Он позвал:
— Курбан!
Тот вздрогнул и обернулся. И как всегда, непроницаемо замкнуто было его лицо,
— Слушаю, почтенный.
— Гуломхусайн куда делся?
— Сейчас придет. Он у хлева, его черед...
— Все сделали, что я просил?
— Все готово,— сказал Курбан и подошел к хозяину.— Керосин вот... возле суфы. И остальное...— и, не договорив, он кивнул на одно из четырех тутовых деревьев.
Это было поистине огромное дерево. С трех ветвей его спускались три веревки, и каждая заканчивалась петлей. Словно три эфы со смертельным жалом были они, три эфы, выгнувшие свои гибкие шеи в ожидании тех, кого они должны убить.
Под каждой веревкой уже стояла колода.
Дрожь пробежала по всему телу Усмон Азиза, и он нервно повел плечами. И с тяжелым сердцем взглянул прямо в черные, холодно спокойные глаза Курбана.
— Позови Гуломхусайна.
Курбан еще не успел покинуть двор, как показались вернувшиеся с ночного дозора Ато и Халил.
— Село спокойно?— спросил у них Усмон Азиз.
Они согласно кивнули.
— Спокойно,— сказал Ато.
Глядя мимо них на снежные вершины горы Хафтсар, Усмон Азиз велел:
— Патроны и винтовки сдайте Курбану.
Ато тут же повернулся и отправился на внешний двор; Халил не двинулся с места.
— Ты не понял?— спросил его Усмон Азиз, впервые отметив недоброе выражение зеленоватых, широко расставленных глаз Халила.
— Вы сегодня уйдете?—отрывисто сказал Халил.
— Верно.
— Возьмите меня с собой.
— Ты в своем уме?
— Я подумал... я вчера весь день думал, всю ночь думал... и все хорошо обдумал,— заговорил Халил.
Усмон Азиз перебил его:
— Ты женат?
Халил опустил голову.
— Нет,— с усилием выговорил он.— И мать умерла,— не дожидаясь очередного вопроса, сказал он.— Четыре года, как ее нет... Нечего мне делать в этом полуголодном селе!
— Думаешь, в других местах все сыты и счастливы?
— Все равно,— упрямо качнул головой Халил.— Хочу уйти.
Усмон Азиз усмехнулся,
— Воля твоя.
И, слабо махнув рукой, зашагал к айвану.
Небо на востоке алело. Усевшись на краю крыши, на ветках деревьев, гомонили воробьи. Под навесом укрытые попонами кони с хрустом жевали клевер. Село пробуждалось; слышались голоса людей, блеяние овец; иногда раздавался трубный рев осла.
Темно было на душе Усмон Азиза в это светлое весеннее утро. Сегодня он покинет Нилу — и теперь уже навсегда. И больше никогда не увидит он семь вершин горы Хафтсар, не услышит, как шумит в своих берегах Кофрун, и не ощутит на лице свежего дыхания весеннего утра своей родины. Нового спутника обрел он здесь.
Усмон Азиз покачал головой: не Халил был ему нужен — Анвар! Ему казалось, что если бы этот упрямый мальчишка поддался его уговорам и отправился бы с ним, то ему, Усмон Азизу, было бы легче и спокойнее там, на чужбине. Если бы Анвар был с ним, то он, Усмон Азиз, обрел бы нравственное право утверждать, что покидают родину не только состоятельные люди и не только сбившиеся с пути и озлобленные вроде Ха- лила; нет, утверждал бы он, и люди, поначалу поверившие в новую власть, теперь разочаровываются и бегут от нее.
Но как бы наперекор всем этим рассуждениям возникла вдруг мысль: хорошо, очень хорошо, что Анвар не желает ступить и шага за пределы родного края! Зачем ему яд чужбины? Он, Усмон Азиз, изведал горечь тоски по родине — так пусть его земляк, вчерашний сирота, не знает ее.
