— Учатся или уже на свои хлеба подались?
— Кто как. Валерка Юркевич — в нашем классе, Петя Вилюев работает в колхозе, Женя Лозинский — в ФЗУ, по воскресеньям приезжает домой.
— Ну? — поторопил он, когда Максим умолк.
— Что? — не понял тот,
— Остальные как?
— Кто — остальные?
— Как это кто? — заволновался Тимофей в предчувствии нехорошего.— Брат Лозинского Юра, Стасик и Поливанов.
Максим бросил на него испуганный взгляд и потупился,
что-то соображая.
— Ты что молчишь?
— Про Сашку мы ничего не знаем. Как увезла его генеральша, так и не видели больше. А Стасик и Женя... Я думал, тетка Прося писала...
— Что?! — ухватил он Максима за рукав, уже все поняв.— Говори.
— Померли они.
— Померли...
В груди у Тимофея защемило тоскливо и безвыходно. Не ожидал он такого удара — растерялся, уставясь в пустоту невидящим взглядом. Что же это получается? Стасика и Юры нет, значит, осталось всего пятеро из девяти, и еще неизвестна судьба Поливанова Саши. Эх, Прося, не написала! Пожалела его, побоялась причинить лишнюю боль. И вот — как обухом по голове...
Соберясь с мыслями, он спросил:
— Когда?
— Юра Лозинский в сорок шестом, а Стасик годом позднее, весной,— ответил Максим торопливо и пояснил, предупреждая дальнейшие вопросы: — Голодно было...
— Да-да,— кивнул Тимофей, с тоской отметив, что плохая еда — не главная причина смерти детей.
«Нет, не главная»,— повторил про себя, хотя истинной причины он так и не успел узнать. И узнает ли теперь, неизвестно. Много лет прошло, многое переменилось, остыло в памяти, улеглось. Специально детьми никто не занимался — это ясно. Хотя нет, должно быть, Поливанова возила Сашу по больницам. Но в таком случае, если у детей какое-то опасное заболевание, о нем должно быть известно и в Метелице. Впрочем, эта дамочка, как описывала ее Прося, в деревню не поспешит, плевать ей на всех остальных. Кто же может хоть что-то знать? Чесноков! Единственно — Чесноков. Надо съездить к нему, обязательно. Вот только оглядится дома и съездит в облоно.
— А Плетнюки? — спросил Тимофей.— Дядька Лазарь и тетка Глаша ничего о Саше не знают? Они же выходили его, можно сказать, на руках вынянчили.
— Не знают и они. Гомельского адреса у них нет, а Сашка... может, он и не виноват, генеральша не пускает.
— Так-так...— Он помолчал, машинально ковыряя круглым обрубком протеза землю у лавочки.— Ты вот что, Максим. Давай сразу договоримся: мой приезд совершенно не должен влиять на твои с тетей Просей отношения. Все как было, так пускай и останется. Ты меня понимаешь?
— Да.
— И еще. Не будем ей передавать наш разговор.— Тимофей похлопал его по колену и подмигнул заговорщически.— Оставим между собой.
— Оставим, Тимофей Антипович,— улыбнулся Максим и не удержался — вздохнул с облегчением.
Третий день Тимофей был дома. Приходили гости, одно застолье сменялось другим, и Прося едва успевала готовить. Но делала она это с удовольствием, радуясь каждому новому гостю. Не забыли ее мужа люди, не перестали относиться к нему, как и прежде, с уважением, а значит, и к ней, к хозяйке дома. В субботу, до обеда, Тимофей успел лишь оглядеть двор, хозяйство и наметить кое-какие дела. Надо было подправить загородь на делянке, иначе скотина вытопчет все посевы, обновить обветшалые ступеньки крыльца, подлатать крышу повети, в которой зияла внушительная дыра, и много еще других хозяйственных дел предстояло. Только сейчас не до них.
Утренним поездом приехала Ксюша с семьей, вчера под вечер явилась дочка — прямо к столу, за которым уже сидели Глаша с Лазарем, жалуясь на Поливанову, вспоминая «своего» Сашку, а в пятницу он допоздна проговорил с Яковом и Еленой Павловной, превратившейся из долговязой, точно Анюта сейчас, девчушки — выпускницы педагогического училища — в статную степенную женщину, мать двоих детей.
Яков был все таким же подвижным и неугомонным, будто время не имело власти над ним, Он пришел первым, спустя полчаса, как Максим сбегал в контору. Ввалился возбужденный, веселый, облапил Тимофея, трижды кольнул его в щеки своими прокуренными усами и засуетился, ощупывая плечи, похлопывая по спине, оглядывая со всех сторон.
— А ты молодец, Антипович. Выглядишь подходяще. Никак, блинами кормили?
— Культя помогла,— улыбался Тимофей.
— Это как же?
— В конторе сидел. Лесоповалыцик-то из меня никудышный.
— Вот уже верно: счастье с несчастьем двор обо двор живут. Как, хозяйка, готовилась мужа встречать?
