— Быть может, отец еще сражается... Или ему пришлось возвращаться другой дорогой...» И за самую слабую улыбку на слишком мрачных лицах прибывших Довлет готов был отдать полжизни! Но, очевидно, и подобная цена судьбу не устраивала, на лицах слезавших с коней и располагавшихся на привале воинов не отражалось ничего, кроме угрюмости и уныния...
— О ангел-спаситель Хизыр! Помоги сам. О отец Хизыр, подсоби сам! — прошептал Довлет, стоявший рядом с Гоч-муратом, когда к ним подъехал и спешился Палат-Мет-кий.
— Не ждите от нас добрых вестей, дети Сердара,— сказал он.— Не получилось у нас ничего хорошего. В разгар битвы на выручку к принцу Солтан-Мураду явилась подмога в две тысячи сабель...
— Отец? — промолвил единое слово Довлет.
— Крепитесь,— тоже единым словом ответил Палат-Меткий и отошел...
— Не только одни вы отца потеряли, но и все мы лишились опоры, какою был для Серахса Сердар,— угрюмо сказал Санджар-Палван.
Многие сложили там головы,— добавил сын его Хад-и-мурат.— На каждого брата пришлось по десятку в бою...
— Свалилась главная наша опора, люди,— рассказывал джигитам Гочмурата в пяти шагах от Довлета пожилой воин, дядя Назар.— Мы все привыкли, что Сердар всегда есть, всегда рядом, что он выручит... Да, только лишившись Сердара, до конца поймут иные, кем он для на^с был...
— Светоча наших детишек мы тоже лишились,— говорил в другой стороне какой-то воин.— Нет с нами и моллы Абду-рахмана...
— Лучшие среди нас там остались,— добавил его товарищ.— А мы, как собаки, бежали, поджав хвосты!
— Не казни себя, дядя Шабасан,— сказал ему Сахатни-яз.— Разве лучше было бы, если 6 вы все там остались? Вы еще понадобитесь своему народу...
— Народ — это юрта. А юрта валится, когда подрубят главную опору. Мы даже тело Сердара не добыли...
«Нет тела! — пронзила Довлета мысль.— И никто из них не сказал, что видел отца мертвым...» Надежда, пробившись хилым ростком в душе мальчика, прянула в рост, обретая все новые и новые листочки...
— Куда ты?—сурово спросил Гочмурат, увидев, как Довлет метнулся к коню.
— Отца искать! Никто его не видел убитым...
— Отойди от лошади,— приказал Гочмурат, и Довлет молча подчинился: Гочмурат стал главой семьи...
«И так свобода твоя стоила слишком дорого»,— подумал Гочмурат, но вслух этого не сказал, зная, что его младший брат и без того острее него переживал утрату отца...
Дав немного отдохнуть лошадям, туркмены вновь пустились в дорогу. Конница двигалась горным ущельем, где цокот подков о камни гулко метался меж скалами. Изредка всхрапнет какая-либо из лошадей. Раздастся пронзительный крик совы или схваченной ею жертвы. Вот и все звуки, сопровождавшие это унылое продвижение: ни споров, ни окликов, ни громкого разговора...
Не менялось настроение людей и на другой день пути. Привалы устраивали не для своего отдыха, а для отдыха коней. На этих коротких остановках люди наскоро запихивали в себя какую-либо пищу, запивали ее водой из ручьев или речек, вновь садились на лошадей и ехали дальше...
Довлет все думал об отце. Если мать согревала сердце мальчика нежной лаской и даже сквозь ворчание проявлялась её любовь, то в отце Довлет обретал всякий раз толику мужества, словно бы подходил к прозрачному горному роднику выпивал из него новых сил... Сердар никогда не выговаривал тягостных упреков своим детям, не наваливал на их души тяжести нравоучений, но умел находить живые примеры вокруг себя, которые сразу пресекали в детях дурное...
— Посмотри, Дове, ишачок дяди Назара, наверно, чтобы выразить к тебе свою дружбу, так упирается посреди улицы. А ведь в сарае дяди Назара его дожидается сытный ужин...
И маленький Довлет, которого долго, но безуспешно зазывала домой Аннабахт, срывался с места и со всех ног бежал в юрту: кому же охота, чтобы его другом считали ишака...
— Взгляните-ка на Дове! Как это ему удалось взобраться на моего длинноногого? Мне подобное удалось проделать, когда я был на год постарше, помнится...
И гордый похвалой мальчик ощущал в себе такие силы, что голыми, еще розоватыми пятками ударил по бокам боевую лошадь Сердара и впервые промчался верхом вдоль всего своего ряда, не вывалившись из седла...
Да, если мать была целительницей всякой боли и всех огорчений Довлета, то отец был источником, из какого постоянно вливалось в душу мальчика счастье!..
