..
Юная мешхедка, вознамерившаяся безнаказанно полюбоваться проезжающими под ее окнами всадниками в ярко-красных шелковых плащах, увидев, что и она замечена чужестранцами, тут же пугливо укрылась за ставнем. Но что ей мешало вознаградить взласкавшего ее изысканный слух своей песней певца? И великолепная алая роза, выпорхнув из окна на третьем этаже, угодила во вскинутые навстречу цветку ладони моллы Абдурахмана.
Хотя Сердар был в зрелом возрасте, а Гараоглан-хан и ему годился в отцы, но оба они взглянули не без зависти на молодого счастливчика, прижимавшего к груди своей вполне заслуженную награду.
А позже, когда они уже достаточно далеко отъехали от дома прекрасной мешхедки, Гараоглан-хан мечтательно и задумчиво произнес:
— Похоже, что это была самая славная победа, которую одержали туркмены в нынешней войне...
Оставив позади многочисленные узкие улочки, всадники наконец выехали на огромную, вымощенную обтесанными камнями базарную площадь, кишащую живописными по расцветке одежд толпами людей самых разных племен и народов... Подобно тому, как шумящее море удерживает берега, так окаймляли базарную площадь по краям всевозможные лавчонки, будки, чайханы, мастерские ремесленников, заезжие дворы и питейные заведения...
Туркмены спешились и стали привязывать своих лошадей у примыкавшего к базару дома. Их тут же окружили зеваки, но больше глазели не на всадников, а на их коней.
— Пах-пах! — восхитился один.— Эти куда лучше арабских скакунов...
— Что твои арабские. Эти происходят, наверно, от Рахша, коня Рустама...
— Скорей всего, это потомки Гырата самого Гёроглы..
— Если поставить рядом такого коня и лучшую из меш-хедских красавиц, что бы ты выбрал? — спросил какой-то юноша у приятеля.
— Имея девушку, такого коня не добудешь, а заимей я подобного коня, многие красавицы окажутся у моих ног,— восхищенно ответил ему приятель.
— Продай,— схватив за полу одного из туркменских джигитов, не попросил, а скорее взмолился какой-то иранец с большим животом.
— Продав такого коня, что смогу я на твои деньги купить? — ответил вопросом туркмен, и иранец с унынием отстал от него...
Оставив при лошадях троих джигитов, туркмены пошли по базару.
От пестроты и разнообразия товаров разбегались глаза. Вытканные искусными иранскими мастерицами знаменитые на всем Востоке парчовые ткани, сотворенные иранскими алхимиками известные во всем мире краски, признанные во всем мире туркменские, турецкие, уйгурские и иранские ковры, русские, индийские, китайские и европейские ткани, каракулевые смушки сорта сур из Дагестана и Хорезма, оружие всех стран, конская и верблюжья сбруя, горы женских украшений и драгоценностей... Одно только перечисление всего увиденного Гараоглан-ханом, Сердаром, моллой Абдурахманом и их спутниками составило бы толстую книгу. Проще будет сказать: здесь продавалось все — съестное, вещи, люди...
Продавцы и покупатели здесь были столь же разнообразными, как и товары. Здесь можно было встретить рослого туркмена в большом лохматом тюльпеке и бежевом чекмене, выбирающего сбрую для коня, стройного кавказца в черкеске, покупающего ковер, иранского кочевника в широченных штанах, пытающегося сбить цену за девочку-рабыню, гордого бея из Рума, притворно-равнодушно перебирающего индийские алмазы... А вон купец бухарский в пестром полосатом халате торгуется с венецианцем перед еще не вскрытыми какими-то тюками... Вон только что ударили по рукам бородатый русский купец и черный араб... Вечно улыбающийся китаец с обволакивающей вежливостью что-то втолковывает высокомерному ференгинцу с трубкой во рту...
Жизнерадостное торжище омрачало невероятное множество нищих: нищие-калеки, тощие нищие, толстые нищие, выпрашивающие словами, добивающиеся подачки угодничеством и пресмыкательством нищие, назойливые, цепляющиеся за полы одежд, угрожающие и даже отбирающие подаяние силой нищие...
Особое очарование придавали торжищу многочисленные разноголосые певцы, исполнявшие песни на слова знаменитых поэтов: Фирдоуси, Физули, Саади, Руми, Рудаки, Хафиза, Низами, Джами, Навои, Фраги, Саят-Нова и даже Моллане-песа... Были тут ашуги, поэты и декламаторы. Особенно много народа собиралось вокруг сказителей и повествователей...
1 Ференгинец — европеец.
Вскоре наши туркмены увидели образовавшую круг толпу людей, завороженно взиравших на то, что было внутри этого круга.
