безрукого калеку. Вдоль по центральной улице прижимались к грудам кирпича и бетона дощатые магазинчики, лоточки, серые, не покрашенные, похожие на сараи. Они густо ютились один около другого и создавали что-то похожее на живую улицу. Там было людно, и туда направился Антип Никанорович, строго наказав внуку не отставать ни на шаг.
— А коли отстанешь и сгубишься, топай прямиком к станции, там и сустренемся,— сказал он.— Взял на свою голову, тьфу ты!
Насилу дознался, как пройти к НКВД. Никто не знал туда дороги. Одни пожимали плечами, другие попросту отворачивались, но все с любопытством косились на деда, и ему становилось неловко от таких взглядов. Наконец конопатый мужчина в выгоревшей солдатской гимнастерке объяснил дорогу.
Антип Никанорович широко зашагал на другую сторону улицы, поторапливая внука. Артемка же, привыкший бегать по свежей земле, ступал по булыжной мостовой как по стерне, боясь поранить ноги. Антип Никанорович заметил это и убавил шаг. Ему и самому было непривычно чувствовать под ногами камень вместо земли.
На входе в здание НКВД Антипа Никаноровича остановил дежурный и, расспросив его, велел возвращаться домой и ждать. Антип Никанорович уперся и заявил, что никуда не уйдет, пока не сведут к начальнику. Дежурный поначалу уговаривал, растолковывал, что начальнику некогда принимать всех родственников арестованных, а под конец пригрозил:
— Иди, дед, иди, пока я тебя не отправил в холодную.
— Ты меня не стращай,— проворчал Антип Никанорович.— Меня ишо при царе стращали!
Неизвестно, чем бы кончился такой разговор, но в коридоре появился капитан Малинин, которого Антип Никанорович сразу признал.
— Товарищ капитан,— обратился дежурный к Малини-ну,— тут у нас дед настырный. Требует, чтобы отвели к начальнику. Никак не втолкую...
Капитан также признал его и, подойдя, сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148