И разве можно было упрекнуть Довлета за то, что теперь он, правя добытой им в сражении лошадью, все время думал лишь об отце, совершенно забыв, что среди окружавших его печальных всадников нет его любимого учителя, моллы Абду-рахмана, нет сестры Айши, даже его верный четвероногий друг Евбасар, который помог Довлету одолеть одноглазого сербаза, куда-то пропал...
«Отец, отец! — часто взывал про себя ехавший рядом со старшим братом мальчик.— Возвратись! Возвратись, пожалуйста!.. Я не только молю об этом за себя. Все эти сильные и мужественные всадники... Если бы ты теперь был среди них, разве на их лицах осталось бы столько печали?..»
Когда конница вступила на земли родного Серахса, от нее одна за другой стали отделяться группы всадников из других селений. Молча, одними лишь братскими объятиями прощались угрюмые воины друг с другом, забирали с собой детей, вырванных из вражеского плена, и вскоре пропадали в разных концах степи...
— Не убивайся так, паренек,— вдруг обратился к Довлету седой израненный воин.— Аббас-Кули-хан дорого заплатил за свое злодейство! Я своими глазами видел, как твой отец снес саблей его ядовитую голову... Крепись. И поскорее вырастай, дорогой, чтобы заменить народу своего отца...
Довлет изумился: отчего не обратился этот отъезжающий в свое селение старый воин с подобными словами к Гочмура-ту — старшему сыну Сердара? Мальчик виновато взглянул на старшего брата и увидел, что Гочмурат на него смотрит без упрека и осуждения во взгляде, словно он целиком признает справедливость такого предпочтения...
«Кто же я тогда? Почему люди так ко мне относятся?»— вопрошал себя мысленно Довлет и не находил ответа. Одно было ясно: он — сын Сердара... А немного позже Довлет уяснил для себя еще одну истину: там, в сражении, когда он выхватил из-за пояса у одноглазого сербаза булаву, соскочило с коня его детство, которое больше к нему уже никогда не вернется...
Пока туркменские всадники добирались до Серахса, в дневную пору, как на заказ, все время дул несущий живительную прохладу встречный ветерок, словно приближавшаяся родина намеревалась остудить горячие раны многих воинов, а ночью впереди часто весело играли сполохи зарниц, но и эти проявления милости со стороны природы мало смягчали всеобщую угрюмость...
Когда приближались к родному селению Довлета, за Палатом-Метким, который теперь возглавлял конников, следовало чуть более трех десятков джигитов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
— О ангел-спаситель Хизыр! Помоги сам. О отец Хизыр, подсоби сам! — прошептал Довлет, стоявший рядом с Гоч-муратом, когда к ним подъехал и спешился Палат-Мет-кий.
— Не ждите от нас добрых вестей, дети Сердара,— сказал он.— Не получилось у нас ничего хорошего. В разгар битвы на выручку к принцу Солтан-Мураду явилась подмога в две тысячи сабель...
— Отец? — промолвил единое слово Довлет.
— Крепитесь,— тоже единым словом ответил Палат-Меткий и отошел...
— Не только одни вы отца потеряли, но и все мы лишились опоры, какою был для Серахса Сердар,— угрюмо сказал Санджар-Палван.
Многие сложили там головы,— добавил сын его Хад-и-мурат.— На каждого брата пришлось по десятку в бою...
— Свалилась главная наша опора, люди,— рассказывал джигитам Гочмурата в пяти шагах от Довлета пожилой воин, дядя Назар.— Мы все привыкли, что Сердар всегда есть, всегда рядом, что он выручит... Да, только лишившись Сердара, до конца поймут иные, кем он для на^с был...
— Светоча наших детишек мы тоже лишились,— говорил в другой стороне какой-то воин.— Нет с нами и моллы Абду-рахмана...
— Лучшие среди нас там остались,— добавил его товарищ.— А мы, как собаки, бежали, поджав хвосты!
— Не казни себя, дядя Шабасан,— сказал ему Сахатни-яз.— Разве лучше было бы, если 6 вы все там остались? Вы еще понадобитесь своему народу...
— Народ — это юрта. А юрта валится, когда подрубят главную опору. Мы даже тело Сердара не добыли...
«Нет тела! — пронзила Довлета мысль.— И никто из них не сказал, что видел отца мертвым...» Надежда, пробившись хилым ростком в душе мальчика, прянула в рост, обретая все новые и новые листочки...
— Куда ты?—сурово спросил Гочмурат, увидев, как Довлет метнулся к коню.
— Отца искать! Никто его не видел убитым...
— Отойди от лошади,— приказал Гочмурат, и Довлет молча подчинился: Гочмурат стал главой семьи...
