Мурод!— окликнул он потом друга.— Вот встреча-то!
Мурод не отрывался от прицела — выбирал миг, чтобы отправить Усмон Азиза вслед за мулло Сулаймоном.
— Странная штука — судьба!—после недолгого молчания подал голос Усмон Азиз.— Один — убийца моего брата... Другой — сирота, сгребавший крошки с моего дастархана,— при этих словах, выставив руку с маузером из-за стены, он выстрелил в Анвара.— Зачем тебе оружие, сын Шермалика? Блюдолизом неверных стал? Странная штука — судьба!—повторил он, быстро перезаряжая маузер.
— Не судьба нас свела, а твои грязные дела!— крикнул Анвар.
Мурод его поддержал:
— Твой гнет, бай, и то унижение, которое терпели от тебя бедняки!
— Ты, проклятый богом, хоть раз мой гнет испытал?! Тебя, дитя блуда, я унизил хоть раз?!— вскричал Усмон Азиз.
— Все вы, богачи, из одной могилы..,,
— А вы, бесштанные босяки,— из другой. И сегодня, да соизволит бог, туда и отправитесь!
— Еще неизвестно, кто раньше там будет.
— Известно, грязный кузнец, известно! Коли ты мужчина, давай сойдемся в открытом поле! Хочешь — на пистолетах, хочешь—на саблях. Пешим желаешь, будем пешими биться, конным — конными. Я готов. Выходи!
— Лучше сдавайся, бай,— сказал Анвар.— Подумай о жене, о детях. Ты и сам еще молод.
— Как я сдамся, ты во сне увидишь. Вас, скотов, по-моему, трое осталось. И нас тоже трое. Если душа в пятки не ушла — выходите лицом к лицу!
Мурод засмеялся:
— Это ты, как овца, сидишь в загоне! Выходи — я согласен.
— Слушаюсь и повинуюсь!—усмехнулся Усмон Азиз и тихо, почти шепотом, приказал Гуломхусайну:— Вон тот... помоложе... в кожанке... сирота у моих дверей... он мне живым нужен. Обязательно.— И, подождав, пока Гуломхусайн подползет к выходу из загона, сделал несколько быстрых шагов в другую сторону и прокричал с издевкой:—Мы идем! Встречайте!
— Сдался бы лучше,— посоветовал Мурод.
— Ты о себе позаботься, нечисть! О себе позаботься и выходи — один на один.
Он остановился у края стены и, пригнувшись, несколько раз выстрелил. Гуломхусайн замер поодаль и, прижавшись к стене, неотрывно следил за Анваром, выбирал момент, чтобы удачным выстрелом угодить ему в ногу или руку, а потом, в два-три прыжка оказавшись с ним рядом, обезоружить. За кошарой тревожно ржали кони, визжали пули и хрипло, яростно кричал Усмон Азиз:
— Выходи, проклятый! Не липни к стене... Выходи! Вот оно, поле!
Мурод вышел.
— Вот я!
Со вскинутым наганом в руке крепко стоял он на слегка расставленных ногах—высокий, с широкой грудью и ясным взглядом. Губы его были плотно сжаты, и карие глаза пристально смотрели туда, откуда должен был показаться Усмон Азиз.
— Вот я,— повторил Мурод.
Его спокойная уверенность яростью отозвалась в сердце Усмон Азиза.
— Знаешь, из-за кого будешь убит?— произнес он, шагнул из-за стены навстречу Муроду и выстрелил.— Из-за брата моего!
Почти в то же самое время выстрелил и Мурод. Но, должно быть, на какую-то долю секунды опередил его Усмон Азиз — ибо наган выпал из руки Мурода, он качнулся и рухнул лицом вниз.
