Помните коменданта Штубе?
— Как же, помню.
— Нашел-таки свой конец, сволочь! Поздновато, правда, успел натворить. Те дети, у которых кровь брали...
— Да-да, что же с ними, как они?—спохватился Чесноков, досадуя, что не он первый вспомнил о детях. Ведь с этого вопроса и надо было начинать. Но Лапицкий, кажется, не заметил его забывчивости.
— Плохи они, Илья Казимирович. С виду как будто все хорошо, но бывают странности: неожиданное помутнение и потеря памяти. А потом опять нормально. Я расспра-
шивал их, как это происходило, и, знаете, мне кажется, у них не только кровь брали.
— Неужели? А что же?
— Делали им какие-то уколы. Подозреваю — прививки. Экспериментировали... — Лапицкий скрипнул зубами и умолк. Лицо его сделалось землистым и каким-то уродливо-страшным.
— Фашисты проклятые! — выругался Чесноков, чтобы хоть как-нибудь поддержать и успокоить Лапицкого.
— Теперь я даже убежден, что они проводили какие-то эксперименты,— продолжал Лапицкий сухо и отрывисто.— Штубе проговорился, точнее, говорил, но я тогда не понял и не придал значения его словам. Болтал, как обычно, о цивилизации, о прогрессе, но вот врезалось: «Детей мы использовали в высших целях научной медицины», еще и повторил: «Ничего страшного не произошло — простой медицинский эксперимент, какие проводят в любой клинике». Я думал, заговаривает зубы, а он даже не находил нужным скрывать своих дел. Теперь все ясно и... жутко. Знаете, иногда до того жутко — волосы на голове шевелятся.
Рассказ Лапицкого озадачил Чеснокова. Он слушал надорванный, с хрипотцой, голос учителя, думал о детях — что для них можно сделать, ио почему-то неотступно вертелась мысль о Маковском, об отряде. Он еще не понимал, зачем ему партизанский отряд, но эта мысль мешала по-настоящему глубоко воспринимать страшный рассказ о немецких экспериментах над детьми.
— С ними надо что-то делать,— заговорил Чесноков.— Показать врачам, непременно. Я займусь этим, дожидаться конца войны нельзя.—Он привычно постучал подушечками пальцев по столу.— Те дети сироты?
— Шестеро из них. Трое метелицких.
— Надо устроить.
—- И не думайте, Илья Казимирович. Они уже прижились в новых семьях. Бабы не отдадут их — усыновят. Я спрашивал.
— Но — к врачам непременно.
Лапицкий задвигался, взял картуз, словно собрался уходить.
— Вы что, уходите? — заторопился Чесноков.— Не отпущу, не отпущу, Тимофей Антипович. Мы еще и не поговорили толком. Так при каких обстоятельствах, вы говорите, погиб Маковский?
— Маковский? — переспросил Лапицкий задумчиво.—
Да тогда же, при нападении на комендатуру, когда и Шту-бе прикончили. Понимаете, у них оплошка вышла. Даже не оплошка — просто не повезло. Перед налетом на гарнизон в Липовку прибыл карательный отряд Гартмана, о чем они и подозревать не могли. Знаете этого вешателя? Он здесь, в Гомеле, был.
— Знаю, знаю,— охотно отозвался Чесноков.
— О карателях я узнал только вечером, сразу же послал отца в отряд предупредить. Да поздно. Вот они и напоролись. Отряд уцелел, в ту же ночь ушел из своих лесов и соединился с отрядом Кравченко. Об этом отряде вы должны знать.
— Да-да, Кравченко в чечерских лесах действовал.
— Да нет.— Лапицкий взглянул на Чеснокова, и тот понял, что допустил ошибку.— Насколько мне известно, Кравченко был под Добрушем.
— Вполне возможно,— ответил Чесноков с невозмутимой улыбкой и ругнул себя: «Простофиля!»—Отряды ведь не стояли на месте, все время петляли по лесам, потому-то и были неуловимы.
В ту же минуту он понял, почему заинтересовался Маковским, отрядом и вместе с ними самим Лапицким. Ведь через этого сельского учителя он сможет узнать о действиях партизан, названия отрядов, имена командиров гораздо точнее и обстоятельней, чем от других, которые и сами-то знают понаслышке. А такие знания сейчас для Чеснокова — капитал. Хоть недвижимый, но капитал, который всегда сможет пригодиться. Нет, Лапицкого нельзя упускать, когда еще выпадет такой счастливый случай?
— А вы с кем держали связь, Илья Казимирович? — спросил неожиданно Лапицкий.
Этот вопрос на какое-то мгновение напугал Чеснокова и поставил в тупик. Но вместе с тем он понял, что Лапицкий, как и другие, верит в его связь с подпольем. Разубеждать Лапицкого сейчас уже поздно, да и стоит ли? Тогда учитель может замкнуться в себе и ничего не рассказать. Убеждать же его в чем-то несуществующем, обманывать Чесноков не может, это не в его правилах. Идеальный выход из любого положения, по его твердому убеждению,— держать людей в неведении: и не пятнаешь себя обманом, и оставляешь им возможность верить. Это вообще, а в данном случае так ли необходимы Чеснокову знания о партизанских делах? За них не купишь ни выпить, ни поесть, ни сережки для Машеньки. А с другой стороны, всякое
знание — капитал, значит, выигрыш чистый. И только дурак может отказаться от выигрыша у неумелого банкомета.