«И так свобода твоя стоила слишком дорого»,— подумал Гочмурат, но вслух этого не сказал, зная, что его младший брат и без того острее него переживал утрату отца...
Дав немного отдохнуть лошадям, туркмены вновь пустились в дорогу. Конница двигалась горным ущельем, где цокот подков о камни гулко метался меж скалами. Изредка всхрапнет какая-либо из лошадей. Раздастся пронзительный крик совы или схваченной ею жертвы. Вот и все звуки, сопровождавшие это унылое продвижение: ни споров, ни окликов, ни громкого разговора...
Не менялось настроение людей и на другой день пути. Привалы устраивали не для своего отдыха, а для отдыха коней. На этих коротких остановках люди наскоро запихивали в себя какую-либо пищу, запивали ее водой из ручьев или речек, вновь садились на лошадей и ехали дальше...
Довлет все думал об отце. Если мать согревала сердце мальчика нежной лаской и даже сквозь ворчание проявлялась её любовь, то в отце Довлет обретал всякий раз толику мужества, словно бы подходил к прозрачному горному роднику выпивал из него новых сил... Сердар никогда не выговаривал тягостных упреков своим детям, не наваливал на их души тяжести нравоучений, но умел находить живые примеры вокруг себя, которые сразу пресекали в детях дурное...
— Посмотри, Дове, ишачок дяди Назара, наверно, чтобы выразить к тебе свою дружбу, так упирается посреди улицы. А ведь в сарае дяди Назара его дожидается сытный ужин...
И маленький Довлет, которого долго, но безуспешно зазывала домой Аннабахт, срывался с места и со всех ног бежал в юрту: кому же охота, чтобы его другом считали ишака...
— Взгляните-ка на Дове! Как это ему удалось взобраться на моего длинноногого? Мне подобное удалось проделать, когда я был на год постарше, помнится...
И гордый похвалой мальчик ощущал в себе такие силы, что голыми, еще розоватыми пятками ударил по бокам боевую лошадь Сердара и впервые промчался верхом вдоль всего своего ряда, не вывалившись из седла...
Да, если мать была целительницей всякой боли и всех огорчений Довлета, то отец был источником, из какого постоянно вливалось в душу мальчика счастье!..
И разве можно было упрекнуть Довлета за то, что теперь он, правя добытой им в сражении лошадью, все время думал лишь об отце, совершенно забыв, что среди окружавших его печальных всадников нет его любимого учителя, моллы Абду-рахмана, нет сестры Айши, даже его верный четвероногий друг Евбасар, который помог Довлету одолеть одноглазого сербаза, куда-то пропал...
«Отец, отец! — часто взывал про себя ехавший рядом со старшим братом мальчик.— Возвратись! Возвратись, пожалуйста!.. Я не только молю об этом за себя. Все эти сильные и мужественные всадники... Если бы ты теперь был среди них, разве на их лицах осталось бы столько печали?..»
Когда конница вступила на земли родного Серахса, от нее одна за другой стали отделяться группы всадников из других селений. Молча, одними лишь братскими объятиями прощались угрюмые воины друг с другом, забирали с собой детей, вырванных из вражеского плена, и вскоре пропадали в разных концах степи...
— Не убивайся так, паренек,— вдруг обратился к Довлету седой израненный воин.— Аббас-Кули-хан дорого заплатил за свое злодейство! Я своими глазами видел, как твой отец снес саблей его ядовитую голову... Крепись. И поскорее вырастай, дорогой, чтобы заменить народу своего отца...
Довлет изумился: отчего не обратился этот отъезжающий в свое селение старый воин с подобными словами к Гочмура-ту — старшему сыну Сердара? Мальчик виновато взглянул на старшего брата и увидел, что Гочмурат на него смотрит без упрека и осуждения во взгляде, словно он целиком признает справедливость такого предпочтения...
«Кто же я тогда? Почему люди так ко мне относятся?»— вопрошал себя мысленно Довлет и не находил ответа. Одно было ясно: он — сын Сердара... А немного позже Довлет уяснил для себя еще одну истину: там, в сражении, когда он выхватил из-за пояса у одноглазого сербаза булаву, соскочило с коня его детство, которое больше к нему уже никогда не вернется...
Пока туркменские всадники добирались до Серахса, в дневную пору, как на заказ, все время дул несущий живительную прохладу встречный ветерок, словно приближавшаяся родина намеревалась остудить горячие раны многих воинов, а ночью впереди часто весело играли сполохи зарниц, но и эти проявления милости со стороны природы мало смягчали всеобщую угрюмость...
Когда приближались к родному селению Довлета, за Палатом-Метким, который теперь возглавлял конников, следовало чуть более трех десятков джигитов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111