— Значит, на побывку отпустили. А потом куда? — спросил Тимофей, продолжая начатый еще в спальне разговор.
— В Городню, на курсы лейтенантов. Так что буду наведываться.— Савелий потрогал выбритую щеку тыльной стороной ладони и взялся за помазок.— Курсы шестимесячные, до самой весны... Эх, бритва добрая, батя!
— Чистый булат! — сказал Антип Никанорович с гордостью.— Да ты ж знаешь, ишо с первой мировой привез.
— Послезавтра надо быть на месте,— продолжал Савелий.— Еще и сам толком не знаю, куда, к кому явиться. Курсы только открываются. Ну, а у вас что нового?
— Что у нас,— вздохнул Тимофей.— Видел, все погорело? Детей негде учить. Яков — за председателя, еще не выбирали, но выберем, больше некого. Он мужик толковый, потянет. После обеда собираюсь в Зябровку насчет школы. На всю округу одна Зябровка и уцелела, там сейчас белорусское правительство. Они вслед за фронтом продвигаются, налаживают хозяйство. По нынешним временам надо торопиться, иначе взыграет голодуха. Что еще... Вот пропали мужики и бабы, которые в лес не ушли, остались сторожить свое барахло. Дядька твой Макар тоже пропал.
— Невесело,— вздохнул Савелий, вытер остатки мыла с подбородка и поднялся.
Антип Никанорович хотел полить Савелию, но Ксюша, ревниво замахав руками, опередила батьку, будто у нее хотели отнять что-то очень дорогое, принадлежавшее ей одной.
Антип Никанорович понимающе улыбнулся и сел на прежнее место.
Позавтракав, Савелий заторопился к своему партизанскому комиссару Якову Илину, а Антип Никанорович достал треугольный напильник и принялся точить пилу.
Савелий вернулся после полудня, переоделся и вышел в сад. Антип Никанорович успел уже собрать раскиданные по саду бревна и уложить с помощью Тимофея нижний венец.
— Тимофей в Зябровку ушел? — спросил Савелий.
— Подался,— отозвался Антип Никанорович и добавил, как бы извиняясь перед зятем за то, что отнимает у него кратковременный отпуск:—Только бы сруб поставить, а
там я и сам управлюсь. Вон,— указал он на искореженные гусеницами танка серые от времени бревна,— пяти штук не хватает. Лесины имеются.
— Успеем, батя, поставим сруб. Завтра я целый день дома.—Савелий нетерпеливо потер ладони.— Ну, с чего тут начинать?
День выдался ядреным и солнечным. Голубело небо, прохладный воздух распирал легкие, взбадривал, наполнял беспричинной радостью и желанием двигаться, что-то делать. Земля была мягкой после вчерашнего дождя, податливо проседала под сапогами, будто ласкала ноги Ан-типа Никаноровича и приглашала: «Топчись, топчись, человек, не засиживайся, мне приятно носить тебя на груди своей». И он топтался вокруг баньки, сопел и добродушно ухмылялся, поглядывая на зятя.
Савелий работал жадно и торопливо. Приволок лесины из-под навеса, принялся тесать. Упарился, скинул фуфайку, поплевал на ладони, и топор опять весело заиграл в его руках, только щепа — по сторонам. Окреп Савелий в партизанах, набрался прежних сил, даже помолодел в сравнении с позапрошлой зимой. Что ни говори, а старому Ан-типу грех обижаться, мужик у его дочки добрый. Хоть.и не рода Лапицких, однако крепок: шея гладкая, двумя четвертями не обхватишь, лопатки так и перекатываются шарами под рубахой, длинные ноги уперлись рогулиной над комлем бревна, только пружинят при каждом взмахе топора. Ладный мужик, по душе Антипу Никаноровичу.
— Жаден ты на работу!—заметил он одобрительно.— Соскучился, никак?
— Соскучился,— признался Савелий, распрямил спину и вытер вспотевший лоб.
— Гиблое дело...
— Что? — не понял Савелий.
— Когда робить не дают. Энто жив Библии сказано, што трудами своими жив человек. Для трудов и рождается.
— Ты что это, веровать стал? — У Савелия расширились глаза от удивления.
Антип Никанорович покачал головой и сказал:
— Не верую я, Савелий, ни в бога, ни в черта! Однако ж Библию читаю. Разумная книга, скажу тебе.— Он заметил улыбку на губах Савелия и чмыхнул недовольно носом.— Ну, чего, готово? Давай-ка укладывать!
Вдвоем они подхватили обтесанное бревно, уложили в стенку и сбили по углам скобами. Савелий продолжал улыбаться, чем рассердил Антипа Никаноровича и отбил желание разговаривать. Два венца уложили молча, и только тогда Антип Никанорович подобрел:
— Передохнем? Упарился я.
Уселись на колоду, вытянули ноги, чтобы «кровя отхлынула», как говорил обычно Антип Никанорович. Савелий глубоко вздохнул, задрал голову, оглядывая безоблачное небо, и протянул блаженно:
— Погодка-а...
— Впору свадьбы гулять,— подтвердил Антип Никанорович.
Помолчали, вслушиваясь в редкие звуки, долетающие издалека, но отчетливые, звонкие, как в лесу после грозы. Заскрипел колодезный журавль, сперва визгливо, по-бабьи, потом тише и. протяжней, переходя в хрипоту, где-то дворов за пять к центру Метелицы постукивал топор, в другой стороне вжикала пила. Недалеко цвикнула синица и запрыгала как заводная по голым веткам яблони. Зима, значит, на подходе, раз синица в саду объявилась.
В стороне Гомеля тяжело и раскатисто ухнуло раз, второй, и весь успокоенный мир наполнился нарастающим гулом канонады. Антип Никанорович переглянулся с Савелием и вздохнул:
— Зачалось...
И сразу в глазах у Антипа Никаноровича словно прояснилось: на первый план выступили поваленные плетни и заборы, пепелища сгоревших хат, обугленные деревья, незасыпанная траншея, прорезающая насквозь метелицкие сады, еще не стертые дождями зубчатые следы гусениц танка. Сельчане копошились в своих садах, готовя временное жилье, пестрели бабьи платки, поднимались дымки костров — еду готовили прямо на улице.
Прибежали Артемка и Максимка, повертелись у бани и полезли в траншею. Антип Никанорович шугнул их оттуда, хлопцы потоптались без дела и вздумали забраться на яблоню.
— Неча голье ломать! — прикрикнул на них Антип Никанорович и решил дать им дело, зная, что его окрики этих обормотов не успокоят.— Эй, помощнички, давай-ка щепу — под навес!
Хлопцы обрадовались такому заданию и принялись собирать щепу.
— Захар не появлялся? — спросил Савелий, поглядывая на Максимку.
_ Не, сгинул где-то. Вот малец остался сиротой. Чахлый он, ништо не помогает.
— Сгинул, говоришь? Не думаю,—сказал Савелий хмуро.—После победы все объявятся, вся сволота[ Вот только...— Он умолк, задумался на минуту.—Слушай, батя, об этом знает Яков и я. На второй версте по лесному шляху, где начинается орешник, есть небольшая поляна. Там, под березой, похоронена Розалия Семеновна, учительница. Где лежит Григорий, ты знаешь. Так вот, последняя воля Маковского: похоронить их рядом.
— Ты на што это мне говоришь? — насторожился Ан-тип Никанорович.
— Война... Всяк может обернуться.
— Глупство!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148