Протиснувшись в толпу, туркмены увидели в середине двух сидевших на корточках невероятно тощих индусов, игравших на флейтах. Между ними стоял большой медный кувшин с выпуклыми боками, из которого высовывалась и раскачивалась в такт музыки страшная змея — кобра...
Когда индусы подмечали, что мелкие медные монетки переставали падать в стоявшую поблизости мисочку, тогда один из них голыми руками выхватывал из кувшина смертоносную гадину и наматывал ее вокруг своей шеи, позволяя ей вползать к нему за пазуху...
— Ну и ремесло себе выбрали эти палваны,— изумился Гараоглан-хан, тут же запустил руку в свой обширный карман, выхватил целую горсть серебряных монет и высыпал их в миску индусов.
Сердар и молла Абдурахман тут же последовали его примеру, отчего миска индусов почти сразу наполнилась серебром. Толпа перестала глазеть на индусов и воззрилась на щедрых незнакомцев. Сами же заклинатели змей, которых Гараоглан-хан с усмешкой назвал палванами и которых только по лицам можно было не принять за мальчиков-подростков, так тонки у них были кости рук и ног и их туловища, чуть привстав, с глубоким почтением поклонились чужеземцам, столь высоко оценившим их искусство...
Утомившись от долгих блужданий по огромному мешхедскому базару, туркмены, почувствовав голод, вошли в дом, где размещалась наиболее посещаемая состоятельными людьми города и богатыми чужеземными купцами чайхана.
В нескольких просторных комнатах были установлены широкие топчаны, застеленные дорогими коврами и паласами.
Гараоглан-хана тут же узнали. Увидев его в сопровождении солидного вида соплеменников, цавстречу устремился хозяин заведения, крупный мужчина с большим круглым животом.
— Эссалам алейкум! — почтительно встретил он туркмен.
— Алейкум эссалам, Ага-киши,— ответил Гараоглан-хан, а спутники его ограничились только словами ответа на приветствие, ибо имени этого человека они не знали.
Хозяин чайханы был азербайджанцем-суннитом и потому весьма благоволил к туркменам — своим единоверцам.
Ага-киши провел любезных его сердцу посетителей в красный угол и усадил их на топчане, застеленном туркменским ковром. Лично занявшись приготовлением для туркмен чая и еды, он часто подходил к ним, чтобы поддержать беседу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
Юная мешхедка, вознамерившаяся безнаказанно полюбоваться проезжающими под ее окнами всадниками в ярко-красных шелковых плащах, увидев, что и она замечена чужестранцами, тут же пугливо укрылась за ставнем. Но что ей мешало вознаградить взласкавшего ее изысканный слух своей песней певца? И великолепная алая роза, выпорхнув из окна на третьем этаже, угодила во вскинутые навстречу цветку ладони моллы Абдурахмана.
Хотя Сердар был в зрелом возрасте, а Гараоглан-хан и ему годился в отцы, но оба они взглянули не без зависти на молодого счастливчика, прижимавшего к груди своей вполне заслуженную награду.
А позже, когда они уже достаточно далеко отъехали от дома прекрасной мешхедки, Гараоглан-хан мечтательно и задумчиво произнес:
— Похоже, что это была самая славная победа, которую одержали туркмены в нынешней войне...
Оставив позади многочисленные узкие улочки, всадники наконец выехали на огромную, вымощенную обтесанными камнями базарную площадь, кишащую живописными по расцветке одежд толпами людей самых разных племен и народов... Подобно тому, как шумящее море удерживает берега, так окаймляли базарную площадь по краям всевозможные лавчонки, будки, чайханы, мастерские ремесленников, заезжие дворы и питейные заведения...
Туркмены спешились и стали привязывать своих лошадей у примыкавшего к базару дома. Их тут же окружили зеваки, но больше глазели не на всадников, а на их коней.
— Пах-пах! — восхитился один.— Эти куда лучше арабских скакунов...
— Что твои арабские. Эти происходят, наверно, от Рахша, коня Рустама...
— Скорей всего, это потомки Гырата самого Гёроглы..
— Если поставить рядом такого коня и лучшую из меш-хедских красавиц, что бы ты выбрал? — спросил какой-то юноша у приятеля.
— Имея девушку, такого коня не добудешь, а заимей я подобного коня, многие красавицы окажутся у моих ног,— восхищенно ответил ему приятель.
— Продай,— схватив за полу одного из туркменских джигитов, не попросил, а скорее взмолился какой-то иранец с большим животом.
— Продав такого коня, что смогу я на твои деньги купить? — ответил вопросом туркмен, и иранец с унынием отстал от него...
Оставив при лошадях троих джигитов, туркмены пошли по базару.