И в тот же миг — миг, когда в нем угасло дыхание и он почувствовал смерть, огонь полыхнул перед ним, выхватывая из тьмы лицо сына. Сын стоял на какой- то высокой вершине и сверху вниз смотрел на отца, на Мурода, сраженного пулей и лежащего на еще влажной после недавнего дождя траве. Огонь пылал теперь повсюду, и в этом огне, в этом бушующем пламени, будто орел-перволеток, парил его единственный сын, его дитя, его надежда и гордость. Чудесным образом огонь щадил сына, не прикасаясь даже к краю его одежды,— но в смертельной тоске Мурод все равно кричал ему: вернись! вернись! иначе погибнешь, как я! Ах, если бы он мог подняться и махнуть сыну рукой... Но тело уже не повиновалось ему. Западня, подумал он.
Огонь погас, и бесконечный мрак поглотил Мурода.
Тяжелой поступью прошел Усмон Азиз разделявшие их пятнадцать шагов и встал над бездыханным телом Мурода. Затем, наклонившись, сильным рывком перевернул его. Теперь Мурод лежал на спине. Огромные золотисто-карие его глаза с последним изумлением смотрели в небо. «Как у овцы»,— подумал Усмон Азиз. Бешенство вдруг охватило его, и он уже чуть отвел руку с маузером, готовясь всадить мертвецу пулю как раз меж этих овечьих, изумленных глаз. Но в тот же миг предстало перед ним лицо Сулаймона, брата; он вздрогнул, и рука, державшая маузер, ослабела: у Сулаймона глаза были точно такие же...
Он вложил маузер в кобуру.
Тишина стояла вокруг, стрельба прекратилась.
Гуломхусайн гнал перед собой Анвара. Тот сильно припадал на одну ногу; вдоль туловища, как плеть, висела правая рука.
Жи-ивым во-озьми, ска-аза-ли...— радостно улыбался Гуломхусайн,— вот..,
— Перевяжи ему рану,— не взглянув на Анвара, велел Усмон Азиз.
У стены загона с крепко зажатой в руках винтовкой лежал мертвый Хасан. Неподалеку сидел Курбан и, морщась, одной рукой пытался перевязать залитое кровью плечо. Мимо них, мертвого и живого, опустив голову, молча прошел Усмон Азиз, оставил позади загон и по густой, мокрой траве все той же тяжелой поступью безмерно уставшего человека двинулся к синеющим вдали безмолвным холмам.
Ночь... по черно-синему небосводу, кое-где подернутому легкими облаками, словно по мягкому шелку, скользил золотистый диск полной луны, посылая свой свет затерянному посреди холмов древнему выгону.
Над спящей землей застыла тишина, в которой особенно ясно раздавалось иногда фырканье коней и слышен был внезапный громкий треск горевших в костре ветвей арчи.
В полуразрушенной кибитке, где Гуломхусайн час назад разжег огонь в очаге, в одиночестве сидел Усмон Азиз. В углу лежала охапка дров, и, глядя на нее, он лениво думал, что нашелся добрый человек и позаботился о неведомых ему путниках, оставив для них здесь дрова и немного соли, бережно завернутой в тряпицу.
— Что прикажете, брат?— появившись на пороге, спросил Курбан.
В отблесках огня видна была его начинающая седеть борода и осунувшееся смуглое лицо. Протянув руку к медному чайнику, Усмон Азиз ласково спросил:
— Чай будешь пить?
— Не-ет, не просит душа.
— Плечо как? Болит?
— Немного... Перевязал.
— Те х... похоронили?
— Да, позади загона. Могила, правда, неглубокая. Маленькой лопаткой, что у нас нашлась, глубже не вырыть.
— И х оружие собрали?
— Собрали. Нелишним будет.
— Как он?
— Кто?
— Анвар... Рана тяжелая?
— Кость руки цела. Нога похуже... правая. Колено задето.
— А кричал почему?
— Из-за друзей... Переживал сильно, когда их закапывали.
— Приведи его.