— С вами,— отшутился Чесноков, оставляя за собой некую загадочность, и весело рассмеялся.— С вами, Тимофей Антипович! Вспомните-ка мой приезд в Метелицу.— Он снова озорно хохотнул.— Вот что, дорогой, не отужинать ли нам вместе? Времени сейчас... ого! Конец рабочего дня, пора и честь знать. Мне с вами очень серьезно поговорить надо.
— Нет, нет, Илья Казимирович,— заволновался Лапицкий.— Мой поезд скоро.
— Да что вам поезд? Завтра выходной, переночуете у меня. Зина будет рада, вспоминала вас. Вы мне во как нужны! Когда еще доведется встретиться? Так и быть, раскрою секрет,— перешел Чесноков на доверительный тон.— Я еще до войны немного пописывал...
— Знаем такой грешок за вами,—улыбнулся Лапицкий.
— Ну вот, тем более. Есть мечта написать о партизанах, обо всем движении партизанском. Да, фантазия, вы не смейтесь, но не дает покоя, хоть ты что с ней! О партизанах я знаю, как говорится, в целом, а для такого дела необходима конкретность, детали там, быт и прочее. Ну, поможете?
— Хорошее дело, Илья Казимирович. Но, может, в другой раз?
— Когда тот другой раз! — Чесноков уловил неуверенность учителя и решил настоять на своем во что бы то ни стало.
После долгих колебаний и отговорок Лапицкий сдался. Дом Чеснокова находился в пятнадцати минутах ходьбы от облоно, на короткой уютной улочке с таким же мирным, домашним названием: Вишневая. Такие улочки обычно называют боковушками или тупичками: они образуют небольшие кварталы, которые есть в каждом городе и считаются лучшими, потому что находятся в самом центре и вместе с тем—тихие, как окраины, с частными бревенчатыми домами, отдельными двориками, пристройками, утопающими в зелени садов. Вишневая лежала между двумя главными улицами города — Советской и Комсомольской и
была удобна тем, что от нее рукой подать к вокзалу, к торговому центру, к лучшему в Белоруссии парку имени Луначарского с древним дворцом над рекой, бывшим владением князя Румянцева, затем — Паскевича, затем — гомельских пионеров и школьников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148
— Как же, помню.
— Нашел-таки свой конец, сволочь! Поздновато, правда, успел натворить. Те дети, у которых кровь брали...
— Да-да, что же с ними, как они?—спохватился Чесноков, досадуя, что не он первый вспомнил о детях. Ведь с этого вопроса и надо было начинать. Но Лапицкий, кажется, не заметил его забывчивости.
— Плохи они, Илья Казимирович. С виду как будто все хорошо, но бывают странности: неожиданное помутнение и потеря памяти. А потом опять нормально. Я расспра-
шивал их, как это происходило, и, знаете, мне кажется, у них не только кровь брали.
— Неужели? А что же?
— Делали им какие-то уколы. Подозреваю — прививки. Экспериментировали... — Лапицкий скрипнул зубами и умолк. Лицо его сделалось землистым и каким-то уродливо-страшным.
— Фашисты проклятые! — выругался Чесноков, чтобы хоть как-нибудь поддержать и успокоить Лапицкого.
— Теперь я даже убежден, что они проводили какие-то эксперименты,— продолжал Лапицкий сухо и отрывисто.— Штубе проговорился, точнее, говорил, но я тогда не понял и не придал значения его словам. Болтал, как обычно, о цивилизации, о прогрессе, но вот врезалось: «Детей мы использовали в высших целях научной медицины», еще и повторил: «Ничего страшного не произошло — простой медицинский эксперимент, какие проводят в любой клинике». Я думал, заговаривает зубы, а он даже не находил нужным скрывать своих дел. Теперь все ясно и... жутко. Знаете, иногда до того жутко — волосы на голове шевелятся.
Рассказ Лапицкого озадачил Чеснокова. Он слушал надорванный, с хрипотцой, голос учителя, думал о детях — что для них можно сделать, ио почему-то неотступно вертелась мысль о Маковском, об отряде. Он еще не понимал, зачем ему партизанский отряд, но эта мысль мешала по-настоящему глубоко воспринимать страшный рассказ о немецких экспериментах над детьми.
— С ними надо что-то делать,— заговорил Чесноков.— Показать врачам, непременно. Я займусь этим, дожидаться конца войны нельзя.—Он привычно постучал подушечками пальцев по столу.— Те дети сироты?
— Шестеро из них. Трое метелицких.
— Надо устроить.
—- И не думайте, Илья Казимирович. Они уже прижились в новых семьях. Бабы не отдадут их — усыновят. Я спрашивал.
— Но — к врачам непременно.
Лапицкий задвигался, взял картуз, словно собрался уходить.