От пестроты и разнообразия товаров разбегались глаза. Вытканные искусными иранскими мастерицами знаменитые на всем Востоке парчовые ткани, сотворенные иранскими алхимиками известные во всем мире краски, признанные во всем мире туркменские, турецкие, уйгурские и иранские ковры, русские, индийские, китайские и европейские ткани, каракулевые смушки сорта сур из Дагестана и Хорезма, оружие всех стран, конская и верблюжья сбруя, горы женских украшений и драгоценностей... Одно только перечисление всего увиденного Гараоглан-ханом, Сердаром, моллой Абдурахманом и их спутниками составило бы толстую книгу. Проще будет сказать: здесь продавалось все — съестное, вещи, люди...
Продавцы и покупатели здесь были столь же разнообразными, как и товары. Здесь можно было встретить рослого туркмена в большом лохматом тюльпеке и бежевом чекмене, выбирающего сбрую для коня, стройного кавказца в черкеске, покупающего ковер, иранского кочевника в широченных штанах, пытающегося сбить цену за девочку-рабыню, гордого бея из Рума, притворно-равнодушно перебирающего индийские алмазы... А вон купец бухарский в пестром полосатом халате торгуется с венецианцем перед еще не вскрытыми какими-то тюками... Вон только что ударили по рукам бородатый русский купец и черный араб... Вечно улыбающийся китаец с обволакивающей вежливостью что-то втолковывает высокомерному ференгинцу с трубкой во рту...
Жизнерадостное торжище омрачало невероятное множество нищих: нищие-калеки, тощие нищие, толстые нищие, выпрашивающие словами, добивающиеся подачки угодничеством и пресмыкательством нищие, назойливые, цепляющиеся за полы одежд, угрожающие и даже отбирающие подаяние силой нищие...
Особое очарование придавали торжищу многочисленные разноголосые певцы, исполнявшие песни на слова знаменитых поэтов: Фирдоуси, Физули, Саади, Руми, Рудаки, Хафиза, Низами, Джами, Навои, Фраги, Саят-Нова и даже Моллане-песа... Были тут ашуги, поэты и декламаторы. Особенно много народа собиралось вокруг сказителей и повествователей...
1 Ференгинец — европеец.
Вскоре наши туркмены увидели образовавшую круг толпу людей, завороженно взиравших на то, что было внутри этого круга.
Протиснувшись в толпу, туркмены увидели в середине двух сидевших на корточках невероятно тощих индусов, игравших на флейтах. Между ними стоял большой медный кувшин с выпуклыми боками, из которого высовывалась и раскачивалась в такт музыки страшная змея — кобра...
Когда индусы подмечали, что мелкие медные монетки переставали падать в стоявшую поблизости мисочку, тогда один из них голыми руками выхватывал из кувшина смертоносную гадину и наматывал ее вокруг своей шеи, позволяя ей вползать к нему за пазуху...
— Ну и ремесло себе выбрали эти палваны,— изумился Гараоглан-хан, тут же запустил руку в свой обширный карман, выхватил целую горсть серебряных монет и высыпал их в миску индусов.
Сердар и молла Абдурахман тут же последовали его примеру, отчего миска индусов почти сразу наполнилась серебром. Толпа перестала глазеть на индусов и воззрилась на щедрых незнакомцев. Сами же заклинатели змей, которых Гараоглан-хан с усмешкой назвал палванами и которых только по лицам можно было не принять за мальчиков-подростков, так тонки у них были кости рук и ног и их туловища, чуть привстав, с глубоким почтением поклонились чужеземцам, столь высоко оценившим их искусство...
Утомившись от долгих блужданий по огромному мешхедскому базару, туркмены, почувствовав голод, вошли в дом, где размещалась наиболее посещаемая состоятельными людьми города и богатыми чужеземными купцами чайхана.
В нескольких просторных комнатах были установлены широкие топчаны, застеленные дорогими коврами и паласами.
Гараоглан-хана тут же узнали. Увидев его в сопровождении солидного вида соплеменников, цавстречу устремился хозяин заведения, крупный мужчина с большим круглым животом.
— Эссалам алейкум! — почтительно встретил он туркмен.
— Алейкум эссалам, Ага-киши,— ответил Гараоглан-хан, а спутники его ограничились только словами ответа на приветствие, ибо имени этого человека они не знали.
Хозяин чайханы был азербайджанцем-суннитом и потому весьма благоволил к туркменам — своим единоверцам.
Ага-киши провел любезных его сердцу посетителей в красный угол и усадил их на топчане, застеленном туркменским ковром. Лично занявшись приготовлением для туркмен чая и еды, он часто подходил к ним, чтобы поддержать беседу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111