Потом пришла Елена Павловна, и они просидели до полуночи. Яков обещал прийти и сегодня, тем более что хотел повидаться с Ксюшей и Демидом (с ним он собирался поговорить о каких-то запчастях для машины), но вот уже скоро двенадцать, а его все нет.
— Ну что, Ксюша, дождемся Якова? — спросил Тимофей, когда они встали из-за стола.
— Прямо не знаю. Времени мало.
— А вы идите,— посоветовала Прося, собирая пустые тарелки.— Демид останется — потолкуют сами. Идите, идите, Якова я задержу до вашего возвращения.
— И то верно,— согласился Тимофей и поглядел на сестру.— Лопату возьмем?
— Там обкопано, на радуницу была. Пошли так. Тимофей еще не видел могилы отца, и они с Ксюшей собирались на метелицкое кладбище. Хотелось проведать батьков вдвоем с сестрой, поговорить наедине, по-родственному. Так оно и складывалось: Демид оставался дожидаться председателя, Анюта помогала матери по дому, а Максим с Артемом, только позавтракав, убежали на улицу к друзьям-товарищам.
День выдался жарким, надо было пойти в одной рубашке, но к летней одежде никак не подходит картуз, прикрывающий стриженую голову, и Тимофей с неохотой надел пиджак. Они шли по улице рядом — брат и сестра, некогда самые уважаемые люди в Метелице,— то и дело раскланиваясь с сельчанами, отвечая на приветствия, приостанавливаясь, чтобы перекинуться словом-другим, и идти по родной деревне было приятно и немного стеснительно. Слишком уж с откровенным любопытством глядели на них, слишком широко и не все искренне улыбались. Теперь Ксюша — гостья в Метелице, и Тимофей после долгой отлучки испытывал похожее чувство. Однако это не могло пересилить их радостного возбуждения от встречи друг с другом и со знакомыми людьми, от сознания, что они снова вместе на родной земле. Яркое солнце входило в зе-
нит, высвечивая каждую веточку в плетнях, каждую травку под заборами и их, Тимофея и Ксюши, улыбчивые лица. Тимофей понимал, что его улыбка со стороны может показаться глуповатой, серьезнел, но, поглядев на улыбающуюся сестру, снова заражался ее настроением.
У хаты председателя остановились, Яков заметил их, помахал в окно и вышел на улицу в майке, наспех заправленной под ремень. Поздоровавшись и извинившись перед Ксюшей за свой вид, он растерянно развел руками:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148
— Кто как. Валерка Юркевич — в нашем классе, Петя Вилюев работает в колхозе, Женя Лозинский — в ФЗУ, по воскресеньям приезжает домой.
— Ну? — поторопил он, когда Максим умолк.
— Что? — не понял тот,
— Остальные как?
— Кто — остальные?
— Как это кто? — заволновался Тимофей в предчувствии нехорошего.— Брат Лозинского Юра, Стасик и Поливанов.
Максим бросил на него испуганный взгляд и потупился,
что-то соображая.
— Ты что молчишь?
— Про Сашку мы ничего не знаем. Как увезла его генеральша, так и не видели больше. А Стасик и Женя... Я думал, тетка Прося писала...
— Что?! — ухватил он Максима за рукав, уже все поняв.— Говори.
— Померли они.
— Померли...
В груди у Тимофея защемило тоскливо и безвыходно. Не ожидал он такого удара — растерялся, уставясь в пустоту невидящим взглядом. Что же это получается? Стасика и Юры нет, значит, осталось всего пятеро из девяти, и еще неизвестна судьба Поливанова Саши. Эх, Прося, не написала! Пожалела его, побоялась причинить лишнюю боль. И вот — как обухом по голове...
Соберясь с мыслями, он спросил:
— Когда?
— Юра Лозинский в сорок шестом, а Стасик годом позднее, весной,— ответил Максим торопливо и пояснил, предупреждая дальнейшие вопросы: — Голодно было...
— Да-да,— кивнул Тимофей, с тоской отметив, что плохая еда — не главная причина смерти детей.
«Нет, не главная»,— повторил про себя, хотя истинной причины он так и не успел узнать. И узнает ли теперь, неизвестно. Много лет прошло, многое переменилось, остыло в памяти, улеглось. Специально детьми никто не занимался — это ясно. Хотя нет, должно быть, Поливанова возила Сашу по больницам. Но в таком случае, если у детей какое-то опасное заболевание, о нем должно быть известно и в Метелице. Впрочем, эта дамочка, как описывала ее Прося, в деревню не поспешит, плевать ей на всех остальных. Кто же может хоть что-то знать? Чесноков! Единственно — Чесноков. Надо съездить к нему, обязательно. Вот только оглядится дома и съездит в облоно.
— А Плетнюки? — спросил Тимофей.— Дядька Лазарь и тетка Глаша ничего о Саше не знают? Они же выходили его, можно сказать, на руках вынянчили.