Тянуть за собой Анвара можно лишь из безысходности... Или из мести, желая, чтобы и другие помучились так, как он, Усмон Азиз. Он сжал пальцы в кулак и ударил им по колену. Бессмысленно! Все бессмысленно! И не об Анваре надо думать — о самом себе, ибо не знает, что с ним случится завтра и даже—сегодня. И не ведает, даст ли ему судьба счастье встречи с женой и детьми...
Усмон Азиз с трудом перевел дыхание и глянул на своего вороного. Чудо-конь то жевал клевер, то высоко вскидывал голову и прядал маленькими, чуткими ушами, то беспокойно бил копытами — душа его рвалась и просила движения и простора.
— Тоска по дороге одолевает тебя,— прошептал Усмон Азиз.— Скоро поедем...
Затем взгляд его упал на Халила. Тот стоял посреди двора, уставившись себе под ноги, и, судя по выражению лица, о чем-то напряженно размышлял.
О чем?!
Анвара и силой нельзя затащить на чужбину, а этот сам, по доброй воле, выбирает дорогу изгнания. А ведь оба — из одного села; бедняки... Между тем сердце одного кипит любовыо к родине, а другой готов предать свою колыбель и, как клещ, вцепился в винтовку. Есть люди, подумал Усмон Азиз, со дня рождения словно бы обозленные на жизнь и все время мечтающие свести с ней счеты. Им всего мало, они ненасытны и готовы, раздавив, вошь, слизнуть ее кровь. Таков, должно быть, и Халил.
Подошли Курбан и Гуломхусайн.
— Оседлай коней,-— велел Усмон Азиз Курбану, а Гуломхусайну указал на место рядом с собой.
— Садись.
Гуломхусайн осторожно присел на край суфы и недоумевающе посмотрел на хозяина. Немой вопрос угадывался в его взгляде: отчего так подавлен сегодня Усмон Азиз?
— Помнишь, что я тебе обещал?—заговорил наконец Усмон Азиз.
Глаза у Гуломхусайна радостно сверкнули, и он тут же ответил:
— Сто-о-о зо-оло-тых мо-онет...
— Когда вернемся, получишь двести. Вот тогда кож твой будет в масле, а усы не отрубит и топор.
— Хо-о-озя-яинН—- воскликнул Гуломхусайн.
Радость распирала его, и он вскочил на ноги, не
зная, чем услужить Усмон Азизу.
— Веревки видишь?— Усмон Азиз указал на четыре тутовых дерева.
— Да-а,— радостно улыбаясь, кивнул пешаварец.
— Значит, согласен?
Как ни туп был Гуломхусайн, но мгновенно все понял. Улыбка медленно сползла с его лица, и он замолчал.
— Согласен или нет?
Гуломхусайн отвел взгляд.
— Значит, не согласен,— с сожалением произнес Усмон Азиз.
Гуломхусайн повернул к нему большую голову.
— Я-я со-огла-асен...
— Ну вот и хорошо,— холодно улыбнулся Усмон Азиз.— Иди пока, занимайся своими делами.
Все выше поднималось на востоке солнце, и красный его диск золотистым светом заливал все село. Этот золотистый свет и чистая голубизна неба словно омыли сдавленную тяжелыми предчувствиями душу Усмон Азиза, и он вдруг с надеждой подумал, что наверное же даст ему судьба последнее тихое счастье — остаток дней прожить среди близких. Поднявшись, он подставил лицо солнечным лучам и с благодарным счастливым чувством ощущал на себе их ласковые прикосновения.
День начинался.
— Здравствуйте, почтенный,— раздалось позади него.
Он вздрогнул и повернулся—мулло Салим и Хомид стояли перед ним. Как бы не узнавая, он некоторое время молча смотрел на них увлажнившимися глазами.
— Пришли,— утвердительно сказал затем Усмон Азиз, будто бы отвечая самому себе на какой-то давний вопрос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51