Оглянувшись на игравших с ним мальчишек, он увидел выражение ужаса на их лицах и поспешил отыскать глазами отца. Его не было видно.
Волкодавы, опустив лобастые головы, стояли у стены загона. Мелко дрожали сбившиеся в кучу овцы и ягнята. Словно изваянные, застыли чабаны; будто сдерживая готовый вырваться крик, закрыли ладонями рты женщины и девушки; недвижимо и даже как будто боясь вздохнуть стояли помогавшие взрослым ребята. В представлении маленького Усмона все и вся: люди, камни, ослиные попоны, шалаши, котлы с молоком — смотрели в сторону протянувшихся в ряд холмов, у подножия которых и расположен был выгон Барвеш.
Усмон не хотел глядеть туда. Он прежде всего хотел увидеть отца — но его взгляд как бы сам собой обратился в т у сторону, и на зеленой вершине ближайшего холма, совсем рядом, мальчик увидел два доселе незнакомых ему существа. Почти прижавшись друг к другу и надменно подняв головы, они обозревали выгон и всех собравшихся на нем. Одно животное было крупнее
другого, но у обоих по яркой желтой шкуре тянулись длинные пепельные полосы.
Они стояли не шелохнувшись, и тяжел, сыт и спокоен был их взгляд. Так — с сознанием собственного могущества — грозно и устрашающе смотрят владыки, принуждая необозримо долго тянуться каждую минуту своего присутствия. Под этим взором терялись и ощущали себя маленькими, слабыми и беззащитными люди. Ужас охватил мальчика, он хотел крикнуть—но царившая вокруг тишина тяжелым камнем придавила в нем голос и запечатала рот.
Наконец они повернулись и медленно двинулись обратно. Мягкие их движения исполнены были надменного величия, а полосатые желтые шкуры золотисто светились в лучах заходящего солнца, на фоне лазоревого неба и зеленых холмов.
Выгон ожил. Мужчины и женщины возносили хвалу Всевышнему, который уберег их от беды. Ласковая рука отца легла на голову Усмона.
— Тигр,— облегченно вздохнув, вымолвил отец.
Но ничего не сказало тогда это слово Усмону. Правда, он чувствовал, что неведомая опасность надвигалась на них и что она, как непролявшаяся гроза, ушла, скрылась за холмом, и потому снова блеют овцы, резвятся ягнята и несет пряные запахи цветов и трав освежающий весенний ветер. Будто бы во сне возникли о н и, и замер в тишине оцепенелый выгон.
С тоской вспоминая сейчас все это, Усмон Азиз думал, что в последнее время часто является перед ним выгон Барвеш и овевает его запахами цветущих трав, ягнят и свежего молока... И всем существом трепеща от воспоминаний детства, скорбя о нем, как об утраченном счастье, и ласковым, любящим взором созерцая маленького мальчика, ловко кидающего тяжелую бабку, он словно пытался измерить величину расстояния, отделявшего его от тигров. Получался, по сути, шаг. Всего один шаг — но как же долог он был!
...Через полчаса они оказались в ущелье Охугузар. Чтобы попасть на дорогу, ведущую в Нилу, надо было спуститься чуть ниже. Усмон Азиз натянул поводья, вороной остановился. Придержали своих коней Курбан и Гуломхусайн. Рев Кофруна доносился из глубины ущелья; на противоположном берегу реки тянулись высокие, густо поросшие кустарником скалы. Десятки, а может быть, сотни раз пришлось в свое время Усмон Азизу проезжать через ущелье Охугузар, и потому он хорошо знал эти места. Внимательно оглядев окрестности, он без труда определил, что находится на полпути между Дизаком и Нилу и что если внизу, на большой дороге, свернуть направо, то часа через два, быть может, еще до захода солнца, покажется его родное село.
Внезапно взгляд Усмон Азиза остановился, и в одну линию напряженно сошлись брови.
— Неужто всадники?— проговорил он и, всмотревшись, подтвердил:— Всадники... Сколько их?
Быстрыми взглядами окинув низ ущелья и дорогу вдоль берега Кофруна, Курбан и Гуломхусайн тоже заметили вдалеке всадников, следовавших, вероятно, со стороны Дизака.
— Один, два...— вытянув шею, считал Курбан.— Пять... да, пять человек!
— Кто-то же та-ки-е?— проворчал Гуломхусайн.
— В любом случае не наши друзья,— еще более хмурясь, ответил Усмон Азиз.— Всего лишь впятером через Дизак нашим друзьям ехать опасно.
— Верно,— подтвердил Курбан.— Дорога людная.
Горло Усмон Азиза перехватило, и он сказал хрипло, с натугой:
— Поэтому...