— Не знают и они. Гомельского адреса у них нет, а Сашка... может, он и не виноват, генеральша не пускает.
— Так-так...— Он помолчал, машинально ковыряя круглым обрубком протеза землю у лавочки.— Ты вот что, Максим. Давай сразу договоримся: мой приезд совершенно не должен влиять на твои с тетей Просей отношения. Все как было, так пускай и останется. Ты меня понимаешь?
— Да.
— И еще. Не будем ей передавать наш разговор.— Тимофей похлопал его по колену и подмигнул заговорщически.— Оставим между собой.
— Оставим, Тимофей Антипович,— улыбнулся Максим и не удержался — вздохнул с облегчением.
Третий день Тимофей был дома. Приходили гости, одно застолье сменялось другим, и Прося едва успевала готовить. Но делала она это с удовольствием, радуясь каждому новому гостю. Не забыли ее мужа люди, не перестали относиться к нему, как и прежде, с уважением, а значит, и к ней, к хозяйке дома. В субботу, до обеда, Тимофей успел лишь оглядеть двор, хозяйство и наметить кое-какие дела. Надо было подправить загородь на делянке, иначе скотина вытопчет все посевы, обновить обветшалые ступеньки крыльца, подлатать крышу повети, в которой зияла внушительная дыра, и много еще других хозяйственных дел предстояло. Только сейчас не до них.
Утренним поездом приехала Ксюша с семьей, вчера под вечер явилась дочка — прямо к столу, за которым уже сидели Глаша с Лазарем, жалуясь на Поливанову, вспоминая «своего» Сашку, а в пятницу он допоздна проговорил с Яковом и Еленой Павловной, превратившейся из долговязой, точно Анюта сейчас, девчушки — выпускницы педагогического училища — в статную степенную женщину, мать двоих детей.
Яков был все таким же подвижным и неугомонным, будто время не имело власти над ним, Он пришел первым, спустя полчаса, как Максим сбегал в контору. Ввалился возбужденный, веселый, облапил Тимофея, трижды кольнул его в щеки своими прокуренными усами и засуетился, ощупывая плечи, похлопывая по спине, оглядывая со всех сторон.
— А ты молодец, Антипович. Выглядишь подходяще. Никак, блинами кормили?
— Культя помогла,— улыбался Тимофей.
— Это как же?
— В конторе сидел. Лесоповалыцик-то из меня никудышный.
— Вот уже верно: счастье с несчастьем двор обо двор живут. Как, хозяйка, готовилась мужа встречать?
Потом пришла Елена Павловна, и они просидели до полуночи. Яков обещал прийти и сегодня, тем более что хотел повидаться с Ксюшей и Демидом (с ним он собирался поговорить о каких-то запчастях для машины), но вот уже скоро двенадцать, а его все нет.
— Ну что, Ксюша, дождемся Якова? — спросил Тимофей, когда они встали из-за стола.
— Прямо не знаю. Времени мало.
— А вы идите,— посоветовала Прося, собирая пустые тарелки.— Демид останется — потолкуют сами. Идите, идите, Якова я задержу до вашего возвращения.
— И то верно,— согласился Тимофей и поглядел на сестру.— Лопату возьмем?
— Там обкопано, на радуницу была. Пошли так. Тимофей еще не видел могилы отца, и они с Ксюшей собирались на метелицкое кладбище. Хотелось проведать батьков вдвоем с сестрой, поговорить наедине, по-родственному. Так оно и складывалось: Демид оставался дожидаться председателя, Анюта помогала матери по дому, а Максим с Артемом, только позавтракав, убежали на улицу к друзьям-товарищам.
День выдался жарким, надо было пойти в одной рубашке, но к летней одежде никак не подходит картуз, прикрывающий стриженую голову, и Тимофей с неохотой надел пиджак. Они шли по улице рядом — брат и сестра, некогда самые уважаемые люди в Метелице,— то и дело раскланиваясь с сельчанами, отвечая на приветствия, приостанавливаясь, чтобы перекинуться словом-другим, и идти по родной деревне было приятно и немного стеснительно. Слишком уж с откровенным любопытством глядели на них, слишком широко и не все искренне улыбались. Теперь Ксюша — гостья в Метелице, и Тимофей после долгой отлучки испытывал похожее чувство. Однако это не могло пересилить их радостного возбуждения от встречи друг с другом и со знакомыми людьми, от сознания, что они снова вместе на родной земле. Яркое солнце входило в зе-
нит, высвечивая каждую веточку в плетнях, каждую травку под заборами и их, Тимофея и Ксюши, улыбчивые лица. Тимофей понимал, что его улыбка со стороны может показаться глуповатой, серьезнел, но, поглядев на улыбающуюся сестру, снова заражался ее настроением.
У хаты председателя остановились, Яков заметил их, помахал в окно и вышел на улицу в майке, наспех заправленной под ремень. Поздоровавшись и извинившись перед Ксюшей за свой вид, он растерянно развел руками:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148