— Я весь обратился в слух, господин.
— Скажи мне, бай,— неспешно проговорил Усмон Азиз,— сколько лет мы с вами знакомы?
Халимбай улыбнулся:
— Лет двадцать — двадцать пять, наверное.
— Правильно,— кивнул Усмон Азиз.— Я подсчитал, что знаю вас ровно двадцать четыре года. За это время— если не считать последние шесть лет — мы не единожды гостили друг у друга и немало хлеба-соли отведали за нашими дастарханами. Так?
— Конечно!— радостно воскликнул Халимбай.
Ядовитая усмешка пробежала по губам Усмон Азиза, и он спросил:
— Тогда почему же на сей раз не приветили?
— Почтенный,— смешавшись, пробормотал Халимбай,— чем богаты...
— Мне дела нет до того, чем вы богаты. Но вы даже свой дом не открыли для нас! Вы подумали обо мне? Подумали, как я теперь выгляжу в глазах моих спутников?
— Страх, господин мой, страх проклятый...
— Вы боитесь? Кого?
— Власти боюсь, босяков, доносчиков.
— Что ж, не вы один, бай. Но если бы у нас не оказалось палаток? Тогда ваш страх превратил бы нас в бездомных собак, обреченных терпеть град и дождь.
— Почтенный!—взмолился Халимбай.— Войдите в мое положение... Что было бы со мной, несчастным, если бы какой-нибудь безбожник донес, что в своем доме я принимаю басмачей?
Сказав это, он тут же понял, что совершил грубую ошибку, втянул голову в плечи, и со своим круглым лицом и холодными глазами стал удивительно похож на птицу ночи — сову. Усмон Азиз прикрыл глаза ладонью и некоторое время сидел так, не говоря ни слова. Ярость душила его, но, глубоко вздохнув, он произнес почти спокойно:
— Я басмачом никогда не был, бай! Басмач — вор ночной, существо без веры, поджигатель, грабитель. Вы старый человек, бай, а забыли золотое правило: сначала подумай — потом говори. Я не басмач!— с силой повторил Усмон Азиз.— Я, если хотите, враг. Я враг тех неверных, которые, словно голодные волки, терзают нашу родину, край истинных мусульман. Чего они хотят, эти злосчастные? К чему они стремятся, безумцы, попирающие нашу святую землю? Мужчина и женщина, надрывая глотку, кричат они, плохое и хорошее—все равно. Но так никогда не было и не будет!— И, подтверждая свои слова, Усмон Азиз поднял вверх правую руку.— Равенство?—Он презрительно усмехнулся.— Но кто тогда будет работать по чести и совести? О нет! Пусть они сколько угодно твердят о том, что равенство— это счастье. А я вам скажу: равенство — это обман, это зависть, это низость, жадно требующая почестей, которые подобают только благородному. Некому будет почитать Бога и пророка, и никто не будет уважать отца и мать и человека старшего возраста... Хотите вы жить в таком мире? Я — нет! Ни за что! Но вот вы,— Усмон Азиз с недобрым любопытством взглянул на Халимбая,— вы, должно быть, отдадите свое имущество, объявите, что вы такой же бедняк, как и остальные, и будете спокойно жить в мире равных!
— А что делать, почтенный? Надо же как-то жить! Говорят, в долине многие так поступили: землю, скот — все, что имели, в колхоз отдали,
— А сами в зинданах гниют!—сдавленно произнес Усмон Азиз.— Или отправились в ссылку и там, вдали от родины и друзей, исчезнут с лица земли. Так?
— Откуда мне знать,— пожал плечами Халимбай,
— Знаете! Не можете не знать хотя бы потому, что не сегодня-завтра и ваша очередь придет. И я вам скажу, бай, что вы свою участь заслужили. Поделом вам! Из-за таких, как вы, ненасытных, разорился наш край. Из-за таких, как вы...—Усмон Азиз перевел дыхание,— ... которые жили одной-единственной заботой: набить
сундуки, кладовые, стойла, ненасытный желудок и вонючие кишки! Кому вы молились?.. Может, богу? Наживе молились вы, и ради нее отнимали кусок у батрака и поденщика, пастуха и слуги, ради нее унижали и топтали тех, кто победнее... Гнев божий упал - сегодня на вас! И ненасытности вашей пришел конец.
— Как будто все зло мира во мне,—обиженно вставил Халимбай.
— Не перебивайте,— сощурил глаза Усмон Азиз, и Халимбай опустил голову.— Поздний урок, и вам уже не придется воспользоваться им, но слушайте! Не только о себе и своем богатстве надо было вам думать, но и о своем крае заботиться. А вы... Вы все пять пальцев разом пытались засунуть в рог! Овцы и козы были вам дороже людей, которых вы обижали сотнями. Вы, бай, злосчастны со дня своего рождения, злосчастны! А теперь вы принесли несчастье и мне.
— Но почему...
— Молчите, говорю вам! О боже,— с отвращением глядя на Халимбая, проговорил Усмон Азиз,— было бы только справедливо, если бы ненавистные вам босяки эту вот тушу, похожую на мешок с мясом,— и он указал на внушительное чрево собеседника,— оборванца, чей сундук набит золотом, привязали к лошадиному хвосту и, воочию показав все муки ада, выбросили бы затем, как жалкую, никому не нужную собаку!
Краска залила круглое и плоское лицо Халимбая, и он сказал дрожащим от обиды голосом:
— Господин напрасно сулит мне такие несчастья. Господин хорошо знает, что из одной овцы нелегко получаются две.
— Терпение, бай, терпение — вот камень, на котором нужно возводить свое благосостояние. В святом писании сказано, что истинный мусульманин должен обвязать свой живот поясом терпения. А вы? Вы не успокоитесь, от одной овцы получив две. Вам до смерти хочется как можно скорее получить от нее четыре! Но не зря говорят: алчные глаза насыщаются только в могиле. Коль не могли смирить свою жадность — ступайте в могилу, так вам и надо.
— Вы и сами,— решился заметить Халимбай,— состоятельным были.,,
— А я и сейчас состоятелен!— вскинув голову в голубой чалме, резко сказал Усмон Азиз.— Однако с жестокостью к своим пастухам и слугам в отличие от вас не относился никогда! Совсем напротив: я вместе с пастухами по целым неделям скот пас, и вовсе не потому, что это занятие мне по душе, А потому, бай, чтобы они не ощущали себя рабами, чтобы видели, что мы все одного отца дети, и чтобы не таили против меня опасной злобы. А вы и вам подобные... Слуга ваш в иной мир уйдет, так вы не только о саване и могиле для него, бедного, не позаботитесь — вы даже его похоронами побрезгуете!
Халимбай не отрывал взгляда от закопченного кумгана.
— Хочу спросить вас еще вот о чем,— после недолгого молчания заговорил Усмон Азиз, и когда Халимбай, подняв голову, нерешительно глянул ему в лицо, продолжил:— Хоть раз вы задумывались над тем, почему русские взяли верх?
— Нет, господин. Моего ума не хватит, чтобы понять...
— Жаль, бай, сто раз жаль! Но я вам помогу — если только можно помочь обреченному. Русские взяли верх потому, что все мы — от эмира до таких, как вы, пораженных проказой алчности,— все притесняли народ. Бедный человек в нашем благословенном краю жил хуже, чем собака. И вот этому бедному человеку с его поистине собачьей жизнью русские сказали:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51