— Вполне,— кивнул Левенков.— Тут не трепыхнешься.
Вон ты куда, Сергей Николаевич? Занесло на повороте, занесло, не свернул бы шею, друг ситный. Таких либе-ралыциков Челышев повидал на своем веку. «Дурак набитый!» Он поглядел на Левенкова с прищуром и жестко произнес:
— Мне не хочется, чтобы моего инженера заподозрили в политической неблагонадежности. Буду весьма сожалеть. А пока что я этого не слышал.— Он помолчал и добавил уже по-свойски, наставительно: — Подбирай выражения, не мальчик, понимаешь! С языка сорвется — не вернешь, а народ у нас всякий, и всяк могут понять.
— Я же с вами разговариваю...
— М-мда, со мной,— проговорил Челышев глухо и подумал: «Верит в мою порядочность или опять ягненком прикидывается?»
Челышеву вдруг захотелось, чтобы ему верили, не боялись, а верили, и верил именно инженер — человек, которого он не уважает, почти игнорирует. Обычно он был равнодушен, не придавал значения тому, что о нем думают подчиненные, но сейчас такое желание появилось — странное, непонятное и вместе с тем острое, необходимое.
Они приблизились к заводскому корпусу и разошлись з разные стороны — каждый по своим делам. Как ни старался Челышев быть равнодушным, все же разговор с инженером поселил в нем какое-то непонятное беспокойство, преследовал весь день, побуждая к спору, к доказыванию своей правоты. Это было главным для него, основой его совести — верить в свою правоту. Без этого он не пред-
ставлял себя начальником, не мог, не имел права руководить людьми, приказывать, ругать, хвалить. Только так и не иначе. Всю жизнь он поступал, как велела его совесть. Именно его совесть, потому что, считал он и был в том уверен, у каждого человека она своя и для каждого — разная. Все зависит от самого человека, от его места в жизни, его масштаба. Как-то раньше еще Левенков говорил, что совесть для всех одна. Экий христосик! Да, одна, если рассуждать в общем да в целом. Но в том-то и дело, что совесть проявляется в мелочах, в поступках. Вот тут-то, Сергей Николаевич, погодь, Челышев тебе даст щелчка. Для ребенка сказать неправду родителю — грех превеликий, для родителя же объяснить ребенку, что деток приносят аисты,— воспитание. Левенков, конечно, считает, что Челышев поступает не по совести, запрещая частное строительство на заводе. И рабочие так считают. Но даже они не все — лишь те, кто хочет строиться. Для начальника же — это заводская политика. Ради большего, главного приходится жертвовать меньшим. Приходится, вынужден, черт возьми, и это по совести, это по жизни.
На протяжении недели он время от времени возвращался к этим мыслям и всякий раз утверждался в своей правоте, доказывая ее сам себе, но с Левенковым подобного разговора не заводил, считая его излишним. Чего доброго, инженер заподозрит его в каких-то сомнениях. А начальнику сомневаться не пристало, на то он и начальник.
Степанида заметила его состояние и обеспокоилась:
— Не прихворал ли ты, Онисим?
— Да нет, верно, устал. Поедем на юг, надо в море пополоскаться. Путевки обещают.
— Давно бы.
Степанида, привязавшись к этому мальчонке, сыну Кор-ташовой, за последний год заметно изменилась: посвежела, подобрела — будто оттаяла, отошла впервые после гибели сыновей. Несмотря на свои сорок девять, она оставалась вполне здоровой женщиной, и он был далеко не стариком — они могли еще родить ребенка. Но Степанида противилась.
— Боюсь, поздно,—говорила она.—У меня такое ощущение, что он будет казаться мне внуком. Не сыном — внуком, понимаешь? Внуком, когда наших мальчиков нет... Боюсь, не надо, не будем смешить людей.
— Но ты же не можешь без Артемки дня прожить. Все в поселке называют тебя его бабкой.
— Пускай называют,— улыбалась она довольно, видно, ей нравилось ходить в бабках чужого ребенка.—Артем-ка — это другое, это не родной. Боюсь я, Онисим, поздно.
Перемена в настроении жены радовала Челышева, вместе с ней и сам он становился добрее, терпимее к подчиненным, зависимым от него людям.
Из Гомеля Левенков возвратился усталым и разочарованным. С трудом выбрался из душного, переполненного вагона рабочего поезда (люди плотно — плечо к плечу, спина к спине — стояли в проходах, в тамбурах, висели на подножках, облепили крыши), но ожидаемого облегчения не почувствовал: вечернее солнце, раскалив за день песчаную платформу Сосновки, еще стояло высоко над лесом и дышало жаром, как только что вскрытая камера заводской печи. Это еще больше усиливало досаду и желание поскорее добраться до ведра с холодной водой.
Утром он побывал на Гомельском кирпичном, поглядел на работу бульдозера и нового резального станка, пока что единственного на все заводы управления. Станок ему понравился — предельно прост и эффективен, такому особого обслуживания не потребуется, а вот с бульдозером, пожалуй, Челышев прав. Именно бульдозер был. главной причиной плохого качества кирпича: глина из карьера поступала с примесями, сырец при сушке трескался, обожженный кирпич раскалывался при первом ударе молотка. И как ни странно, в этом находили положительную сторону, дескать, строителям с ним легче обращаться, он удобен в работе, каменщики любят розовый податливый кирпич, а не сосновский темно-красный, который и зубилом не угрызешь. Такого мнения придерживалось и управленческое начальство. Еще бы! Выгодно, экономично, а главное — сокращается время на обжиг, значит, с меньшими мощностями можно дать больше. Попробуй откажись от такого соблазна.
В управлении главный инженер Книпович так и сказал:
— Напрасно упираетесь, нам ие египетские пирамиды строить.
Левенков до сегодняшнего дня не упирался, это делал Челышев, но теперь и он стал на сторону директора. — Прикажете выпускать брак?
— Не перегибайте, товарищ Левенков. Мы говорим о наиболее рациональной крепости кирпича. Должна быть разумная середина, разумный допуск. Ниже допуска — брак, выше —излишний расход сил и средств в ущерб заводу.
— И государству?
— Вот именно, и государству.— Главный лукаво прищурился.— Знакомые нотки, знакомые. Вижу, с начальником вы нашли общий язык, сработались. Не думал... Впрочем, все верно, мужик он твердый, перед таким сложно устоять.
Это прозвучало с издевкой, но Левенков только усмехнулся. Значит, их с Челышевым считают единомышленниками? Забавно.
Все это время Левенков ждал какой-то развязки — не с начальником, а с Натальей,— но какой именно, даже представить себе не мог. Раньше ее преданность, молчаливая предупредительность и любовь вызывали в нем чувство благодарности, теперь же все больше нервировали, становились навязчивыми. Он начинал каяться, что не оставил Наталью еще тогда, в Метелице, на своей земле. Теперь же бросить ее в Сосновке, вынудить катать эти вагонетки или грузить кирпич было бы подлостью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148