Дымил и угасал костер, изредка вспыхивая сильным, ярким языком пламени, который тут же опадал и красновато-синими огоньками полз по черной, обугленной ветке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Мурод не отрывался от прицела — выбирал миг, чтобы отправить Усмон Азиза вслед за мулло Сулаймоном.
— Странная штука — судьба!—после недолгого молчания подал голос Усмон Азиз.— Один — убийца моего брата... Другой — сирота, сгребавший крошки с моего дастархана,— при этих словах, выставив руку с маузером из-за стены, он выстрелил в Анвара.— Зачем тебе оружие, сын Шермалика? Блюдолизом неверных стал? Странная штука — судьба!—повторил он, быстро перезаряжая маузер.
— Не судьба нас свела, а твои грязные дела!— крикнул Анвар.
Мурод его поддержал:
— Твой гнет, бай, и то унижение, которое терпели от тебя бедняки!
— Ты, проклятый богом, хоть раз мой гнет испытал?! Тебя, дитя блуда, я унизил хоть раз?!— вскричал Усмон Азиз.
— Все вы, богачи, из одной могилы..,,
— А вы, бесштанные босяки,— из другой. И сегодня, да соизволит бог, туда и отправитесь!
— Еще неизвестно, кто раньше там будет.
— Известно, грязный кузнец, известно! Коли ты мужчина, давай сойдемся в открытом поле! Хочешь — на пистолетах, хочешь—на саблях. Пешим желаешь, будем пешими биться, конным — конными. Я готов. Выходи!
— Лучше сдавайся, бай,— сказал Анвар.— Подумай о жене, о детях. Ты и сам еще молод.
— Как я сдамся, ты во сне увидишь. Вас, скотов, по-моему, трое осталось. И нас тоже трое. Если душа в пятки не ушла — выходите лицом к лицу!
Мурод засмеялся:
— Это ты, как овца, сидишь в загоне! Выходи — я согласен.
— Слушаюсь и повинуюсь!—усмехнулся Усмон Азиз и тихо, почти шепотом, приказал Гуломхусайну:— Вон тот... помоложе... в кожанке... сирота у моих дверей... он мне живым нужен. Обязательно.— И, подождав, пока Гуломхусайн подползет к выходу из загона, сделал несколько быстрых шагов в другую сторону и прокричал с издевкой:—Мы идем! Встречайте!
— Сдался бы лучше,— посоветовал Мурод.
— Ты о себе позаботься, нечисть! О себе позаботься и выходи — один на один.
Он остановился у края стены и, пригнувшись, несколько раз выстрелил. Гуломхусайн замер поодаль и, прижавшись к стене, неотрывно следил за Анваром, выбирал момент, чтобы удачным выстрелом угодить ему в ногу или руку, а потом, в два-три прыжка оказавшись с ним рядом, обезоружить. За кошарой тревожно ржали кони, визжали пули и хрипло, яростно кричал Усмон Азиз:
— Выходи, проклятый! Не липни к стене... Выходи! Вот оно, поле!
Мурод вышел.
— Вот я!
Со вскинутым наганом в руке крепко стоял он на слегка расставленных ногах—высокий, с широкой грудью и ясным взглядом. Губы его были плотно сжаты, и карие глаза пристально смотрели туда, откуда должен был показаться Усмон Азиз.
— Вот я,— повторил Мурод.
Его спокойная уверенность яростью отозвалась в сердце Усмон Азиза.
— Знаешь, из-за кого будешь убит?— произнес он, шагнул из-за стены навстречу Муроду и выстрелил.— Из-за брата моего!
Почти в то же самое время выстрелил и Мурод. Но, должно быть, на какую-то долю секунды опередил его Усмон Азиз — ибо наган выпал из руки Мурода, он качнулся и рухнул лицом вниз.
