— Ни в какой мере, почтенный! Насильно сгонять скот мусульман в колхоз — это по шариату?
— Не лгите, мулло!— оборвал его Юнус.— Не лгите, ибо, по вашим же словам, сгорит могила лгуна. Мы в колхоз никого не тащили и скот ни у кого не отбирали.
— Верно!— сказал Зариф Барака.— Мы в колхоз добровольно вошли.
— Да, хлебом клянусь, что верно,— подтвердил один из дехкан.
Но словно не слышал их Усмон Азиз.
— Продолжайте, имам,— отчетливо произнес он.
Итак, если позволите,— мулло Салим принялся загибать длинные пальцы.— Этот вероотступник звал людей вступать в колхоз... Детей, он говорил, надо посылать в школы неверных... А женщины и девушки,— мулло с возмущением загнул третий палец,— чтоб надрывались, подняв штаны, и наравне с мужчинами брались за лопаты и кетмени, пахали и плелись за волами!
— Что ж,— сказал Усмон Азиз,— какого в таком случае наказания достоин этот человек, родившийся мусульманином, но ставший блюдолизом у неверных и посягнувший на священную веру ислама?
— Удел его — смерть!— отчеканил мулло Салим.
Усмон Азиз глянул на Хомида.
— А вы как думаете?
— Я согласен с имамом. Эти голодранцы и меня изрядно помучили.
— В обоих мирах проклят будешь, Хомид!— крикнул Юнус.
— На твою голову твое проклятье!— закричал Хомид, но взгляд свой от Юнуса отвел.
— Недоумок,— процедил Юнус и сплюнул Хомиду под ноги.
— Он дурак, Юнус, он только одним днем живет,— подхватил Зариф Барака.
— Заткнись!— завопил Хомид.
— Тихо!—подняв руку, приказал Усмон Азиз и обернулся к Омоете.— А ты как думаешь, сестра?
— Я ду — Она вздохнула и умолкла. Затем, подняв голову, С у: г ила короткий взгляд на Юнуса и повернулась к брату:— Как вы скажете.
Усгон Азиз посмотрел на Юнуса.
— Слышал?
Тот спокойно кивнул:
— Слышал.
— Еще что-нибудь хочешь сказать?
— Хочу тебе сказать, бай, чтобы ты подумал. Смотри — раскаиваться будешь! Реки крови сниться будут тебе по ночам, черными станут твои дни! Или погибнешь здесь без могилы и савана — и ты, и эти вот хвосты твои,— повел Юнус глазами в сторону Курбана и Гуломхусайна.— Освободи Анвара и учителя! Я вижу,
мой совет тебе не по нраву, прощения у властей ты просить не желаешь... Тогда оставь село в покое и уходи своей дорогой!
— Ты бредишь!— проронил Усмон Азиз.
— Слово Юнуса дельное, бай,— твердо сказал Зариф Барака.— К чему смерть, насилие, издевательства? Устали от них люди... Ни в чем не виноват Юнус. Анвар и Каромат тоже невинны.
— Ты хочешь меня убедить, что знаешь, где добро, а где зло?— холодно сказал Усмон Азиз и кивнул Кур- бану и Гуломхусайну.— Берите.
Тотчас они оказались рядом с Юнусом, и Гуломху- сайн сильно толкнул его:
— И-иди впе-ер-ед!
— Руки свяжите. Его же платком,— приказал Усмон Азиз и откинулся на подушку.
Юнус молча развязал платок, перепоясывавший ему пояс, бросил его Курбану и сложил за спиной руки.
— Вяжи,— сказал он.— Когда-нибудь поймешь, что твой хозяин лишил тебя души. Кровью будешь плакать — но снисхождения не выплачешь.
— При-ику-уси язы-ык!— крикнул Гуломхусайн и повел Юнуса к хлеву.
Курбан держался чуть позади.
— Бай!—обратился к Усмон Азизу Зариф Барака.— Нехорошо получилось.
И вслед за ним оба дехканина подтвердили, что не следовало так поступать с Юнусом и что вообще это — грех. Ярость охватила Усмон Азиза, и хриплым голосом он прокричал им, чтобы немедленно убирались вон.
Опустив головы, они ушли.
Между тем небо светлело. Сквозь тонкий, с большими ярко-голубыми разрывами слой пепельных облаков проглядывало солнце. Царственно сияло оно в своих беспредельных владениях и обогревало землю, напитавшуюся живительной влагой и сейчас словно получившую время для отдыха и спокойного, глубокого дыхания. Легкий ветерок едва шевелил вершины деревьев.
В дальнем конце айвана ворковала орлица; чирикали и суетились воробьи, громко фыркали, склоняясь над своими кормушками, кони—и с надменным безмолвием наблюдали за всем этим семь снежно-белых вершин горы Хафтсар.
Но как бы порвались нити, связывающие Усмон Азиза с миром, где проплывал в небесах золотой солнечный диск, где пели птицы и цвели яблони,— тени прошлого опять завладели им. Снова видел он перед собой светлое и гордое лицо отца, нежную улыбку матери и глубокие, темные глаза брата Сулаймона; причудливой чередой снова наплывали на него воспоминания, в которых радость детски* забав вдруг сменялась смертью и разрушением. Взвихрился и унес прежнюю жизнь смерч — а он, Усмон Азиз, еще пытается ее вернуть...
Воистину, думал он, несовершенен человек. Воистину слеп и воистину обладает проклятой способностью карать себя собственными же руками. Какая сила потянула его, Усмон Азиза, на путь изгнания? И что принесло оно ему? Стал он счастливей? Удачливей? Спокойней? С горькой мукой еще и еще раз сам себе признавался он в том, что, не утихая, грызет его тоска и сушит сердце отчаяние. Быть может, следовало ему остаться в Нилу, смиренно принять свою участь и вместе с односельчанами делить радости и горести новой жизни. Наверное, так и следовало бы ему поступить, но он уехал. Зачем тогда вернулся?! Зачем потревожил кровоточащую рану? Зачем вступил на порог разоренного гнезда? Да, он отомстил, наконец, убийце брата и в день Страшного суда не будет должником; да, он может теперь отправить в преисподнюю трех безбожников, оказавшихся в его руках, и всякий истинный мусульманин не усомнится в справедливости его решения. Но потом? Смирится ли потом его сердце?
Глубоким вздохом ответил себе Усмон Азиз и глянул на мулло Салима.
— Прочитайте-ка фатиху, им.
— Да достигнет господин мой своих надежд и целей, да обретет он имя защитника ислама, да истребит семя неверных и всех тех, кто пренебрег священной верой Мухаммада. Да не ведать ему никогда и ни в чем лишений и недостатков. Велик и всемогущ бог наш, аминь!— произнес мулло Салим тонким, сипловатым голосом и торжественно провел ладонями по лицу.
Раздражение вызвала в Усмон Азизе произнесенная
мулло Салимом молитва, но, подавив его, он вместе со всеми вслед за имамом провел по лицу ладонями. Это простое, привычное, освященное обычаем движение успокоило его и одновременно снова обратило мыслями в минувшее. Теперь он подумал об Анваре — но не о том молодом человеке, который как. узник сидит сейчас под замком и ждет, какую участь уготовит ему он, Усмон Азиз, а о том хрупком мальчике, которого он иногда легко усаживал себе на плечи и вместе с которым они, оседлав коней, мчались по горам и долинам... Какая-то часть его, Усмон Азиза, жизни была, оказывается, неразрывно связана с Анваром, и потому так больно было думать о том, что этот мальчик сейчас страдает от пули, которую всадил в него Гуломхусайн.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51