Мозг его работал лихорадочно. Он был совершенно уверен, что те пятеро — враги. Красноармейцы, добровольцы, краснопалочники — кто бы они ни были, они чувствуют себя здесь хозяевами. И с этим чувством отправились в погоню за ним, Усмон Азизом, и за теми, кто, подобно ему, скитается по родной земле. Как волка, преследуют они его; как бродячего пса, хотят убить. Так что ему делать?! Бежать? И отказаться от последней в его жизни возможности увидеть Нилу и преклонить колени перед могилой отца и матери? Или выйти на бой и постараться победить?
— Поэтому,— спустя мгновение продолжил Усмон Азиз,— они не должны в живых остаться.— Он задержал свой взгляд на Гуломхусайне.— Иначе место каждого из нас там...— И он показал на каменистую тропу.— Три аршина каждому. Если, конечно, похоронят. Ни жены, ни детей...
Ненависть передернула лицо Гуломхусайна; под ним заволновался конь. Прекрасно, решил Усмон Азиз. У Гуломхусайна есть мечта — дом, двор, жена и лавка, и ради того, чтобы мечта исполнилась, он готов пустить кровь кому угодно. Вот тебе и бедняк. Выходит, стало быть, что разными дорогами идет бедность, усмехнулся про себя Усмон Азиз и взглянул на Курбана. Тот спокойно сидел в седле и безмятежно глядел вниз, в теснину ущелья. «Хоть потоп будет — глазом не моргнет»,— с удовольствием подумал Усмон Азиз. Он подумал, кроме того, о рабской преданности Курбана, о его готовности принять любую участь, уготованную ему хозяином,— вплоть до смерти, к которой, как, впрочем, и к жизни, был, казалось, совершенно равнодушен, и вспомнил его отца, изработавшегося до худобы вьючного осла, жившего впроголодь и умеревшего в своей развалюхе. Поистине разные дороги выбирает бедность!
Еще раз взглянув на приближавшихся всадников, Усмон Азиз сказал:
— Нет другого выхода. Или бой, или смерть.
Едва заметный румянец проступил на темном лице
Гуломхусайна.
— От-сю-ю-да,.. от-сю-ю-да... за-а-стре-е-лю! Все- е-ех!
Он уже собрался привычным движением скинуть с плеча винтовку, но Усмон Азиз остановил его:
— Подожди! Сначала нужно увести их с дороги. Посреди ущелья не стоит.
— Правильно,— поддержал Курбан.— Увидят на дороге убитых — значит, жди погони. В укромном месте — другое дело.
— Укромное место, говоришь?—переспросил Усмон Азиз и тотчас сам и ответил:— Есть такое... Вон за той скалой заброшенный выгон... помнишь, наверное?
— Помню,— сказал Курбан.— Хорошее место. Далеко от дороги.
— Вот и заманим безбожников туда!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Волкодавы, опустив лобастые головы, стояли у стены загона. Мелко дрожали сбившиеся в кучу овцы и ягнята. Словно изваянные, застыли чабаны; будто сдерживая готовый вырваться крик, закрыли ладонями рты женщины и девушки; недвижимо и даже как будто боясь вздохнуть стояли помогавшие взрослым ребята. В представлении маленького Усмона все и вся: люди, камни, ослиные попоны, шалаши, котлы с молоком — смотрели в сторону протянувшихся в ряд холмов, у подножия которых и расположен был выгон Барвеш.
Усмон не хотел глядеть туда. Он прежде всего хотел увидеть отца — но его взгляд как бы сам собой обратился в т у сторону, и на зеленой вершине ближайшего холма, совсем рядом, мальчик увидел два доселе незнакомых ему существа. Почти прижавшись друг к другу и надменно подняв головы, они обозревали выгон и всех собравшихся на нем. Одно животное было крупнее
другого, но у обоих по яркой желтой шкуре тянулись длинные пепельные полосы.
Они стояли не шелохнувшись, и тяжел, сыт и спокоен был их взгляд. Так — с сознанием собственного могущества — грозно и устрашающе смотрят владыки, принуждая необозримо долго тянуться каждую минуту своего присутствия. Под этим взором терялись и ощущали себя маленькими, слабыми и беззащитными люди. Ужас охватил мальчика, он хотел крикнуть—но царившая вокруг тишина тяжелым камнем придавила в нем голос и запечатала рот.
Наконец они повернулись и медленно двинулись обратно. Мягкие их движения исполнены были надменного величия, а полосатые желтые шкуры золотисто светились в лучах заходящего солнца, на фоне лазоревого неба и зеленых холмов.
Выгон ожил. Мужчины и женщины возносили хвалу Всевышнему, который уберег их от беды. Ласковая рука отца легла на голову Усмона.
— Тигр,— облегченно вздохнув, вымолвил отец.
Но ничего не сказало тогда это слово Усмону. Правда, он чувствовал, что неведомая опасность надвигалась на них и что она, как непролявшаяся гроза, ушла, скрылась за холмом, и потому снова блеют овцы, резвятся ягнята и несет пряные запахи цветов и трав освежающий весенний ветер. Будто бы во сне возникли о н и, и замер в тишине оцепенелый выгон.