И в тот же миг — миг, когда в нем угасло дыхание и он почувствовал смерть, огонь полыхнул перед ним, выхватывая из тьмы лицо сына. Сын стоял на какой- то высокой вершине и сверху вниз смотрел на отца, на Мурода, сраженного пулей и лежащего на еще влажной после недавнего дождя траве. Огонь пылал теперь повсюду, и в этом огне, в этом бушующем пламени, будто орел-перволеток, парил его единственный сын, его дитя, его надежда и гордость. Чудесным образом огонь щадил сына, не прикасаясь даже к краю его одежды,— но в смертельной тоске Мурод все равно кричал ему: вернись! вернись! иначе погибнешь, как я! Ах, если бы он мог подняться и махнуть сыну рукой... Но тело уже не повиновалось ему. Западня, подумал он.
Огонь погас, и бесконечный мрак поглотил Мурода.
Тяжелой поступью прошел Усмон Азиз разделявшие их пятнадцать шагов и встал над бездыханным телом Мурода. Затем, наклонившись, сильным рывком перевернул его. Теперь Мурод лежал на спине. Огромные золотисто-карие его глаза с последним изумлением смотрели в небо. «Как у овцы»,— подумал Усмон Азиз. Бешенство вдруг охватило его, и он уже чуть отвел руку с маузером, готовясь всадить мертвецу пулю как раз меж этих овечьих, изумленных глаз. Но в тот же миг предстало перед ним лицо Сулаймона, брата; он вздрогнул, и рука, державшая маузер, ослабела: у Сулаймона глаза были точно такие же...
Он вложил маузер в кобуру.
Тишина стояла вокруг, стрельба прекратилась.
Гуломхусайн гнал перед собой Анвара. Тот сильно припадал на одну ногу; вдоль туловища, как плеть, висела правая рука.
Жи-ивым во-озьми, ска-аза-ли...— радостно улыбался Гуломхусайн,— вот..,
— Перевяжи ему рану,— не взглянув на Анвара, велел Усмон Азиз.
У стены загона с крепко зажатой в руках винтовкой лежал мертвый Хасан. Неподалеку сидел Курбан и, морщась, одной рукой пытался перевязать залитое кровью плечо. Мимо них, мертвого и живого, опустив голову, молча прошел Усмон Азиз, оставил позади загон и по густой, мокрой траве все той же тяжелой поступью безмерно уставшего человека двинулся к синеющим вдали безмолвным холмам.
Ночь... по черно-синему небосводу, кое-где подернутому легкими облаками, словно по мягкому шелку, скользил золотистый диск полной луны, посылая свой свет затерянному посреди холмов древнему выгону.
Над спящей землей застыла тишина, в которой особенно ясно раздавалось иногда фырканье коней и слышен был внезапный громкий треск горевших в костре ветвей арчи.
В полуразрушенной кибитке, где Гуломхусайн час назад разжег огонь в очаге, в одиночестве сидел Усмон Азиз. В углу лежала охапка дров, и, глядя на нее, он лениво думал, что нашелся добрый человек и позаботился о неведомых ему путниках, оставив для них здесь дрова и немного соли, бережно завернутой в тряпицу.
— Что прикажете, брат?— появившись на пороге, спросил Курбан.
В отблесках огня видна была его начинающая седеть борода и осунувшееся смуглое лицо. Протянув руку к медному чайнику, Усмон Азиз ласково спросил:
— Чай будешь пить?
— Не-ет, не просит душа.
— Плечо как? Болит?
— Немного... Перевязал.
— Те х... похоронили?
— Да, позади загона. Могила, правда, неглубокая. Маленькой лопаткой, что у нас нашлась, глубже не вырыть.
— И х оружие собрали?
— Собрали. Нелишним будет.
— Как он?
— Кто?
— Анвар... Рана тяжелая?
— Кость руки цела. Нога похуже... правая. Колено задето.
— А кричал почему?
— Из-за друзей... Переживал сильно, когда их закапывали.
— Приведи его.
Дымил и угасал костер, изредка вспыхивая сильным, ярким языком пламени, который тут же опадал и красновато-синими огоньками полз по черной, обугленной ветке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51