— Вы что, уходите? — заторопился Чесноков.— Не отпущу, не отпущу, Тимофей Антипович. Мы еще и не поговорили толком. Так при каких обстоятельствах, вы говорите, погиб Маковский?
— Маковский? — переспросил Лапицкий задумчиво.—
Да тогда же, при нападении на комендатуру, когда и Шту-бе прикончили. Понимаете, у них оплошка вышла. Даже не оплошка — просто не повезло. Перед налетом на гарнизон в Липовку прибыл карательный отряд Гартмана, о чем они и подозревать не могли. Знаете этого вешателя? Он здесь, в Гомеле, был.
— Знаю, знаю,— охотно отозвался Чесноков.
— О карателях я узнал только вечером, сразу же послал отца в отряд предупредить. Да поздно. Вот они и напоролись. Отряд уцелел, в ту же ночь ушел из своих лесов и соединился с отрядом Кравченко. Об этом отряде вы должны знать.
— Да-да, Кравченко в чечерских лесах действовал.
— Да нет.— Лапицкий взглянул на Чеснокова, и тот понял, что допустил ошибку.— Насколько мне известно, Кравченко был под Добрушем.
— Вполне возможно,— ответил Чесноков с невозмутимой улыбкой и ругнул себя: «Простофиля!»—Отряды ведь не стояли на месте, все время петляли по лесам, потому-то и были неуловимы.
В ту же минуту он понял, почему заинтересовался Маковским, отрядом и вместе с ними самим Лапицким. Ведь через этого сельского учителя он сможет узнать о действиях партизан, названия отрядов, имена командиров гораздо точнее и обстоятельней, чем от других, которые и сами-то знают понаслышке. А такие знания сейчас для Чеснокова — капитал. Хоть недвижимый, но капитал, который всегда сможет пригодиться. Нет, Лапицкого нельзя упускать, когда еще выпадет такой счастливый случай?
— А вы с кем держали связь, Илья Казимирович? — спросил неожиданно Лапицкий.
Этот вопрос на какое-то мгновение напугал Чеснокова и поставил в тупик. Но вместе с тем он понял, что Лапицкий, как и другие, верит в его связь с подпольем. Разубеждать Лапицкого сейчас уже поздно, да и стоит ли? Тогда учитель может замкнуться в себе и ничего не рассказать. Убеждать же его в чем-то несуществующем, обманывать Чесноков не может, это не в его правилах. Идеальный выход из любого положения, по его твердому убеждению,— держать людей в неведении: и не пятнаешь себя обманом, и оставляешь им возможность верить. Это вообще, а в данном случае так ли необходимы Чеснокову знания о партизанских делах? За них не купишь ни выпить, ни поесть, ни сережки для Машеньки. А с другой стороны, всякое
знание — капитал, значит, выигрыш чистый. И только дурак может отказаться от выигрыша у неумелого банкомета.
— С вами,— отшутился Чесноков, оставляя за собой некую загадочность, и весело рассмеялся.— С вами, Тимофей Антипович! Вспомните-ка мой приезд в Метелицу.— Он снова озорно хохотнул.— Вот что, дорогой, не отужинать ли нам вместе? Времени сейчас... ого! Конец рабочего дня, пора и честь знать. Мне с вами очень серьезно поговорить надо.
— Нет, нет, Илья Казимирович,— заволновался Лапицкий.— Мой поезд скоро.
— Да что вам поезд? Завтра выходной, переночуете у меня. Зина будет рада, вспоминала вас. Вы мне во как нужны! Когда еще доведется встретиться? Так и быть, раскрою секрет,— перешел Чесноков на доверительный тон.— Я еще до войны немного пописывал...
— Знаем такой грешок за вами,—улыбнулся Лапицкий.
— Ну вот, тем более. Есть мечта написать о партизанах, обо всем движении партизанском. Да, фантазия, вы не смейтесь, но не дает покоя, хоть ты что с ней! О партизанах я знаю, как говорится, в целом, а для такого дела необходима конкретность, детали там, быт и прочее. Ну, поможете?
— Хорошее дело, Илья Казимирович. Но, может, в другой раз?
— Когда тот другой раз! — Чесноков уловил неуверенность учителя и решил настоять на своем во что бы то ни стало.
После долгих колебаний и отговорок Лапицкий сдался. Дом Чеснокова находился в пятнадцати минутах ходьбы от облоно, на короткой уютной улочке с таким же мирным, домашним названием: Вишневая. Такие улочки обычно называют боковушками или тупичками: они образуют небольшие кварталы, которые есть в каждом городе и считаются лучшими, потому что находятся в самом центре и вместе с тем—тихие, как окраины, с частными бревенчатыми домами, отдельными двориками, пристройками, утопающими в зелени садов. Вишневая лежала между двумя главными улицами города — Советской и Комсомольской и
была удобна тем, что от нее рукой подать к вокзалу, к торговому центру, к лучшему в Белоруссии парку имени Луначарского с древним дворцом над рекой, бывшим владением князя Румянцева, затем — Паскевича, затем — гомельских пионеров и школьников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148