С тоской вспоминая сейчас все это, Усмон Азиз думал, что в последнее время часто является перед ним выгон Барвеш и овевает его запахами цветущих трав, ягнят и свежего молока... И всем существом трепеща от воспоминаний детства, скорбя о нем, как об утраченном счастье, и ласковым, любящим взором созерцая маленького мальчика, ловко кидающего тяжелую бабку, он словно пытался измерить величину расстояния, отделявшего его от тигров. Получался, по сути, шаг. Всего один шаг — но как же долог он был!
...Через полчаса они оказались в ущелье Охугузар. Чтобы попасть на дорогу, ведущую в Нилу, надо было спуститься чуть ниже. Усмон Азиз натянул поводья, вороной остановился. Придержали своих коней Курбан и Гуломхусайн. Рев Кофруна доносился из глубины ущелья; на противоположном берегу реки тянулись высокие, густо поросшие кустарником скалы. Десятки, а может быть, сотни раз пришлось в свое время Усмон Азизу проезжать через ущелье Охугузар, и потому он хорошо знал эти места. Внимательно оглядев окрестности, он без труда определил, что находится на полпути между Дизаком и Нилу и что если внизу, на большой дороге, свернуть направо, то часа через два, быть может, еще до захода солнца, покажется его родное село.
Внезапно взгляд Усмон Азиза остановился, и в одну линию напряженно сошлись брови.
— Неужто всадники?— проговорил он и, всмотревшись, подтвердил:— Всадники... Сколько их?
Быстрыми взглядами окинув низ ущелья и дорогу вдоль берега Кофруна, Курбан и Гуломхусайн тоже заметили вдалеке всадников, следовавших, вероятно, со стороны Дизака.
— Один, два...— вытянув шею, считал Курбан.— Пять... да, пять человек!
— Кто-то же та-ки-е?— проворчал Гуломхусайн.
— В любом случае не наши друзья,— еще более хмурясь, ответил Усмон Азиз.— Всего лишь впятером через Дизак нашим друзьям ехать опасно.
— Верно,— подтвердил Курбан.— Дорога людная.
Горло Усмон Азиза перехватило, и он сказал хрипло, с натугой:
— Поэтому...
Мозг его работал лихорадочно. Он был совершенно уверен, что те пятеро — враги. Красноармейцы, добровольцы, краснопалочники — кто бы они ни были, они чувствуют себя здесь хозяевами. И с этим чувством отправились в погоню за ним, Усмон Азизом, и за теми, кто, подобно ему, скитается по родной земле. Как волка, преследуют они его; как бродячего пса, хотят убить. Так что ему делать?! Бежать? И отказаться от последней в его жизни возможности увидеть Нилу и преклонить колени перед могилой отца и матери? Или выйти на бой и постараться победить?
— Поэтому,— спустя мгновение продолжил Усмон Азиз,— они не должны в живых остаться.— Он задержал свой взгляд на Гуломхусайне.— Иначе место каждого из нас там...— И он показал на каменистую тропу.— Три аршина каждому. Если, конечно, похоронят. Ни жены, ни детей...
Ненависть передернула лицо Гуломхусайна; под ним заволновался конь. Прекрасно, решил Усмон Азиз. У Гуломхусайна есть мечта — дом, двор, жена и лавка, и ради того, чтобы мечта исполнилась, он готов пустить кровь кому угодно. Вот тебе и бедняк. Выходит, стало быть, что разными дорогами идет бедность, усмехнулся про себя Усмон Азиз и взглянул на Курбана. Тот спокойно сидел в седле и безмятежно глядел вниз, в теснину ущелья. «Хоть потоп будет — глазом не моргнет»,— с удовольствием подумал Усмон Азиз. Он подумал, кроме того, о рабской преданности Курбана, о его готовности принять любую участь, уготованную ему хозяином,— вплоть до смерти, к которой, как, впрочем, и к жизни, был, казалось, совершенно равнодушен, и вспомнил его отца, изработавшегося до худобы вьючного осла, жившего впроголодь и умеревшего в своей развалюхе. Поистине разные дороги выбирает бедность!
Еще раз взглянув на приближавшихся всадников, Усмон Азиз сказал:
— Нет другого выхода. Или бой, или смерть.
Едва заметный румянец проступил на темном лице
Гуломхусайна.
— От-сю-ю-да,.. от-сю-ю-да... за-а-стре-е-лю! Все- е-ех!
Он уже собрался привычным движением скинуть с плеча винтовку, но Усмон Азиз остановил его:
— Подожди! Сначала нужно увести их с дороги. Посреди ущелья не стоит.
— Правильно,— поддержал Курбан.— Увидят на дороге убитых — значит, жди погони. В укромном месте — другое дело.
— Укромное место, говоришь?—переспросил Усмон Азиз и тотчас сам и ответил:— Есть такое... Вон за той скалой заброшенный выгон... помнишь, наверное?
— Помню,— сказал Курбан.— Хорошее место. Далеко от дороги.
— Вот и заманим безбожников туда!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51